— Вы настоящий человек, примите уверения в искреннем уважении.

— И вы, господин шевалье.

Старый доктор усмехнулся и добавил:

— Молва о вас разнеслась очень далеко. Говорят, вы очень строгий хозяин…

— Пусть говорят!

Но эти добрые мгновения оказались очень короткими. Видит Бог, шевалье родился под несчастливой звездой. Когда он вернулся в Нуайе, узнал, что заболела Тримбаль. Он бросился в конюшню, за ним поспешил верный Десланд. Одним взглядом он оценил состояние своей любимицы. Затем прижал ухо к шелковистому боку, вслушиваясь в неровное биение сердца. Шевалье взял голову лошади в руки, погладил ее широкий лоб, поцеловал во влажный нос.

— Старушка моя, — приговаривал он. — Ты простудилась, как и я. Это ничего. Мы будем лечиться вместе. Я тоже, ты ведь знаешь, еле стою на ногах, и кровь стучит в висках.

Он вышел из конюшни и позвал Десланда. Ему казалось — и возможно, он был во многом прав, — что Тримбаль могла понять его слова и встревожиться.

— Надо позвать ветеринара из Несми. Тэнги знают толк в лошадях и умеют с ними обращаться. Но, по-моему, дело скверное, похоже, она безнадежна. Хотел бы я ошибиться! О, как хотел бы я ошибиться, старина!

Ветеринар подтвердил диагноз. Это был грубоватый, косматый человек в широкополой шляпе и в просторном плаще пастуха.

— Да! Господин шевалье! Дело серьезное. Она сильно переохладилась. Я вам оставлю порошки, давайте ей. Делайте горчичные припарки, растирайте водкой. Это единственный шанс, но не очень большой. Не отходите от нее ни на минуту.

В комнате шевалье, напротив его кровати, настелили соломы. По широкой винтовой лестнице завели туда Тримбаль. Она проржала в знак признательности и легла на приготовленное ложе; по правде говоря, подъем ее утомил, и ноги у нее подкашивались. Ландро стал при ней сиделкой и ветеринаром. С помощью Десланда и его жены он делал ей припарки, вставал ночью каждые два часа и растирал ее водкой. Когда лошадь кашляла, его тоже разбирал кашель, он делал глоток водки и растирал себе грудь. Когда она засыпала, он тоже забывался в тревожном сне, но тут же просыпался, если она зашевелится или застонет. Они одновременно поднимали головы и долго смотрели друг на друга.

— Хорошая моя, подружка, лежи, не двигайся, — приговаривал он. — Ты поправишься, и мы снова поедем с тобой по дорогам, но теперь не спеша. В первые после выздоровления дни мы сделаем кружочек по лугу и потом вернемся, только мы вдвоем… Тримбаль, ты помнишь снега России? А атаку под Гано! Ты не забыла бой у Реймса, моя хорошая? Ты еще перелетала через пушки, как на крыльях… Мы выбирались с тобой не из таких переделок. Неужели одна ночная прогулка, ничтожный насморк…

Так продолжалось три дня. Комната шевалье превратилась в конюшню, сам он спал, обняв свою кобылу. На третий день мутная пелена затянула большие глаза лошади. Ландро опустился перед ней на колени. Он целовал ее, как женщину, в лоб, в щеки, обнимал ее за шею, содрогавшуюся в предсмертных судорогах:

— Не покидай меня так скоро! Нам с тобой еще столько надо сделать… Я иногда ругал тебя, моя старушка, но это сгоряча, любя. Я тебя так люблю… Я чувствовал тебя подо мной, живую и счастливую!.. Ты ведь была счастлива со мной?.. С тех пор, как ты со мной, кто тебя чистил, умывал и протирал? Только я один, не правда ли? И ты это знаешь лучше других… Скажи, ты знаешь это? Ты меня слышишь? Пока теплится жизнь, есть надежда. Не умирай! Если бы я умер первым, ты не осталась бы несчастной. Я позаботился о тебе. Не оставляй меня!

Госпожа Десланд услышала этот монолог. Она отошла от двери в слезах, сказала мужу:

— Он с ней говорит как с человеком. Бедный господин, какое горе для него! Мне так его жаль!

Тримбаль умерла к десяти часам утра. Ландро сам закрыл ей глаза. Понадобилось собрать много народу, чтобы спустить вниз ее большое мертвое тело.

— Мы похороним ее в часовне, — заявил Ландро. — Она это заслужила.

— Но, господин, это невозможно. Это освященная земля. Нельзя там хоронить животное, даже и заслуженное.

Напрасно шевалье бушевал. Слуги отказались выполнять его приказание. Впервые и Десланд не поддержал своего хозяина и боевого друга. Кюре, каким-то образом узнав об этом, поспешил в Нуайе. Он предупредил и епископа Лусона, который направил к шевалье своего самого хитрого каноника. Тот нашел шевалье под старым дубом, рядом с мертвым телом лошади на соломенной подстилке.

— Церковь, господин шевалье, — обратился священник к Ландро, — никогда не отпевает животных. Примером тому могут служить осел и бык святых яслей.

— А почему бы ей не сделать это? Животные тоже божьи создания!

— Однако они не обладают высшей привилегией живого существа — душой. Не могут надеяться на вечное блаженство.

— Почему церковь считает, что они не имеют души?

— Это и есть их главное отличие от человека, так говорит писание.

— У Тримбаль душа была больше, чем у десяти светских дам, вместе взятых, во всяком случае, тех, кого я знаю.

— Господин дю Ландро, ваши заслуги огромны, и мы это знаем, но…

— Но я не являюсь опорой церкви и не ставлю ни во что вашего брата церковника!

— Вы тоже, может быть, и не прямо, но служили нашему делу. И если такой человек, как вы, вопреки всяческим запретам, похоронит эту скотину в часовне, то последствия будут губительные. Это разрушит тот дух, который поднимает наш край выше других, а ведь вы за него сражались с оружием в руках.

— Вы так думаете?

— Мы верим, что раскаяние рано или поздно настигнет и такое мужественное сердце, как ваше. Но, во имя небес, не относитесь к этой кобыле как к человеку.

— Я установил ей, господин каноник, в завещании пожизненную ренту на случай, если бы со мной что-нибудь случилось.

— В этом случае ваши действия достойны только одобрения. Хотя это и не совсем обычно, но вас можно понять, и к тому же все вполне законно.

— Я не хотел бы, чтобы ее продали на живодерню. Однажды на Березине она спасла мне жизнь.

— Поищем приемлемое решение. Похороните ее у стены вашей часовни, а для себя оставьте место с другой стороны. Таким образом, после смерти вас будет разделять только толщина стены.

Ландро «заржал». От неожиданности каноник подскочил.

— Даже этого препятствия не будет, каноник! У часовни очень неглубокий фундамент.

— Вот видите, все как нельзя лучше. И никто не обвинит вас в ереси.

Вырыли могилу. В нее опустили Тримбаль, завернутую в четыре одеяла. Засыпали негашеной известью. В этом месте очень долго трава росла более густая, более высокая и зеленая, чем в других. На могильной табличке шевалье прибил подкову. Он сам отделил ее от копыта Тримбаль и до блеска начистил.

После смерти Тримбаль шевалье стал не похож на себя. Не то чтобы он избавился от своих странностей, но близкие ему люди увидели, что это была только маска, скрывавшая его истинное лицо, лицо, отмеченное печатью страдания. Наш добрый малый Десланд страстно желал счастья своему другу и потому считал себя виноватым: «Почему я не поехал вместо него в ту несчастную ночь?» — казнясь, спрашивал он себя. Он пытался отвлечь шевалье от печальных мыслей. В одну из своих поездок он увидел на ярмарке прекрасную, белую, как снег, лошадь, стремительную, как ветер, и чем-то напоминающую покойную Тримбаль. Ландро лежал в постели, еще не оправившись от простуды. Белая легко поднялась по лестнице к комнате шевалье и была «представлена». Ландро купил ее, догадавшись о намерениях своего верного Десланда. Когда он выехал на ней в первый раз, Десланд сопровождал его. Они долго отсутствовали и вернулись только поздно вечером. На опушке леса они вдруг увидели, на фоне красного диска заходящего солнца, одинокий и прекрасный силуэт вороной кобылицы. Она неслась, словно на крыльях, по полю, и хвост ее развевался по ветру. И как будто он был обрезан. Ландро странно вздохнул:

— Мне показалось, что это она… Ах! Дружище, как мне плохо! У меня такое ощущение, что это начало конца… Не для тебя! Нет, не для тебя!