— Да ведь в свете без средств, без внешней представительности, — перебил князь Михаил, — ничего нельзя поделать и только рискуешь попасть в смешное положение. Держась в стороне, ничего не требуя, мне легче сохранить свое достоинство. Если б я стал назойливо лезть вперед, я мог натолкнуться на резкий отпор, а я этого не перенес бы…

Разговор сына с матерью, которая умолкла в раздумье, превратился в маленький диспут с кузиной. Княгиня Гризельда почувствовала потребность остаться наедине и вышла, оставляя их одних, с уверенностью, что молодая девушка, высказывая в разговоре свои мысли, этим выразит и мысли самой княгини.

Михаил уселся против Елены с выражением самоотречения на лице и, как было всегда, когда он оказывался с нею вдвоем, его обычно насупленное лицо прояснилось, он взял ее ручку, поцеловал, улыбнулся и проговорил почти детским тоном:

— Не ругайте же вы меня все!.. Чего вы хотите все от меня? Я и без того достаточно несчастлив и измучен…

Елена нетерпеливо пожала плечами, но взгляд ее с большой нежностью остановился на кузене.

— Мы все о вас беспокоимся, — сказала она, — все, не исключая ксендза кустодия, который, хотя нам и чужой, все-таки находит, что вам следует чаще и внушительнее показывать себя в обществе… и только одно лицо, — сам князь Михаил, так бесконечно равнодушен…

— Ах, дорогая Еля, — прервал ее князь, постоянно преследуя ее ручку, которую он старался ухватить, и которая все ускользала от него, — милая Еля, этот бедный Михаил желает и мечтает для себя кое о чем, совершенно ином, чем то, что вы все хотели бы ему предоставить. Я не создан для того света, в котором мне постоянно нужно чего-то добиваться и к чему-то стремиться, чтоб на другой же день желать еще большего и еще высшего. Мне было бы так хорошо в самом скромном звании, в каком-нибудь очень скромном замке, с десятком слуг в красивой ливрее, с парой возков шестеркой в каретнике, да с хорошим поваром и пирожником.

— И при этом с гардеробом из Парижа? — добавила насмешливо Елена.

— О, само собой разумеется! — весело подтвердил князь.

— А еще что? — спросила она.

— Без заботы о боратынках, без долгов, для которых постоянно нужно выпрашивать отсрочки…

Тут он умолк на минуту.

— Без врагов, без этой борьбы и без интриг, которые отравляют жизнь, — закончил он.

— В этой картине есть еще один пробел, — добавила Елена, — для исполнения ее нужна достойная тебя и милая супруга…

— Знаешь, — воскликнул живо князь, — лишь бы при мне были мать и ты, меня бы не потянуло ни к кому больше. Женщин я боюсь… а спокойствие мне так дорого…

— Лентяй ты немножко, — ответила Зебжидовская. — Боишься всего, тогда как твой отец ничего не пугался.

Молодой Вишневецкий поморщился при этом напоминании и начал более серьезным тоном:

— Ты ошибаешься, милая Елена; если он не знал страха перед неприятелем на поле битвы, так и я бы этого не испугался; но я боюсь тех, которые под видом приязни и братства таят измену, тех, которые и ему самому всю жизнь отравили, — тех и он ненавидел и боялся так же, как и я. Потому-то я неохотно иду туда, где могу с ними встретиться.

Зебжидовская сидела задумавшись.

— Все это в женщине было бы понятно и объяснимо, — произнесла она после минуты молчания, — но мужчина ведь создан для борьбы, а не для такой сибаритской жизни в безмятежном покое и отдыхе… Тем более, если кто-нибудь так молод, как вы, когда вы притом носите имя Вишневецких и обладаете всем, что нужно в обществе для успеха…

Князь Михаил рассмеялся и сказал:

— Ах, как ты ошибаешься, приписывая мне то, чего у меня нет!

Оба молчали некоторое время; Елена внимательно смотрела на него испытующим взглядом, а он или молчал, или нежно улыбался, встречаясь глазами с ее взглядом.

— Поверь мне, Еля, — сказал он, вставая, — пока у меня есть мать и ты, мне ничего, ничего больше не нужно. Мне так хорошо с вами… Ты воображаешь, что, подойдя вплотную к этому свету, кишащему злобными интригами, можно сохранить вкус к чему-либо?.. Я смотрю, слушаю и содрогаюсь. Я вижу, как они обнимаются, целуются, уверяют друг друга, братаются, а через минуту высмеивают друг друга и роют ямы один другому. Борьба Пацов с Радзи-виллами, борьба Любомирских с Собесским, обоюдное недоверие, взаимное предательство… продажность… потом эти соглашения, которые служат началом новых ссор; перемирия, нарушаемые на следующий же день, зависть, соперничество, ничем ненасытимые честолюбия, а обман заменяет собою для них насущный хлеб…

Елена слушала печально, а потом сказала:

— Вы все видите в черном свете. Люди слабы, это — бесспорно, но они не так дурны, как кажется, и с такими, какими их создал Господь Бог, приходится ведь жить, не уходить же в пустыню!

Видя, что Михаилу взгрустнулось, жалостливая девушка постаралась рассеять его меланхолическое настроение.

— Надеюсь, — начала она, — вы не забыли послать заказ в Париж?

— Еще вчера! — оживленно откликнулся князь Михаил. — Мне хочется иметь что-нибудь в таком роде, как у Шаваньяка… Но, к несчастью, все эти кружева так дороги, а шитье и позументы тоже стоят больших денег!

— Пришлют ли вам вовремя к коронации? — участливо спросила девушка.

— Я категорически поставил это условие. Выборный сейм, который только еще подготовляется, несомненно затянется. Если вопрос будет не в кандидате, то все-таки шляхта сначала начнет выставлять различные условия: возвращение конфискованных земель, уравнение прав диссидентам и тому подобное. Все это будет предлогом для долгих речей, прений и большой потери времени… Потом послы будут представлять своих кандидатов на трон, их будут выслушивать, потом совещаться, начнутся бури в стаканах воды… и в наилучшем случае пройдет месяц от открытия сейма. Впрочем, не знаю, но, если в интересах интеррекса [37] будет протянуть дольше пользование той властью, какая ему теперь принадлежит, то он, конечно, и дольше затянет выборы и продлит междукоролевье. Быть может, он захочет дождаться, чтоб Кондэ успел доехать до границы, а затем показать его в ореоле всей рыцарской доблести?.. Если мне вовремя не привезут платья из Парижа, — прибавил князь многозначительно, — то признаюсь, что во время последующих торжеств я буду себя чувствовать в очень большом затруднении… Я имею один лишь комплект платья, совершенно свежий и щегольской, остальные уже поношены и по ним заметно, что в моем гардеробе слишком мало смен… Шаваньяк оказал мне большую услугу, сам того не подозревая…

— Мне кажется, — прошептала Елена, — обошлось бы и без него; ведь княгиня ожидает денег, и я знаю, что деньги предназначены для вас.

— Прежде всего она должна и о себе помнить, — вставил свое замечание князь.

— Нам ничего не нужно, — протестовала Елена, — а вам много… Костюмы, лошади, ливреи, слуги… — и оборвала свою речь как бы на полуслове.

Князь Михаил вздохнул.

— Больше всего вам нужно жажды жизни… — закончила Елена.

Они взглянули друг другу в глаза. Вишневецкий, ничего не ответив, взял ее руку, поднес ее к губам и вышел, задумавшись.

Вскоре затем он велел подать себе коня и отправился в город. Весенний день манил всех за город на Волю [38], толпы любопытных тянулись к избирательному павильону. Князь направился к двору канцлерши Пац, который находился на полпути из Варшавы к валам. Для любопытствующих дам, сторонниц герцога Кондэ, которых выборы так близко касались, что они хотели быть, как можно ближе к Воле и к валам, канцлерша велела вдоль своего дворца построить специальную стеклянную галерею, в которой, как в оранжерее цветы, от начала выборов сидели по целым дням разные красивые и некрасивые, молодые и старые дамы, рассматривая проезжающих мимо, критикуя экипажи, лошадей, наряды, останавливали знакомых, обмахивались платочками и в общем великолепно развлекались видом оживленного тракта.

Канцлерша едва могла разместить гостей, так все к ней напрашивались, — дамы просиживали целыми днями, мужчины приезжали, садились, уезжали и опять возвращались.