— Мы поем Святому Духу: "Veni, Creator Spiritus" [11], - вставил Пиотровский, — ну, и будете повиноваться Духу, а не приказаниям панов… "Шляхта заодно!"
— "Шляхта заодно!" — дружно подхватили блондин и брюнет… Чашник молчал.
— Tandem [12], - отозвался он после раздумья, — если бы по исключении Кондэ и Лотарингского, предположим, у нас не осталось ничего, как только выбрать Пяста… тогда кого же из них?
— Поверьте мне, что это уже все равно, — сказал Пиотровский, — у Пястов много за, но много и против… Всякому, кто избран из среды равных, перед Величеством которого завтра придется склоняться, будут завидовать, против всякого такого будут составлять заговоры… Главное, чтоб был воякой… а остальное!..
Он махнул рукой.
— Вы говорите про Пяста, — сказал светловолосый, — а шляхта уже в шутку передает из уст в уста имя храброго воина Поляновского…
— Поляновский ничем не менее годится, как и Любомирский, — решил Пиотровский, — но давайте подготовлять, чтобы королевство было шляхетским: мы вынуждены выбирать его из панов, потому что их все знают… Ведь и они были когда то шляхтой, только исковеркались…
Пыл совещания стал уменьшаться.
— О нашем кандидате мы будем говорить только на Воле и около кафедры, — продолжал хозяин, — вся суть лишь в том, чтобы шляхта показала, что и она кое-что может. Для этого она никогда не найдет лучшего часа. Паны уже порешили между собой, все подписали, уверены в том, что все будет по-ихнему, набрали себе денег, поделились шкурой живого медведя, а мы им и покажем, что не они тут хозяева, а мы!
Выразительно сказанные слова эти так понравились или, вернее, так польстили чувству собственного достоинства и сословной гордости приезжих, что они даже повскакивали со стульев и стали горячо выражать свое полное одобрение.
Чашник указал на Пиотровского, склоняя перед ним свою голову.
— Это наш вождь и диктатор, — сказал он, — лозунг дан! Теперь изменник всякий, кто не примет его!..
Хозяин скромно принял все эти выражения одобрения.
— Все это хорошо, — сказал он, — но не забывайте, что, если паны гетманы, канцлеры, маршалки и т. п. заранее узнают о нашем лозунге, — они его обратят в ничто. Все дело в том, что нужно дело делать, что требуется, и ничего не "провозглашать!"…
Чашник задумался.
— Тут-то и запятая, — пробормотал он, — как же мне обращать в мою веру кого ни на есть, если мне запрещено говорить о моей вере?!
— Как? — горячо перебил Пиотровский. — Вот просто пойдемте против панов и их обманных интриг, из этого получится само собою, что шляхта добьется почета и трофеев. Война против магнатов, которые считают нас бандой и так отзываются о нас! Война против продажности и торгашества! Теперь уже всем известно, сколько золота рассыпал французский король ради Кондэ и лотарингской кандидатуры. Он обещает, и хотя дает скупо, зато подписей его и обязательств много по разным карманам…
— Против панов!.. Это дело!.. — с яростным жаром вскочил светловолосый Войский, — против панов!.. Чрезмерному все растущему могуществу их надо положить предел… Мы защищаем Речь Посполитую кровавым потом и своею кровью, на нас падают все тяготы, а они забирают себе уделы и концессии на уделы, panis bene merentium [13], старостства, аренды, откупы… чуть не обратили уж нас в рабов; пора встряхнуться!.. Пора!..
Все повторили хором: Пора!..
Лица всех раскраснелись. Пиотровский молчал.
Приближалось время обеда, и черноволосый повторил возлияние настойки. Чаг яик задумался, хозяин весело пошучивал над этими магнатами, против которых устраивал заговор.
— О, если бы нам удалось захватить их врасплох, — повторял он.
— Ей-богу, устроим это! — восклицал Чашник. — Примас хитер, опытен, но трус; когда зазвенят шляхетские сабли, он на все согласится. Труднее будет с гетманом.
— А! — поднял голову заместитель, — с гетманом было бы трудно, потому что он отличный волка и полководец, но, как политик, он ходит в юбке. Тут им руководит супруга, а она вторая Мария-Луиза, только не имеет ее апломба… И не успеет ее мосц оглянуться, как ее кандидат провалится.
— Правление женщин, милостивы государи, — сказал Пиотровский, — хоть и кажется вам нелепостью, однако, глубоко проникает и долгое время дает себя чувствовать… До сих пор еще над нами царствует Мария-Луиза: все, что мы видим, дело ее рук. Благодаря ей, мы имеем Кондэ; из ее воспитания вышла супруга гетмана и Радзивилла; по ее моде одевается молодежь; ее языком все говорят и пишут. Дай Бог, чтобы хотя обычай продавать вакансии не перешел от нее по наследству к новому двору.
Так переговаривались они, посматривая, скоро ли будет подан знак, что обеденный стол накрыт, как вдруг к маленькому крыльцу усадьбы подъехали громадные сани; все бросились к полузамерзшим окнам. На этот раз это был, очевидно, незаурядный гость, так как многочисленная челядь окружала сани и тем указывала на присутствие знатного пана.
Пиотровский поморщился, все переглянулись; в это время двери распахнулись, и в них показался улыбающийся, изящно, но по-польски одетый, пожилой господин.
Это был сам пан сандомирский каштелян. Пиотровский был мало знаком с ним, и хотя деревни их лежали по соседству, каштелян так редко приезжал сюда, что они почти не видались.
— Проезжая мимо ваших ворот, — входя, вежливо начал каштелян, которого сопровождал молоденький племянник высокого роста, — я не мог себе позволить не навестить вас, хотя бы на минуту. Очень спешу, потому что этот походный шлем причиняет нам много беспокойства; но я все же хотел хоть приветствовать вас.
Пиотровский принял пана сдержанно, но вежливо. Каштелян соблаговолил сесть, не отказался от настойки и закуски, хотя все время повторял, что ему некогда, и в конце концов, окинув взглядом присутствующих, которые принимали его довольно холодно и молчаливо, он воскликнул:
— Ну, что же? De publias [14]?
Вопрос был обращен, главным образом, к хозяину, который немного подумав, ответил:
— И все мы рады были бы как можно скорее снять с головы своей походный шлем, но вам все-таки нужно короля.
— Святые слова, — подтвердил каштелян, зорко вглядываясь, — по мне сдается, что мы его как будто бы уже имеем… Unanimitate [15] пройдет Кондэ!
— А Лотарингский? — спросил хозяин.
Каштелян поморщился.
— Нам рекомендуют его, как рыцаря и вояку… Ну, да ведь и у нас дома есть свои гетманы, которые ему в этом не уступят. Стало быть, для нас это достоинство не имеет большого значения. Нам нужен такой, у которого было бы чем платить войску… Вот что существенно! А Кондэ деньгами богат… никто с ним не может в этом соперничать!
Все молчали. Пиотровский покачал головою и равнодушно проговорил:
— Мы, пан каштелян, мелкие политики; мы озираемся на ваших милостей: вы ведь выше сидите и вам поэтому дальше видно. Лишь бы хоть выборы-то не долго держали нас лагерем, а то и лошади, и люди исхудают…
Этот уклончивый ответ, по-видимому, понравился каштеляну, который выслушал его с веселой улыбкой.
— Для этого есть простое средство, — сказал он, — не затягивая дела, провозгласить королем герцога Кондэ.
— А что же на это скажет пан вице-канцлер [16]? — пробормотал чашник.
Каштелян сделал в воздухе какой-то непонятный знак рукою:
— Подканцлеру захотелось печатать памфлеты, — язвительно заметил он, — и он опубликовал цензуру чужих мнений, но его памфлет сам себя разбивает, потому что ведь Пяст попросту немыслим. Пястов слишком много, чтоб можно было выбрать кого-нибудь одного из них. А что может дать нам Пяст? Между тем, чужеземный монарх усилит нас и деньгами, и связями, и союзами, помощниками для Речи Посполитой, да и казной!..