- Черт побери! - вдруг завопил тот, спрыгивая с нар.- Что я вижу? Господин Акли!
Акли даже попятился от неожиданности.
- Как, это вы, господин барон? Ну и ну!
- А разве вы не ко мне?- удивился барон Сепеши, потому, что действительно это был он.
- Не совсем,- просто отвечал Акли.
- Тогда каким ветром вас?..
- Обычным. Полицейские доставили.
- Доставили? Вас. Но за что?
- Если бы я знал! А вы - почему здесь, барон?
- О, для меня это привычное дело. Выйдя от вас, из Бурга, поехал в парк Пратер, пообедал в "Синем слоне". Настроение было премерзкое. Цыгане играли добрые венгерские песни, я тоже хотел заказать свою любимую, насвистал даже цыгану ее начало, но он и ухом не повел. Тогда я швыряю ему сотенную. Цыган запиликал. Но не успел он сыграть мне к половины, как появляется полицейский и волочит меня сюда. Все допытывался, кого я убил за эту сотенную.
- Вот видите? А всему виной ваш вызывающий наряд.
- Эх, бросьте вы! Это в конце концов даже забавно. По крайней мере хоть что-то происходит. А вот что касается вас, то это уж действительно любопытно, как вы сюда угодили?
- Я был в Городском парке, беседовал с мадемуазель Ковач, как вдруг ко мне подходят два агента тайной полиции и...
- Как?- перебил его барон.- Значит, вы говорили с моей невестой? Ну и? Чёт или нечет?
- Не стану от вас скрывать, барон: нечет! Сепеши гневно заскрежетал зубами.
- Не желает? Да?
- Ребенок она еще, господин барон. Несмышленое дитя,-принялся утешать его Акли.-Не созрела еще...
- Нет, будет по-моему!-вырвался из груди барона лихорадочный, страстный возглас.- Она будет моей! Поняли? Сепеши - уродливые мужики, страхолюдины. Но жены у них - красавицы. Потому что все Сепеши крадут своих жен. И мать мою похитил мой отец, и дед-в свое время бабку уворовал. Всегда крали. И красть нужно только все красивое. Эх, да что там: краденая женщина всегда слаще той, что сама к тебе липнет, что любит тебя.
Глава V Император гневается
Мадемуазель Ковач, в соответствии с указанием Акли, на следующем же перекрестке приказала кучеру повернуть и ехать прямиком в резиденцию императора.
Но в такой час, под вечер, к императору попасть трудно. Император в это время - обычно в цивильном костюме - либо прогуливается по городу, на променаде, заговаривая со всеми знакомыми, или копается в парке среди цветочных клумб и тогда вообще ни с кем не говорит, за исключением жены главного садовника (нет, я не хочу уподобляться сплетникам!), либо трудится у себя в лаборатории, где он - в соответствии с модой тогдашнего времени - занимается алхимией, конечной целью которой было, разумеется, получение золота. Но, увы, и он тоже не сумел разгадать тайну производства золота, и ему оставалось добывать драгоценный металл старым способом - из карманов своих подданных.
Однако он все же нашел применение колбам и ретортам для более мелких дел. Потому что человек, однажды вкусивший химии, уже больше не может отвыкнуть от нее, словно алкоголик от вина. Вот и на этот раз, когда дрожки мадемуазель Ковач вкатились на двор Бурга, государь находился в своей лаборатории, где проводил эксперименты по созданию новых духов. Он мечтал из лепестков розы и семян конопли создать новое душистое вещество. И потому приказал дежурному камергеру графу Дауну:
- Велите никому не мешать мне, и кроме моей дочери никого ко мне не пускайте...
Он как раз о ней думал. Для нее и хотел изобрести новые духи. Его постоянно распаляло желание сделать переворот, этакую маленькую революция... в жизни женщин. Эпидемия эта - делать революции - тогда настолько распространилась, что даже императору захотелось совершить одну. Сатанинская идея - чтобы принцесса источала свой, особый аромат, какого ни одна из женщин на земле не имела! Вот уж когда действительно произошла бы революция среди придворных дам, последствия которой мог бы один только бог предвидеть!
Отвары трав еще только закипали в котлах, когда в переднюю неожиданно заявилась воспитанница пансиона Сильваши. Где на страже находился один дежурный камергер. А между тем проникнуть и туда было делом не из легких. Проще верблюду пролезть через иголье ушко, чем пробраться в Швейцарский двор, а оттуда - в переднюю. Через которую вел ход в лабораторию. Потому что венский двор с тех пор как французские Людовики отправились к праотцам, сделался самым блестящим императорским двором в Европе. В каждом углу дворца буквально кишели жандармы, телохранители и стражи с алебардами, и у каждого такого чина была видимость дела. А потому каждый несчастный, которому хотелось попасть перед очи императорские, должен был на себе испытать, как исправно этот чин свою службы исполняет.
Однако у этого блестящего двора была и та положительная особенность, что он знал все-все. Даже чуточку больше всего. Тайна в этой всеобщей атмосфере всезнайства не могла просуществовать и более одного часа. И потому о королевской воспитаннице, находившейся в пансионе, знали также все при дворе. Тем более, что каждый год на рождество ее вместе с младшим братом обыкновенно принимал сам император. И об этом при дворе ходила тысяча всевозможных догадок. Сплетен и легенд... Вот уж где было вдоволь лакомств для судов-пересудов в будуарах-кулуарах. Старые герцогини с упоением пережевывали эту тему. Но и молодые от них тоже не отставали. И вдруг молодая красивая воспитанница пансиона появляется во дворце самолично. Словно солнечный луч блеснул в этих полных достоинства, чуточку мрачноватых старинных коридорах. Она слегка взволнована, бледна, в ее открытом. Чистом как у горной козочки взгляде - тревога.
- Мне нужно поговорить с его императорским величеством. Срочно, срочно! - запыхавшись повторяла она всем, с кем встречалась на своем пути. - Где он? Где его величество?
О, эти придворные носы! Как великолепно они унюхивают, откуда дует ветер, чувствуют каждый новый запах! Даже те, кто ее никогда не видел. Даже они сразу догадались, кем скорее всего может быть эта девочка.
Однако чего хочет малютка от императора? Почему она появилась так поздно? В этом есть что-то экстраординарное. Что-то произошло, или что-то может произойти. Вот когда хорошо бы разузнать - что? Придворная знать кинулась на новый запах, будто кошка, учуяв мышь. Это же удивительно, что именно здесь, где рождаются истинные великие события, в счет идут между тем только события ненастоящие, всякая ерунда, пустяки.
Девочка-подросток появляется в Бурге, и все - и у ворот, и у дверей, и в передних - говорят ей, что сейчас нельзя беспокоить императора. Говорят и... пропускаю ее все дальше и дальше: вдруг какой-то более старший чин сделает для нее исключение? Каждый только самую малость помогает ей, до тех пор, пока ответственность за его действия не очень велика, и эту ответственность делят на столько людей, что можно даже украсть императора, и потом не найдешь никого, кто из стражей за это в ответе.
- Попытайтесь, барышня, может быть министра двора разрешит? Министр двора оказывается тоже очень добрым человеком на сей раз.
- Его величество в такой час не принимает, но можно попробовать поговорить с дежурным камергером, может быть он...
Так барышня идет от Понтия к Пилату, от Пилата к дежурному камергеру, который в этот момент, скучая возле окна, разглядывал багрово-красное солнце, катившееся к закату, взирая на него таким безразличным и скучающим взглядом, как может камергер смотреть на небесное светило, о котором известно, что в его жилах не течет ни капли голубой крови. И вдруг за спиной камергера послышался шелест юбочек. О, этот шелест, о эти юбочки! Его натренированное ухо тонкого ценителя мгновенно уловит их хрустящий шум и выделит из тысячи других, как самый сладостны.
Камергер повернулся и замер от удивления, как будто его пришпилили к месту гвоздем - так хороша была собой эта девочка - свежая и очаровательная - робкая, будто мчавшийся через лесные поляны олень, который вдруг увидел перед собой охотника. Закатное солнце через стекло окон осыпало ее сверкающим золотом и, осветив ее личико, сплело сияющий ореол вокруг головы.