Когда доехали до села Девеньуйфалу, "подогрев изнутри" показался воякам недостаточным. И господин Бори скомандовал всем "мужикам" в полушубках, сидевшим на его телеге, сойти у трактира, где в очаге полыхал веселый огонь и где дворяне с передней повозки обоза уже устроили себе привал. Вот было радости-то по случаю встречи! И понятно, снова состоялась грандиозная попойка.

Заказали яичницу из ста яиц и тридцать пинт подогретого красного вина с корицей (так оно лучше всего прогонит холод). Трактирщик не хотел подавать вина, сказав, что в такой праздник, когда идет всенощная во храме, не положено пьянствовать. Его за это тотчас же побили, та что бедняге пришлось спасаться бегством на чердак, где он и отсиживался, втянув за собой наверх лестницу и угрожая им сверху во всяких неприличный выражениях.

Поскольку со страху разбежались и женщины, благородным господам дворянам пришлось самим обсуживать себя. Они тут же взломали дверь кладовки и винного погреба, поджарили яичницу, подогрели вино, натаскав на кухню со двора хворосту.

Все это, конечно, породило необычайное веселье, но больше других порадовался Миклош Акли, когда, выйдя один раз во двор за хворостом, он услышал цокот копыт по дороге и увидел, как мимо трактира на сером коне проскакал Рябина. Тот мчался вперед, не глядя по сторонам, летел, как выпущенная из тугого лука стрела.

И сердце Миклоша радостно забилось.

- Ну все, теперь бедная Незабудка спасена!

Повеселившись немного, их благородия снова расселись по телегам, и в соответствии с планом военных действий телеги снова двинулись в путь - с интервалом в полчаса. Планом предусматривалось, что повозки с переодетыми ополченцами должны были прибывать в Вену не одновременно и въезжать не через одни и те же городские ворота, двигаясь по многим, а не по одной дороге. Прибыв в город, они также располагались на различный небольших постоялых дворах. Сам барон Сепеши прибыл в Вену под вечер, вместе с несколькими высшими начальниками своей армии, ехавшими в экипажах. После них через каждые полчаса стали прибывать последующие подводы. Остановились на постоялых дворах - одна при трактире "Два яблока.", другая - в "Золотом гусе". Подпоручик Болдижар Вереш расположился на ночлег со своими людьми у "Трех гренадеров", подпоручик Денеш Томпа - "У сардинского короля", Дёрдь Бенце-Шебештенн поселился в гостинице "Четыре гвоздики", а подпоручику Палу Бори пришлось гнать лошадей в пригород Вены Майдлинг, к постоялому двору "Кокосовый орех".

Это была самая старинная корчма в Вене, настолько прославившаяся в последние полвека своими венскими шницелями, что, как уверяет легенда, даже император Иосиф инкогнито наведывался туда. Ничего не поделаешь, человек смешон: ради хорошего горяченького натурального шницеля он куда угодно потащится. И нечему тут удивляться. Вот посмотрите, и сейчас сколько серьезного народу едут в такой мороз и снег ради одной молоденькой курочки. А таких курочек - сколько их на белом свете! Пищат, кудахчут - по всем углам. Ан нет, им нужна только эта, единственная. Ее нужно им добыть из клетки, несмотря на все трудности и опасности. Ну не сошел ли весь мир с ума?!

Но, по крайней мере, приходится признать: продумано все было здорово. Прибывшие ополченцы-дворяне будут шумно веселиться по своим трактирам до глухой полуночи, затем незаметно потянутся в прилегающие к Унгаргссе переулочки, а когда на колокольне собора святого Стефана пробьет двенадцать, они вдруг разом ринутся к тому дому, где сидит птичка в клетке. Тут уж не может быть неудачи.

Но до той минуты еще далеко. Пока еще только из Девеньуйфалу выкатывается последняя повозка с людьми господина Бори, оставившими на столах в сельском кабаке горсть золотых, как и приличествует представителям благородного сословья. Господин Мальнаши настолько набрался, что тоже не удержался и добавил к остальным из своего кармана один золотой. Тщетно отговаривали его приятели, что трактирщик, когда слезет с чердака, и без того будет доволен. Мальнаши возражал:

- Эй, чего там! Пусть подумает, дурак, что переодетые короли пировали тут в его забегаловке.

Важно надували щеки после выпитого вина с корицей и другие господа ополченцы, так что чуть ли не лопались от гордости. А когда по дороге на Штадлау уши и носы их начал пощипывать мороз, они потребовали у господина Бори нового привала у первой же мельницы при дороге, откуда следует выслать кого-нибудь вперед и подпалить одну-две близлежащие австрийские деревни, чтобы хоть немного подогреть воздух к их приезду туда. Но господин Бори, недовольно пожав плечами, отговорил их:

- Можно, конечно, и это сделать, но жаль по пустякам запал свой тратить.

В Штадлау, разумеется, снова была большая пьянка и грандиозный обед. (Только то и наше, что съедим и выпьем - мудро рассуждал господин Пал Пей.) В трактире в это время обедали и господа из австрийцев. После еды они пили какую-то странную черную бурду с сахаром. Господин Мальнаши тоже заказал себе такое, и кое-кто еще попробовал это питье, но тут же выплюнул. Мерзкую жидкость австрияки называли "кофе". Человек опытный, Мартон Селецкий, засомневавшимся разъяснил: - Не иначе как вода эта из Черного моря взята. Только на огне подогрета. Пьют, бедняги, скупо, глоточками: издалека, значит, привезена!

Погуляли допоздна, почитай до вечера, когда на взмыленной лошади прискакал верховой ополченец, Габор Погань, выглянув в окно, узнал верхового.

- Гусар - телохранитель барона Сепеши! - сказал он удивившись. - обыкновенно карету его сиятельства верхом сопровождает.

- Что-то случилось! - вскричал господин Бори. - Без причины он не будет назад из Вены сюда ехать. Вы посидите пока, господа, а я схожу, спрошу...

Он заспешил во двор, но уже в сенцах столкнулся с баронским гонцом.

- А я вас ищу, ваше благородие. Лично письмо от его сиятельства господина барона должен вам передать. Другие командиры уже ознакомились.

Господин Бори достал свои окуляры.

- А ну, посмотрим, что там нам пишут!

Гусар протянул командиру отряда ополченцев исписанный карандашом лист бумаги. Нелегко было разобрать каракули барона, тем более, что буквы в глазах господина Бори то двоились, то принимались прыгать. Но кое-как он осилил чтение баронского приказа до конца.

А говорилось в нем вот что:

"Вблизи города нами схвачен конный нарочный. При обыске у него найдено письмо, в котором его величеству сообщается о нашем плане. Опасность таким образом предупреждена, но из этого факта ясно, что среди нас, на одной из повозок, едет изменник. Приказываю командирам отрядов не допустить, чтобы хоть одна душа вступила в контакт с чужими и по пути, и по прибытии в Вену, а тем более, не дай бог, чтобы кто-нибудь сбежал и выдал нас. К подозрительным приставить по два-три наблюдателя, которые будут препятствовать всяким контактам. А если кто-то из командиров не проявит достаточной бдительности, с теми я разделаюсь сам. Dixi²⁷.

Случай этот заставил господина Бори призадуматься. А что если случайно предатель и есть его новый человек, этот Фаркаш?! Потому что за остальных-то он может головой ручаться. Им-то уж никак в голову не придет отправить конного гонца к императору! Они и знать не знают, если ли вообще на свете император. Хотя у этого новобранца такая честная физиономия, что и без расписки деньги в долг ему можно дать. Только одно, пожалуй, подозрительно, что ему про это самое "кофе" известно. Это плохой признак. Сразу видно, много чего на своем веку перевидывал. И Бори решил принять меры предосторожности: отозвав в сторонку господ Мальнаши и Пейя, приказал им смотреть за Фаркашем не спуская глаз и если заметят что-нибудь подозрительное - один немедленно докладывает ему, Бори, а второй остается при Фаркаше и, коли тот попытается бежать, палит по нему из карабина солью.

Господа ополченцы следили за Фаркшем до самой Вены, а там, как стали на ночлег в "Кокосовом орехе" - и того пуще. Но, ей-богу, все это было лишнее. У Фаркаша, иными словами - у Акли - и на уме не было никакой хитрости. Он-то про себя думал: "Ну, поддал я жару всей этой банде!" и дальше и думать перестал о всякой угрозе его Незабудке. Он приблизительно уже мог предположить, чем окончится сия "военная операция": либо полиция, либо войска окружат ополченцев и переловят или разгонят кого куда. Но тем не менее он хотел увидеть это своими глазами: теперь его эта история интересовала, как композитора, который хочет присутствовать на премьере спектакля, к которому он написал музыку.