— На другой день я запряг барана в упряжку с волком на колесиках, он обернулся, увидел острую морду и буквально взлетел на воздух. Результат — висящая на перевязи рука и шишка величиной с гору…

Он сам себя не узнавал. Никогда еще раньше он не распространялся подобным образом о своем детстве.

— Твой отец, — спросил он без обиняков, — рассказывал тебе обо мне?

— Очень мало. Он редко бывает дома. Охота на выдр захватывает его почти целиком.

Господин де Катрелис заметил легкое волнение в его голосе и прикусил губу.

— Но он хотя бы учит тебя ездить верхом?

— Нет, но учит сосед. А вообще моим образованием занимается мать, но она говорит, что я уже слишком умный для нее как для учительницы, и в будущем году я поступаю в коллеж.

— В какой именно?

— В Пуатье. Она рассказывает мне также о нашей родословной! Я помогаю ей рисовать герб нашей семьи. Он восходит к 1412 году.

— Нет, он значительно древнее. Но первая дворянская грамота отмечена действительно этим числом. И все это… тебя интересует?

— Очень. Я постараюсь быть достойным своих предков и поступать так же хорошо.

— Может быть, ты станешь даже лучше их.

— Мама написала историю семьи. Там есть одна фраза, которая мне непонятна: «Дурное прошлое всего лишь сон, а честь остается».

— Это значит: что бы ты ни делал, никогда не должен поступаться своей честью. Это главная семейная ценность, и ее надо беречь. Малыш, ты думаешь о таких вещах! Это хорошо. Но сколько же тебе лет?

— Двенадцать с половиной.

— Не стоит обижаться на меня за то, что я не знал твоего возраста. У меня столько внуков и… я так часто бываю в отъезде.

Взявшись за руки, они ходили туда и обратно по двору, глядя друг другу в глаза и рассказывая свои тайны. Словно солнце поднималось в душе господина де Катрелиса. Тот серьезный ребенок, который спал в нем, воплотился в этом живом, проницательном, любопытном ко всему, гордом своим древним именем и сознанием своей чести обладателе секретов, которые объясняют всю подноготную их семьи и оправдывают ее. Серьезный, но вылечившийся от тяжелой раны мальчик. Нет, скорее, еще не успевший получить раны от жизни, не знающий, что такое пустые обещания людей. Теперь он думал, что совсем неважно и даже предпочтительно, что «Выдра» пропадал в столь долгих отлучках.

— О! Кажется, нам помешают!

«Эпаминонд» жестикулировал в конце аллеи.

— Надо возвращаться, малыш. Нас зовут. Гости разъезжаются, я должен с ними попрощаться. Но ты знаешь, я тебя очень люблю.

— Я тоже, очень сильно. И часто думаю о вас.

— Уверяю тебя, мы продолжим начатый здесь разговор.

— Вы приедете в Ла Перьеру?

— Я обещаю тебе это.

Маленькие пальцы сжали шершавую, мозолистую ладонь.

Наконец после этого суматошного дня, когда уехали соседи, «Выдра», его жена, а дети отправились в свои комнаты, Жанна и он остались с глазу на глаз.

«Мадам из Муйерона» была слишком тонкой натурой, слишком женщиной, чтобы не заметить изменений, которые произошли в облике и поведении мужа: спокойные жесты, непривычно мягкая манера обращения с ней; он вдруг стал удивительно доброжелательным. Однако, наученная горьким опытом, она не смела надеяться на кардинальную перемену его характера. И ей безумно хотелось стряхнуть с себя это наваждение, понять причины столь резкого преображения супруга.

Господин де Катрелис с наслаждением пускал из своей трубки клубы дыма, забыв спросить галантно разрешения «навонять» немного. «Мадам» быстрыми и точными стежками вышивала ризу. Их разделяла только лампа. «Мадам» колебалась. В ее сердце, которому так не хватало счастья, поднималась надежда, еще не оформившаяся в определенный образ, но уже настойчивая. Она была любопытна, как кошка, но, зная вспыльчивость своего мужа, она, несмотря на долгие годы супружества, не решалась спросить его ни о чем. Однако ничто не мучает человека больше, чем неопределенность и недосказанность, особенно тогда, когда в судьбе свершаются повороты. Она боролась с собой более четверти часа, но все же терпению ее пришел конец, и она осторожно сказала:

— Мой друг, я беспокоюсь о вас…

Рядом с лампой на круглом, инкрустированном столике стоял ларчик, в котором лежали разноцветные нитки. С одной стороны, в кресле, сидел старик с императорской бородой, с другой, на стуле, Луи-Филиппа с золочеными колонками, эта женщина, дорогая ему и в то же время чужая, с телом подростка, седые волосы отливали синевой, породистый профиль, взгляд, в котором, казалось, светилась душа, необыкновенная душа, одаряющая, излучающая какой-то небесный свет. Такой он ее увидел. Пораженный этим взглядом, он не мог удержаться и не начать противиться ответу на эту фразу-вопрос:

— Но почему, моя очаровательная Жанна? Разве я вам уже надоел?

«О! Ты совсем не изменился! Тебе протягивают руку помощи, но вместо того, чтобы схватиться за нее, ты ее отталкиваешь», — подумала Жанна, но ответила ему улыбкой.

— Я нахожу, что у вас очень усталый вид. — И поспешила добавить: — Но, вероятно, это впечатление обманчиво. И все же мне кажется, что черты вашего лица чуть-чуть заострились. Быть может, вы похудели?

Он продолжал бравировать. Это было сильнее его воли. Он ненавидел, когда его жалели.

— Я? Нет, моя дорогая, я в превосходном состоянии. Доказательство? Пожалуйста! Я провел пятнадцать часов на лошади и не ощущаю ни капельки усталости. Из Гурнавы я мог бы добраться до Бопюи, если бы хотел, за один перегон.

— А я считаю, что вы несколько пренебрегаете своим здоровьем. По крайней мере, питались-то вы нормально? Мне сообщили, что раз в неделю мясник доставлял вам мясо, ваша служанка жарила его все сразу, а вы жили внизу, вместе с вашими собаками. Это правда?

— Да, так оно и есть, все верно вам рассказали. Мои собаки чувствуют себя прекрасно!

Не удержавшись, он все-таки вставил шпильку, потом стряхнул пепел из трубки в пепельницу в форме шара, оранжевую от никотина.

— Эти выступающие вены на висках… Раньше они были не заметны.

— Очевидно, дело в том, что я не могу ни помолодеть, ни стать красивее.

— Но вы могли бы посоветоваться с врачом относительно этих вен.

— Нет, Жанна. Только не это. Попросите меня достать луну с неба, и я ее достану, но только не вынуждайте консультироваться у лекаря. Врачи — просто дешевые отравители. Не будь Фагона, Людовик XIV, без сомнения, дотянул бы свой век. Так что прежде всего я забочусь о себе. Валери прописала мне отвары из трав, разные, в зависимости от времени года. Я чувствую себя превосходно. Свежий воздух — это лучший доктор.

Наступила новая пауза, заполненная лишь движением иголки и потрескиванием полена в камине. Господин де Катрелис набивал свою трубку. Внезапно «Мадам» прервала свою работу и рискнула:

— Такие дни, как этот, заставляют многое осознавать.

— Что именно, моя прекрасная Жанна?

— Например, то, что мы стали старыми.

Он обнял ее, поцеловал в щеку, потом в висок.

— Ты так считаешь? — спросил он, обращаясь к ней на «ты», как во времена тех кратких, но бурных встреч, после которых родились их сын и дочь.

Рядом с ним лежало тело, нисколько не утратившее своей былой красоты и привлекательности. На его плече покоилась изящная головка с распущенными волосами. В комнате стоял сильный аромат цветов, он вдыхал его, и сердце влюбленно билось рядом с ее блестящей кожей. Но он не мог уснуть. Сон бежал от него, душа бодрствовала. Как всегда, опьянев от охоты за сном, она и теперь отправилась в страну фантазии. В такие минуты он часто испытывал ощущение, что становится лучше или просто наконец начинает жить возвышенной жизнью. Это было также время принятия важных решений, редко, если не сказать никогда, не исполняемых. Он грезил наяву, с открытыми глазами, и эти грезы согревало счастливое дыхание жены. Но вот утренний рассвет заставлял бледнеть оконные стекла и выводил из оцепенения задремавших было бесов. Рассветы опасны для характеров такого склада.