— А ты, Саня, зря горячишься, — со спокойной рассудительностью заметил Яхонтов. — Может, он и сам не рад такой ситуации.

— Не рад он... Зачем тогда лез в училище, — не унимался взбудораженный Винокуров. — К моему деду определить бы его на недельку, сразу бы в понятие пришел. Ты знаешь, как он провожал меня из дому, мой дед?

— С духовым, наверное, — лукаво заметил Яхонтов.

— С духовым что. Почище.

— Ну-ну, расскажи. — Яхонтов положил балалайку на стол, и выжидательно подался вперед, упершись длинными руками в колени.

Винокуров улыбнулся:

— Пришел я как-то из военкомата и говорю: «Ну, дедусь, решил в военное училище. Как считаешь, подойду?» Он смотрел, смотрел на меня, потом подозвал к березе, что стоит возле нашего дома, и приказал: «Лезь!» А та самая береза, верь не верь, как вышка телевизионная, и ни единого сучочка до самой макушки. Ну я, понятно, и так и этак деда урезониваю. На глазах ведь у всей деревни дело происходит. А он стоит на своем — и все. У него, когда он подвыпьет, всегда привычка буйная. А тут еще придумал: «Пока, — говорит, — до макушки не доберешься, никакой уверенности в твоей пригодности к военной службе у меня не будет». Смекаешь, куда хватил?

— Ну и что, полез? — загорелся любопытством Яхонтов.

— А куда же денешься? Да меня и самого азарт разобрал: неужели, думаю, я такой слабак, что и деда, не потешу напоследок? Поплевал на руки, подтянул штаны и ну — вперед. Метра четыре одолел неплохо. Тут еще кора шероховатая была, наросты разные наподобие грибов. А дальше эта березка прямо, как голая оглобля, вытянулась: я кверху стараюсь, а она меня вниз, неладная, тянет. Но я не сдаюсь, карабкаюсь. В деревне только покажи слабинку, век потом не забудут. Долго я тогда мучился.

— Ну и забрался?

— Забрался. И все бы ничего, только при обратном рейсе у меня от штанов все пуговицы отлетели. Тут как раз соседская девушка Тоня на крыльцо вышла, аплодисменты в мою честь посылает. Ну и дед, конечно, обнимать, меня бросился. А я, вспомнить тошно, обеими руками за штаны — и в дом скорее.

— Удержал все-таки?

— Штаны-то? Еле-еле. Не хватало еще мне голым задом сверкнуть при Тоне.

Яхонтов, откинувшись на спинку стула, расхохотался.

Распахнулась дверь, и в комнату вошел лейтенант Беленький.

— Ну что, артисты? Репетируем или так — создаем, видимость?

— Перерыв у нас, товарищ лейтенант, — объяснил Яхонтов.

— Устали, значит?

— Да есть малость.

— А вы бы на турничке поразмялись или на брусьях. — Беленький внимательно оглядел и маленького Винокурова и длинного Яхонтова. — Я-то вот успел уже, позанимался. И видите: никакой усталости после чистки снега.

— Вы настоящий спортсмен, товарищ лейтенант, — сказал Винокуров. — У вас все прямо как по заказу получается. И на лыжах в прошлый выходной вы класс продемонстрировали, самое лучшее время показали. Талант, наверно.

— Побольше настойчивости, вот и весь талант, Винокуров.

— Да нет, товарищ лейтенант. Упорство упорством, а Поддубный у нас был один. Говорят, до семидесяти лет с ковра не сходил. Правда?

— Ну, то богатырь. То единственный в своем роде.

Появился Крупенин, спросил курсантов:

— Вы к выступлению готовы, товарищи?

— Да так, — неопределенно ответил Яхонтов. — Готовились, конечно.

— Где там готовились, — вмешался Беленький, — сказочками забавлялись. Я же слышал.

У Винокурова заблестели глаза от досады.

— Разрешите объяснить, товарищ старший лейтенант? — обратился он к Крупенину.

— Ладно, ладно. — Крупенин понимающе кивнул. — Идите готовьтесь. Надо, ребята, не подкачать.

Перед тем как снова начать репетицию, Винокуров сказал Крупенину с обидой:

— Нехорошо получается, товарищ старший лейтенант, с этим концертом. Все работают на холоде, а мы, как сачки, в казарме отсиживаемся.

— Что вы говорите, Винокуров? — рассердился Крупенин. — И слово-то какое подобрали — «сачки». Да ведь пляска ваша — гвоздевой номер концерта. И этим дорожить надо. Эх, Винокуров, Винокуров...

— Да я что... Я ничего, товарищ старший лейтенант.

— Это ему Красиков настроение испортил, — сказал Яхонтов дружелюбно.

— Красиков? Того бы тоже с гитарой на сцену вытащить надо. Ну ничего, мы учтем.

— А он разве не уходит? — удивился Винокуров.

Крупенин, помедлив, ответил:

— Что же мы за друзья такие, если уйдет человек? Думать даже об этом стыдно.

Яхонтов посмотрел на своего друга и подмигнул: ну что, дескать, Саня, говорил я тебе — не горячись.

Затем он взял со стола балалайку и, кивнув Винокурову, чтобы тот приготовился, ударил всеми пальцами по струнам.

Почти весь новогодний день Вашенцев пытался дозвониться до Горска. Он хотел выяснить, почему нет никаких известий от Зинаиды Васильевны. Горск долго не давали. Телефонистка ссылалась на поврежденную бураном линию и на какие-то другие помехи; потом не отвечала квартира. Наконец квартира ответила. Но к телефону подошла не Зинаида Васильевна, а ее родственница, которую Вашенцев видел лишь один раз — на своей свадьбе. Она сообщила, что Зинаида Васильевна уехала на неделю в Уссурийск к Ирине и взяла с собой Леночку.

Вашенцев огорченно задумался: «Вот так когда-нибудь Зинаида Васильевна может уехать к дочери насовсем, тогда поддерживать связь с Леночкой будет очень сложно. И ничего с этим не поделаешь, потому что все права в отношении ребенка на стороне матери». Да и заводить с Ириной тяжбу в его положении не очень-то прилично. Лучше всего было бы, конечно, чтобы Зинаида Васильевна из Горска не уезжала, и Леночка навсегда оставалась с ней.

Вашенцев посмотрел в окно. Буран затихал, но снег местами еще вихрился, небо было низким и хмурым. По городку ползали тяжелые бульдозеры, расчищая дороги. Солдаты и курсанты прокладывали стежки к подъездам домов. Ранние сумерки старательно затушевывали дальние предметы, превращали их в мутные, бесформенные пятна.

Никаких особенных планов на предстоящий вечер у Вашенцева не было. Правда, сосед по квартире, преподаватель электротехники, капитан Корзун пригласил его к себе на праздничный ужин. Вашенцев обещал непременно явиться.

Такие приглашения от соседа он получал почти каждое воскресенье. Сегодня ужин намечался на семь часов вечера, а сейчас стрелки будильника показывали только половину шестого. Оставалось полтора часа свободного времени. Чтобы не томиться без дела, Вашенцев решил сходить в дивизион, узнать, что там происходит, и хоть немного развеять грустные мысли после телефонного разговора.

— Так вы не забудьте, Олег Викторович, у меня сегодня «наполеон» и «хворост», — крикнула ему вдогонку из кухни жена капитана Корзуна, веселая и суетливая Светлана Ивановна.

— Нет, нет, как можно, — сказал Вашенцев и приложил руку к груди в знак искренней благодарности.

Втайне он иногда завидовал тому, что Корзун имеет такую, правда, не очень красивую, но преданную и заботливую подругу. По крайней мере, человек всегда чувствовал себя спокойным, уверенным, и двое детей — мальчик и девочка — всегда находились при нем, а не где-то в Горске.

Самого же Корзуна Вашенцев недолюбливал. Недолюбливал главным образом за то, что слишком часто слышал от него одни и те же вопросы: «Когда же вы, Олег Викторович, покончите со своим одиночеством? Не пора ли вам, Олег Викторович, уже войти в нормальную колею жизни?» Вашенцев старался уклониться от этих разговоров. Он уверял, что Ирина занята таким важным и ответственным делом, которое не позволяет ей оторваться даже на одну неделю. Корзун как будто понимал соседа, сочувствовал ему, но через день, через два начинал наступать на него со своими вопросами снова. Он словно не верил Вашенцеву, и это больше всего раздражало майора. Особенно не хотелось ему слышать вопросы об Ирине сегодня, в день праздника.

В тот момент, когда Вашенцев вышел на улицу, из соседнего подъезда показались генерал Забелин и Екатерина Дмитриевна: он в новой узкой шинели, она в черной меховой шубке и такой же меховой шляпе, кокетливо посаженной на голову. Они направлялись к машине, которая ожидала их на только что расчищенной дороге.