Като снова пошевелила окончательно занемевшими ножками. Да где же этот король? У бабушки Екатерины гневный и расстроенный вид, батюшка явно в бешенстве, а маменька что-то шепчет ему со злым и обескураженным видом. Александрина, прелестная, как ангел, в своем наряде невесты, бледна и с трудом сдерживает слезы. Что могло произойти с королем Густавом, который казался без памяти влюбленным в свою невесту? Почему не начинают церемонию обручения?

В этот момент Като заметила, что князь Платон Зубов, в очередной раз войдя в зал, подошел к Екатерине и что-то сказал ей. Императрица изменилась в лице, хотела что-то ответить, но так и осталась с открытым ртом. Ее камердинер Зотов бросился за стаканом воды. Все еще безмолвно сидевшая Екатерина выпила воду. Немного оправившись, она попыталась встать, потом сбросила с себя императорскую мантию и без сил опять опустилась в кресло.

Забыв обо всем на свете, Като спрыгнула с подоконника, выскользнула из-за портьеры и помчалась через весь зал к Екатерине, ловко скользя маленькими ножками по зеркальному паркету. Но на полпути угодила в не слишком нежные объятия своей матушки, Великой княгини Марии Федоровны.

— Куда это вы собрались, мадемуазель? — сухо осведомилась она. — И кто вам позволил здесь находиться?

Като не успела ничего ответить: подоспевшая перепуганная фрейлина утащила ее из зала, так крепко держа за руку, что вырваться не было никакой возможности. Да великая княжна и не стала этого делать, сообразив, что если бы ее заметил отец — грозы бы не миновать, хотя она и считалась его любимицей. Нет, вызывать недовольство папеньки ни в коем случае не следует. Потом она у все узнает у Мари, своей старшей сестры, которой уже было десять, и которая — вот счастливица! — здесь, на церемонии, одетая уже по-взрослому.

Но следующее утро принесло еще меньше радости. Александрина заперлась в своей комнате и оттуда доносились горькие рыдания. Родители уединились в своих покоях и никто не смел их беспокоить. Като решила навестить бабушку-императрицу, но воспитательница, генеральша Ливен сказала, что их Величество страдают мигренью и не выходят из своей спальни. Оставалось только сестрица Мари, хотя Като побаивалась, что толку от нее будет мало.

— Что вчера было на обручении? — шепотом спросила она, когда сестры на несколько минут остались вдвоем в классной комнате. — Почему сегодня все такие… мрачные?

— Этот надутый индюк Густав не соизволил приехать во дворец, — выпалила Мари. — Он, кажется, возомнил себя невесть кем.

— Не приехал? — поразилась Екатерина. — Совсем? Он заболел?

— Если бы, — фыркнула Мари. — Наш распрекрасный король, кажется, раздумал жениться. Но в первый раз ему хотя бы пытались подсунуть эту горбатую уродку, принцессу Мекленбургскую. А наша Александрина…

— Странно, — задумчиво произнесла Като. — Король казался мне настоящим рыцарем, а рыцари так не поступают.

— Вам еще рано рассуждать о таких вещах, ваше высочество, — сказала генеральша Ливен, вернувшаяся в этот момент в комнату. — Это государственные дела, политика, в которую женщины вообще не должны вмешиваться…

— Скажите это императрице, мадам, — ядовито ответила Като. — Ей наверняка понравятся ваши рассуждения.

Воспитательница багрово покраснела, но все-таки нашлась:

— Ваша августейшая бабушка — необычная женщина. Когда вы станете такой же монархиней, как она, что маловероятно…

— Посмотрим, — фыркнула Като. — Я-то обязательно буду носить корону, когда выйду замуж. Например, за внука французского короля. Он очень обаятельный…

— Ваше высочество, — ледяным тоном отозвалась воспитательница, — девице в вашем возрасте не пристало говорить о подобных вещах. Предоставьте событиям идти своим чередом.

О том, что на самом деле произошло накануне в Тронном зале Зимнего дворца, Като узнала только несколько лет спустя. Заключая брачный договор старшей внучки со шведским королем, русская императрица настаивала на том, что будущая королева сохранит свою религию. Первоначально никто против этого не возражал, но когда договор оставалось только подписать, обнаружилось, что пункта о вероисповедании там просто нет. А сам король Густав, еще даже не достигший совершеннолетия, категорически отказывался обсуждать эту тему.

Густав-Адольф с детства привык к проявлению поклонения и восхищения, столь обычных при королевских дворах и вообще в придворной среде. Противоречий он не терпел вообще, самолюбие его было непомерным до болезненности. Кроме того, за образец поведения он взял не слишком привлекательную личность из своих предков — короля Карла Двенадцатого, современника и извечного врага Петра Великого, так что грубые солдатские выходки были для юного короля в порядке вещей, равно как и достаточно пренебрежительное отношение к женщинам вообще.

Ирония судьбы заключалась в том, что в глубине души Густав был к религии совершенно равнодушен и прибегал к ней лишь тогда, когда это было выгодно ему по тем или иным причинам. В общем, характер у молодого монарха был не слишком приятным, но из красивого мальчика он превратился в красивого юношу, чем невольно привлекал к себе людей. В большинстве своем, конечно, женщин, которые пленялись его внешностью и порой совершенно теряли головы.

Даже Екатерина, отменно разбиравшаяся в людях, при личной встрече с королем Густавом, который приехал просить руки ее старшей внучки, была приятно удивлена благородством осанки семнадцатилетнего короля, который выглядел вовсе не «королем-ребенком» и вел себя естественно и вежливо. Высокий, стройный, приятный в общении юноша старался держаться с важностью, подобающей монарху.

И вот в день обручения, 11 сентября 1796 г., оказалось, что статью о вероисповедании будущей королевы исключили из брачного договора по приказанию короля А в ответ на все настояния раздраженно ответил: «Нет, не хочу!» И, рассерженный, ушел в свою комнату, хлопнув дверью и заперев ее на ключ. Через несколько дней короля Густава со свитой уже не было в России.

А маленькая Като на всю жизнь усвоила: внешность обманчива. Прекрасный принц стал в ее глазах отвратительным чудовищем, сделавшим несчастным всю их семью. Более того, косвенно он стал причиной того, что обожаемая бабушка занемогла. Императрица, уже видевшая свою старшую внучку шведской королевой, слишком близко к сердцу приняла свое поражение. Подозревали, что в тот злосчастный день Екатерину постиг легкий апоплексический удар.

Но в моральном, а не физическом плане это был уже второй серьезный удар по неколебимому доселе авторитету «Семирамиды Севера». Первый же ей совершенно неожиданно нанесла невестка — вечно покорная свекрови и угодливая до приторности Великая княгиня Мария Федоровна.

Когда в апреле того же, 1796 года, она родила третьего сына и девятого по счету ребенка — Николая, Екатерина пригласила ее на приватную беседу. В исходе этой беседы императрица тогда не сомневалась, равно как и в том, что ее старшая внучка вот-вот станет шведской королевой.

— Мадам, я прошу вас подписать вот это, — будничным тоном сказала императрица, протянув невестке какой-то документ.

Мария Федоровна прочла — и похолодела. Свекровь предлагала ей «всего-навсего» подписать акт, согласно которому она признавала необходимость передачи престолонаследия Российского трона не мужу, Великому князю Павлу Петровичу, а их старшему сыну — Александру.

— Я не могу это подписать, Ваше Величество, — пролепетала она.

— Отчего же? — холодно осведомилась Екатерина.

— Это же… это же незаконно.

— Почему? И вы, и я прекрасно знаем, что мой сын не в состоянии управлять таким государством, как Россия. Его умственные способности…

— Его высочество, мой супруг…

— Пошел в своего батюшку, у которого тоже были нелады с головой, — перебила ее Екатерина. — Подписывайте, мадам. Тогда после меня государство перейдет в руки идеального монарха.

— Нет! — неожиданно твердо ответила Мария Федоровна. — Я не могу предать собственного мужа, отца своих детей.