— Добрый день, Жудикаэль! У тебя все хорошо?

— Добрый день и вам, господин Эспри. Я не спрашиваю о вашем «несении»[5]. Для новостей в Ландах есть своя почта: я узнал все еще вчера. Это их революция все продолжается, только теперь исподтишка.

— Может быть.

Пастух был единственным, кто был родом из той области, что дала имя господину де Катрелису, последний житель Шуаннери. Говорили, что он принимал участие в битве 1815 года на другом берегу Луары, вместе с жителями Вандеи, а в 1832 году сражался за герцогиню Берри. Он оставался одним из последних, кто уцелел в этих братоубийственных сражениях и, подобно Эспри де Катрелису, был упрямым легитимистом. Однако, если маркиз придерживался этих взглядов из принципа и не питал более ни их счет особых иллюзий, Жудикаэль носил все в своем сердце и без всякой надежды продолжал упорствовать в своем уповании на реставрацию. Говорили также, что он стрелял, защищая герцогиню, бок о бок с «господином Эспри». Но что только не говорили о Катрелисе и о тех, кого он привечал своим вниманием и кому оказывал особое расположение?

— В другой раз, — продолжал пастух, — вы, конечно, взяли бы ружье, и досталось бы тогда всем этим судьям с их правосудием и тому подобным!

— В другой раз! Теперь, пастух, у нас царствует желанный им порядок.

— Их порядок! Не наш! Не нашего почившего суверена!

Последние слова он произнес на старинный лад, и это прозвучало очень красиво.

— Ты по-прежнему предан ему?

— Да, господин Эспри, если бы республиканская пуля не сбила меня с ног… Это было прекрасное время, мы были тогда так молоды! Но в глубине души я доволен, что стал пастухом, живу тут совершенно один, со своей собакой и с баранами. Я предпочитаю никого не видеть. Как вы с вашими волками. Кстати, на этот предмет я вас и задержал…

— О Господи! И ты тоже?

— Тут бродит огромный гривастый волк, совершенно седой — такой он старый. Оставляет следы величиной с мою ладонь, а сам размером с теленка, но шныряет, как молния. И я его выследил. Он спускается из леса, проходит через вашу мельницу и появляется на равнине, чтобы пощупать стадо. Дважды он доходил почти до этого места. Я его хорошо изучил. У него под горлом белый надгрудничек, и весит он добрую сотню фунтов. Собака не умолкает все это время, и я не сплю по ночам, хожу вокруг дома с ружьем!

— У тебя есть ружье?

— Конечно, есть — это мой старый товарищ с шестьюдесятью четырьмя насечками. Помните, одну я сделал в честь зайца в треуголке, две — в честь гусар. Стреляет метко, скотина, и, вообще, работает отлично, даром, что древесные жуки принялись за его приклад, ничего не поделаешь, возраст! Но оно еще хорошо послужит.

— Ну хорошо, до свидания, Жудикаэль.

— Минуточку! Вы оставляете это исчадие ада на мое попечение?

— Я уезжаю.

— Да, я хорошо вижу и багаж, и упряжь. Но, сдается мне, вы могли бы вернуться и избавить меня от такого соседства.

— Так у тебя же есть ружье! Стреляй из него. Впрочем, у тебя есть и волшебные травы, чтобы его отпугнуть.

— У меня есть это и для господина де Гетта, к вашим услугам.

— Пойми меня, наконец, пастух: мне надо сменить обстановку.

— Не ездите в Бопюи, там отравленный воздух. Эта поездка не принесет вам ничего хорошего.

Господин де Катрелис засмеялся, но смех его прозвучал фальшиво.

— Не говори глупостей, пастух. Тебе это не поможет. Вспомни о волке. Я отдаю его тебе.

— Вы вернетесь, чтобы его убить, я это предсказываю, и случится это еще до конца зимы, вы ошибаетесь, потому что… потому…

— Дуралей ты, но я тебя все равно люблю! Прощай!

Он взял кнут, но пастух ухватился за вожжи.

— Минуточку! Жизнь человека — вы знаете, что это такое? Это большая дорога с косогорами и поворотами, со спусками в лес и равнинами в долинах, но на дороге этой встречаются и развилки без указательных столбов, без обозначения названий деревень. Вот тут, где вы сейчас находитесь, господин Эспри, как раз и есть такая развилка, и вы должны выбирать!

— Что ты плетешь? Дорожа прямая, как стрела!

— Этот волос совсем не простой зверь. Лучше бы вам его убить, не покидая этих мест, потому что после…

— Прощай, пророк, и удачи тебе!

Кончик кнута засвистел в воздухе. Мгновенно Жемчужина взяла с места в карьер, увлекая за собой своих помощников. Маленький экипаж развил невероятную скорость. Господин де Катрелис махал своей тростниковой шапочкой, махал без конца! Пастух нахлобучил свою шляпу поглубже на голову.

«Золотое сердце, — подумал он, — но в нем заноза, черный шин терновника… И он его губит… Губит… Его сила в одиночестве. Это его судьба. Однако он мог выбирать!.. В Бопюи он начнет задыхаться… Золотое сердце рвут колючки внутри, и они растут, как маленькое черное дерево. Все дело в этом. Пожалуй, он так же, как и я, должен сожалеть о том, что пули Луи-Филиппа не прикончили его. Эх! Проклятая нищета жизни!»

Он подозвал собаку, откапывавшую какую-то землеройку или змею.

— Иди сюда, Фьеро! Итак, ты видел: он уехал. Бросил нас в беде. Это что-то новенькое с его стороны. Теперь ты должен глядеть в оба.

В стаде началось какое-то странное движение. Блеющие овцы завертелись рядами, как мельничные крылья. Баран, стоявший на выступе скалы, уперся копытами в камень, готовый к нападению. Секунду спустя серая тень с белым пятном скользнула по возвышенности. Жудикаэль перекрестился.

— Я был уверен в этом. Этот паршивец его преследовал. Почему у хозяина такая судьба?

Уходящие вдаль пастбища покрылись яркой зеленью, леса в последний, может быть, раз разворачивали свою порыжелую осеннюю листву, легкими кисточками тянулись к небу тополя, домики прятались среди фруктовых деревьев. Земледельцы, рассыпанные по всей этой плодородной местности, погоняли своих волов, спешили погрузить сено в тележки или просто копались на своих полях в тех скорбных позах, в которых их представляешь, читая произведения Лабрюйера. Какой-нибудь приходской священник читал свой молитвенник, меряя шагами собственный огород. Женщины в чепцах, уперши руки в бока, судачили на пороге бакалейной лавки. Другие полоскали белье. Ручей бежал под аркой моста. Облака, вечные бретонские облака, заботливо укутывали сверху этот уютный мир. Еще дальше, к югу, Рошфор-ан-Тер возносил к небу свой шпиль, оправленный в кольцо башен и стен. Господин де Катрелис, однако, ничего этого не видел, не замечал.

Ему было слишком знакомо все это, и состояние души его не совпадало с безмятежностью пейзажа. Лишь только пустоши, ложбины с обрывистыми краями, горловины которых уходят в море зелени, верхушки деревьев, потрепанные ветром, могли бы помочь ему, дать успокоение.

Он снизил скорость. Перейдя на мелкую рысь, лошади отдыхали. Господин де Катрелис стал громко читать бессмертное стихотворение «Домик пастуха, или Письмо к Еве»[6]:

Какой-то человек, стоявший на крыльце своего дома, крытого не соломой, а высокой шиферной крышей, приветствовал его широким взмахом шляпы. Но когда господин де Катрелис читал стихи — и именно эти стихи! — он не узнал бы ни собственной жены, ни старшего сына, ни своего доезжачего. Волнующие строки господина де Виньи внезапно осветили его душу, вскоре станет ясно, почему.