— Никто не покупает, потому что это мое имение, — говорил Ландро Виктории. — Ах, если бы у меня было хотя бы тысяч сто франков, дело быстро бы решилось. Они не потребовали бы больше.

— Но, Юбер, они у вас есть, — отвечала Виктория. — Вы забыли о кованом сундучке.

— Нет, Виктория, я не ем из этой тарелки.

Что означало: «На эту наживку ты меня не поймаешь, красавица. Из-под нее слишком явственно виден крючок».

— Я ничего не теряю, клянусь вам. Если хотите, вы вернете их мне, когда сможете, тем более что они ничьи.

— Хорошо, я согласен. Но только тогда составим бумагу.

— Пусть будет так, если это облегчит дело.

Через нотариуса сошлись на ста десяти тысячах франков. Ландро взял в долг у Виктории пятьдесят тысяч. Еще пришлось решать проблему конвертирования старых луидоров в современную валюту. Новость о выкупе имения прежним владельцем распространилась по краю. Злые языки разнесли, что Ландро вроде бы разорился и наследники Ажерона, раскаявшись, сами вернули ему имение, а продажа его была фиктивной. Когда эти сплетни достигли ушей шевалье, он пришел в ярость и разбил в бешенстве пару кувшинов, выбросил в камин свою трубку, накричал на подвернувшегося под руку слугу, затем успокоился и вдруг разразился своим «ржанием». Он придумал, что на эту гнусную ложь ответить! Ах! Ландро разорился! Ах! Эти добрые Ажероны ему сделали подарок! Посмотрим. Церемония продажи и покупки Нуайе пройдет публично. С нотариусом была согласована дата, и в назначенный день этот сумасшедший запряг в украшенную лентами повозку четырех белых волов, поставил на нее огромное блюдо со ста десятью тысячами франков золотом и серебром и направился по дороге в Эрбье. Рядом восседая его верный Десланд. Они объехали все окрестные деревни и хутора, пока добрались до города. Городская площадь Эрбье была полна народу, как в базарный день. Почти все жители собрались туда, чтобы посмотреть на белых быков, карнавальную повозку и ее золотой груз. Это был прежний шевалье. Свою встречу с друзьями он превратил в веселый балаган.

— Куда вы везете такое богатство, господин шевалье? — спрашивали его из толпы.

— Покупать то, что украли у моего отца, — отвечал он. — Почти целое блюдо золота.

— Ого! Сколько же оно весит?

— Вдвоем еле можно поднять, ребята. Сто десять тысяч франков для бандитов!

Толпа дошла за ними до самой конторы нотариуса. Нотариус пытался успокоить вдову Ажерона и племянников, они боялись, что их сейчас растерзают. Но Ландро и Десланд внесли блюдо.

— А вот и господа. Точно в назначенное время.

Вид золота поднял настроение родственников покойного Ажерона.

Ландро и Десланд отпраздновали с друзьями возвращение в родное гнездо. Они посидели в «Зеленом дубе» и собрались в обратный путь только после полудня.

— Эти быки меня раздражают, — сказал шевалье. — Похоже на похоронную процессию. Надо было взять с собой Тримбаль, и вернулись бы мигом.

— Запрячь Тримбаль в повозку?

— Да, ты прав, есть вещи, которые не сочетаются, особенно с характером моей кобылы. Знал бы ты, как она ко мне привязана!

Они замолчали. Их головы, тела вздрагивали от толчков на каждом ухабе. Десланд чувствовал, что шевалье хотелось выговориться. Он все чувствовал, верный Десланд.

— Ты теперь уедешь из этой старой Ублоньер?

— Да, Десланд. И ты поедешь со мной.

— А что, если я откажусь?

— Ты не можешь, старина… А! Я понял. У тебя здесь зазноба!: Ну и прекрасно! Женись на ней. В Нуайе хватит места и дел всем.

— Так-то так. Но как ты это представляешь? В Ублоньер мы вели холостяцкую жизнь.

— И что?

— В Нуайе ты должен стать хозяином, отдавать распоряжения прислуге. Остальным займусь я, но для нас дел остается не так уж и много.

— Поедем, старина. Я… У меня… Эх! Сегодня самый счастливый день в моей проклятой жизни. Я возвращаюсь к себе, становлюсь самим собой. Но… Нуайе нужна женская рука. Знаешь, выходя от нотариуса, я решил жениться на Виктории.

— Я рад за тебя. Вернее, за вас обоих.

— Это лучшая из женщин. Я уверен, она будет любить тебя как брата. Правда, я ей еще ничего не говорил…

Это были почти те же слова, которые он произнес, возвращаясь в Сурди. Десланд задумался, какие-то предчувствия шевельнулись в его душе. От недобрых воспоминаний Он чуть было не начал насвистывать «Махровую фиалку», но вовремя удержался.

— Что с тобой? — спросил шевалье.

— Так, ничего. Что-то после кофе живот заболел.

— О! Бедненький, сочувствую.

Вдруг налетели облака, закрыли солнце. Ублоньер показалась неожиданно, печальная, убогая, в окружении черных деревьев.

— Да! Вид не очень веселый, но скоро все переменится. Ты выберешь себе комнату! Я скажу, чтобы ее покрасили в какой-нибудь веселый цвет! Я все перекрашу! Виктория поможет выбрать и купить новую мебель. Поедем в Нант или в Пуатье, будешь путешественником… Слушай, Десланд, ты чего такой грустный? Ты, случайно, не влюбился в Викторию?

— Нет, успокойся.

Когда экипаж пересек ворота двора, навстречу выбежал сын Перрин с листком бумаги в руке.

— Наш господин, мадемуазель Виктория уехала.

— Нас встречать? Она, наверное, перепутала дорогу. Мы разминулись.

— Нет, она уехала еще с утра. Она взяла лошадь, сказала, что вернет ее вам. Уехала почти без багажа.

— Дай сюда письмо.

«Мой дорогой Юбер, — прочитал он. — Вы ничего не должны мне, и я не хочу, чтобы Вы чувствовали себя чем-нибудь мне обязанным. Мы понимаем любовь по-разному. Женились бы Вы на мне или нет, я останусь для Вас тем, что есть и не перестану такой быть. Личные дела, а они у нас у каждого свои, требуют моего присутствия в другом месте. Но я оставляю „свои тряпки“ и сундук Вам на сохранение. Это значит, что я вернусь, когда Вы меня позовете, или, может быть, у меня возникнет непреодолимое желание сделать это. Вы и я останемся свободными любить друг друга, расставаться, когда захотим, ссориться друг с другом и мириться…»

— В котором часу она уехала? — спросил Десланд.

— Через час после вас, рано утром.

— Мы можем ее догнать.

— Нет, Десланд, нет, не надо, ты никогда не поймешь женщин. Прирожденные комедиантки. Ох! Не бери в голову, она вернется. Но это так же верно, старина, как и то, что она вернется, чтобы потом опять уехать и снова возвратиться, и еще раз уехать, и так до тех пор, пока я буду терпеть ее капризы…

Вечером он даже не притронулся к еде, неподвижно сидел, глядя на пустое кресло Виктории.

Ажерон оставил имение в очень хорошем состоянии. Отремонтировал крыши, в том числе и над хозяйственными постройками, не стал переделывать интерьер и даже сохранил в большом зале и над входной дверью три шпоры герба Ландро. Но в семейной часовне бродили куры и клетки с кроликами стояли прямо на фамильных склепах. На могильных плитах, под которыми покоились мать, отец и сестры шевалье, а также прислуга, вырезанная в ту трагическую ночь «Адскими колоннами», был разбросан навоз и мусор.

— Наряд на конюшню, Десланд! Если ты не против, мы займемся этим вместе.

Слуги столпились и тихо переговаривались, глядя, как Ландро и Десланд выносили клетки, орудовали лопатами и вилами. Наконец они несмело приблизились.

— Отнесите это в сарай, — обратился к ним Ландро.

— Господин, мы не виноваты… — сказал кто-то робко.

— Я вас не упрекаю. Виноват ваш бывший хозяин.

— Мы только кормили кур, ухаживали за кроликами.

— Вы и дальше будете это делать, только в другом месте.

— Вы нас не уволите?

— Нет, друзья мои. Вы — это все, что оставила мне госпожа Ажерон, не считая кур.

— Благодарим вас, наш хозяин. Да поможет вам Бог!

— Да, да. После меня старшим будет господин Десланд. Кто не оказывает ему уважение, тот не оказывает его мне. Понятно? Еще одно: я люблю, чтобы работа кипела, руки в карманах, когда есть работа, — повод для расставания.