- Вы, действительно, оригинал, - заговорил Акли, - и образ мысли ваш по меньшей мере забавен. Однако перейдем к сути дела. Значит вы - барон "Иштван Сепеши и хотите взять в жены нашу подопечную.

- Почему вы говорите нашу подопечную? - торопливо перебил его барон.

Акли слегка смутился.

- Почему? Итак - почему? Ну, пока скажем так: lapsus lingue [я оговорился (лат.)]. Находясь здесь, привыкаешь употреблять королевское множественное число.

- А почему вы говорите: пока скажем так?

- Ну, барон, вы слишком любопытны и хотите все знать досконально. А между тем теперь уже мой черед спрашивать, а вы мне не отвечаете.

- Да, хочу жениться на барышне Ковач и женюсь!

- Как же вы можете говорить столь безапелляционно?

- Так я же сказал, что влюбился.

- А она? - негромко, с хрипотцой в голосе спросил Акли.

- Кто: "она"?

- Ну, барышня! Она вас любит?

- Этого я не знаю. Не спрашивал. Но этому я и не придаю большого значения.

- Как? Не придаете значения? О святые Кришпин и Алоиз, сжальтесь над сей странной любовью!

Сепеши пожал плечами.

- Еще одно устаревшее представление! Вы считаете меня дураком, а я - на самом деле - просто циник. Я приемлю из проявлений человеческого бытия только то, в чем есть логика. Какое мне дело, как все это происходило в эпоху пасторалей? Или как там любили древние греки и римляне, или даже мои отцы и деды? Мир с тех времен поумнел. Французская революция смахнула ураганом много глупостей и мишуры. Но из окон Бурга, разумеется, и французскую революцию тоже не было видно. Здесь всегда одна атмосфера. О, здесь никогда не будут проветривать помещения. А запашок здесь такой затхлый. Вот вы смеетесь, что я не спросил мадемуазель Ковач, любит ли и она меня? А зачем? Если я увижу канарейку, или малиновку, и они мне полюбятся, разве меня интересует, любят ли и они меня? Я просто их приобретаю. Снова вас смех разбирает? А, между прочим любовь это болезнь, а зачем мне нужно, чтобы любимое мною существо тоже заболело. Или в это таинство я вступаю со здравым рассудком, но тогда что же в нем приносящего человеку счастье? Чувствую, живущее во мне - не так ли? И тогда какое мое дело до другого чувства, которое живет в ней? Вы все еще живете в эпоху человеческого детства. Да, да! - Вы самые настоящие младенцы. А может и хуже них. Потому что ребенок сначала все же поиграет с любимой куклой и только потом разорвет ее, чтобы посмотреть, что у нее там внутри. Ну конечно, что там? Пакля, вата. А вам интересно сначала взглянуть на эту паклю, посмотреть, и только потом вы согласны взять эту куклу к себе в игрушки. Нет, сударь, я не такой эгоист. Бог создал нас так: отдельно - женщину, отдельно - мужчину. У меня своя душа, и у нее - своя. И я не хочу забить ее душу в цепи. Пусть ее душа будет на свободе. Мне нужно только ее тело.

Акли всплеснул руками.

- Ну, барон, вы просто душка! Да вы изнутри еще хуже одеты, чем снаружи. И за это ваше внутреннее облачение вы тоже заслуживаете, чтобы вас заперли. Помолчу только - куда.

- Сумасшедшим меня считаете, ха-ха-ха!? - удовлетворенно рассмеялся барон.

- Скажу одно: странные же у вас, барон, представления о браке! Вот к примеру ножницы, У них два конца, но эти концы должны соответствовать друг другу - тогда вы сможете ими что-то отрезать. И тем двум душам тоже нужно в одну слиться, дорогой барон. И если бы от меня зависела судьба мадемуазель Ковач, я бы так быстро выставил вас за порог с вашим предложением, что вы и опомниться не успели бы.

- Как, значит не вы опекун девушки? Тогда какого же черта заставляете меня выступать тут перед вами с речью на полчаса?

- Это я вас заставлял?!

- По крайней мере, за это время давно бы уже могли сказать, кто ее опекун?

- А этого я и теперь не собираюсь делать.

Странный тип удивленно вскинул вверх голову.

- Как это не собираетесь? Что сие значит? Да ваше поведение становится просто оскорбительным!

И его серые в голубизну глаза угрожающе впились в лицо Акли.

- Не собираюсь вас оскорблять, но исходя из данных обстоятельств, я прежде сам должен переговорить с опекуном девушки и выяснить у него, согласен ли он вас принять.

- Ну мы еще посмотрим, как это он меня не примет!

- Тем не менее это вполне возможно, и тогда....

- И тогда я пристрелю его как пса! - гневно взревел барон и заскрежетал зубами. - Я шуток не терплю, поберегитесь, сударь! И требую, чтобы вы мне немедленно назвали имя опекуна, к которому я должен обратиться.

- Сейчас я еще не могу этого сделать, - спокойно возразил Акли.

- Не скажете?

- Нет, - твердо повторил Акли. - Имя опекуна содержится в тайне.

- Тогда я ас заставлю. Вы слышите, заставлю! - голос барона дрожал от ярости.

- Попробуйте, отвечал Акли, скрестив руки на груди.

Лицо барона сначала побагровело, налившись кровью, и тут же сделалось бледным. Глаза гневно засверкали.

- Или вы скажете, или я размозжу вам голову вот этим пистолетом.

Из-за пазухи своего потрепанного коричневого сюртука он вытащил сверкнувший металлом пистолет и наставил его ствол на Акли.

Придворный шут струхнул, побледнел, но попытался урезонить разъяренного жениха.

- Ну что же вы это, сударь? А еще называете себя человеком логики! Если вы меня убьете, вы же никогда не узнаете от меня имя опекуна, и девушка вам не достанется, потому что вас упрячут в тюрьму. А так я может быть и помогу вам....

Говоря так, он бочком-бочком пробирался к ширме, обдумывая, как быть дальше: не броситься ли ему, улучив момент, на барона, чтобы вырвать у него из рук пистолет.

- Нет и нет! - взревел барон, с трудом сдерживая свою ярость. - Вы наверняка задумали сделать меня посмешищем! Иначе почему бы вам скрывать имя опекуна? Смехота! Слыхано ли, чтобы имя опекуна держали в тайне?! Ну уж, не на того напали! Венгерский магнат никогда не будет посмешищем для какого-то лизоблюда! Или вы сейчас же скажете мне, что я от вас требую, или я считаю до трех и пиф-паф.

Барон Сепеши взвел курок пистолета и в наступившей могильной тишине начал отсчет.

- Раз... два.

В этот момент перегородка сдвинулась с места, и из-за нее вышел маленький, тощий, бледный, с узким продолговатым лицом и длинным носом и вытянутым в длину лбом господин в темно-синем сюртуке и белой жилетке.

- Император! - пролепетал Иштван Сепеши и выронил из задрожавшей руки пистолет.

- Ну что? Я и есть, мой дорогой, опекун названной девушки, с легким упреком проговорил император Франц III. - Какой скандал учиняете вы в моем доме? Разве так принято просить руки девушки? Стыдитесь, милейший.

- Помилуйте, ваше величество! - пролепетал барон, с поклоном опускаясь на одно колено.

- Fbeat! - строго закончил государь. - Et expectet! [Удалитесь и ждите моих распоряжений (лат.)].

Сепеши, кусая губы, удалился, а император добродушно похлопал своего шута по плечу.

- Ну как, перепугались немножко? Ах вы бедный Акличка! Лицо бело как мел. Хоть на школьной доске им пиши. Ну, а как император? Ничего? Вот видите, и он тоже может быть полезен для каких-то дел? хотя разбойник с Корсики сказал однажды русскому царю, что мне нужно ходить в юбке. Ничего, он еще пожалеет о своих словах. Император Франц не из трусов, не правда ли, Акли.

- В вашей груди бьется сердце льва, ваше величество.

Император радовался как ребенок, что на этот раз он спас Акли. Ведь если бы не он, то сумасбродный барон продырявил бы ему голову пулей.

Акли поднял валявшийся на полу пистолет и оживленно вскричал.

- О, негодяй, оружие даже не было заряжено.

Император сам осмотрел пистолет и огорченно заметил.

- Какой же вы дурак, Акли! Так испортить императору его маленькую радость.

- Но от этого смелость вашего величества не уменьшается.

- Верно, верно. Однако что же нам делать с этим разбойником.

- Я как раз хотел спросить вас об этом.

Император принялся шагать по комнате взад и вперед, потом, достав табакерку, решил спросить у ее совета.