— Приведи его в чувство. Наш разговор с ним не окончен.

Паоло пинками принялся воскрешать Винченцо.

— Куда девать скотину? — указал один из братьев на сбившихся в кучу овец и телёнка.

— Завтра вернём её прежним владельцам, — сказал Дольчино, — пока же пусть и она погостит в святой обители.

… На монастырском дворе у ярко пылающего костра собрались братья. Большинство были вооружены луками и топорами. Лишь немногие имели панцири и мечи. В углу у стены стояли полураздетые латники и очнувшийся кастелян.

Дольчино подошёл к пленникам.

— Возьми-ка плеть, Винченцо, — обратился он к управителю замка, — да всыпь своим наёмникам по пяти ударов каждому. Они часто смотрели, как гуляла эта плеть по спинам других, пусть теперь испытают её на собственной шкуре.

— Но бей так, как ты сёк недавно крестьян, — наставительно изрёк брат Ремо.

Винченцо поднял голову. На его губах мелькнула злорадная улыбка.

— Кажется, он не собирается щадить их, — сказала Маргарита стоявшему рядом Паоло.

Кастеляну подвели латника, который ехал с ним впереди отряда.

— Что же ты не стрелял, собака? — прошептал Винченцо со злостью.

Плеть со свистом опустилась на спину солдата. Тот вскрикнул от боли.

— Браво, Винченцо! Мастерский удар!.. Теперь мы видим — тебя недаром жалуют сеньоры, — раздались подбадривающие возгласы.

Кастелян стал ожесточённо наносить удары. После каждого из них запертые в часовне монахи вздрагивали от пронзительного крика.

— Хватит с этого! Оставь для других! — внезапно зашумели зрители, когда Винченцо в шестой раз прошёлся по спине подчинённого.

К управляющему подвели следующего латника. Экзекуция продолжалась. В этот момент к Дольчино подошёл один из братьев:

— На дороге задержали крестьян из Прато. Они говорят, что шли к тебе.

Дольчино поспешил навстречу друзьям.

— Вы явились вовремя, — приветствовал он дожидавшихся у ворот Джино, Стефано и подручных кузнеца. — Сейчас полюбуетесь на зрелище.

— Уж не поджаривают ли там монастырскую братию? — улыбнулся Джино, прислушиваясь к воплям.

— Это Винченцо потчует своих. Подойдём ближе. Только держитесь в тени, чтобы вас не приметили.

Они подошли к костру и смешались с толпой. Кастелян как раз кончил порку очередного солдата и устало опустил руку.

— Что, выдохся? Подкрепись для бодрости! — Кто-то со смехом протянул Винченцо пустую кружку.

Тот зло отшвырнул её в сторону и снова молча принялся работать плетью. Когда последний латник получил свои пять ударов, кастелян бросил плеть и повернулся к Дольчино:

— Я уплачу тридцать золотых флоринов, если отпустите меня. — Он хмуро посмотрел на окружающих.

— Не торопись, Винченцо, — сказал Дольчино, доставая толстую книгу счётов. — Ты обещал познакомить меня со своей арифметикой. Теперь у нас есть время заняться ею, — он не спеша отыскал нужную страницу. — Вот здесь записано, что крестьянин Исидоро из Прато должен сеньору Бруцати дель Романьяно полфлорина, ты же содрал с него больше семи. Ну-ка, прикинь разницу.

— Я дам вам пятьдесят и позволю убраться отсюда целыми, — гордо добавил кастелян, не скрывая презрения.

— Прежде чем будешь рассчитываться с нами, — возразил Дольчино, — тебе придётся заплатить долг своим солдатам.

Он поднял с земли брошенную плётку. Братья шумно одобрили приговор.

— Они не посмеют бить меня! — начиная терять самообладание, воскликнул Винченцо.

— Это мы сейчас увидим, — невозмутимо сказал брат Ремо, передавая плеть одному из латников.

Разъярённые от перенесённой боли, солдаты принялись по очереди хлестать Винченцо. Когда плеть побывала у большинства из них и истошные крики кастеляна перешли в едва различимые стоны, Дольчино остановил латников.

— Теперь ваш управитель наслушался любимой музыки. Думаю, ему не захочется услышать её ещё раз.

Он приказал увести пленников и запереть в подвале.

На монастырском дворе у костра долго ещё продолжались беседы. Стефано обещал на следующее же утро взяться за изготовление оружия. Было далеко за полночь, когда Дольчино проводил друзей, снабдив их деньгами для закупки материалов.

На рассвете братья стали готовиться к походу. У монастырских хранилищ закипела работа. Из-под земли появились наполненные вином бочки, лари с мукой, зерном, сушёными фруктами, копчёные окорока, связки вяленой рыбы. Через полчаса все имевшиеся под рукой корзины, мешки и сумки были набиты до отказа, а в кладовых по-прежнему трудно было повернуться.

— Гляди, как запаслись святые отцы, — сокрушался Паоло. — Мы не сможем взять и десятой доли.

Осмотрев склады францисканцев, Дольчино приказал созвать жителей окрестных селений. Вскоре у ворот монастыря стали собираться крестьяне. Они прятали за спины принесённые мешки.

Заметив их, Дольчино вышел навстречу.

— Братья и сёстры, — обратился он к пришедшим, — здесь, за монастырскими стенами, лежит хлеб, собранный вашими руками, в погребах — вино из вашего винограда. Всё это отняли у вас обманом и насилием. Сколько труда вложили вы в землю, чтобы взрастить посеянное. И вот теперь, когда всевышний послал урожай, всем завладели те, кто не притронулся ни к заступу, ни к сохе. Вам опять приходится терпеть голод. И так из года в год. Вы с утра до вечера гнёте спину, чтобы кормить бездельников, а дети ваши сидят без хлеба. Пришло время покончить со злом! Господь призывает начать новую жизнь. Не слушайте продажных церковников! Не давайте сеньорам грабить себя!

Последние слова проповедника потонули в восторженном гуле. Дольчино показал рукой на распахнутые ворота:

— Идите, братья, и берите то, что по справедливости должно быть вашим.

Он пошёл вперёд, и толпа двинулась за ним. Запертые в часовне монахи, заслышав шум у хранилищ, принялись отчаянно колотить в дверь.

— Побойтесь бога, грабители!.. Пусть отсохнут ваши нечестивые руки!..

— Пусть отсохнут ваши длинные языки, иуды! — неслось в ответ.

Многие крестьяне примкнули к восставшим. Им выдали оружие, отнятое накануне у латников. Когда склады опустели, Дольчино приказал выступать.

… К вечеру после трудного перехода отряд добрался до небольшого горного плато на правом берегу Сезии. С одного конца высились почти неприступные скалы. С другой стороны крутые пропасти и колючий кустарник прикрывали доступ к этому глухому убежищу.

Братья принялись рассёдлывать лошадей, собирать хворост, готовиться к ночлегу. На поляне возле небольшого родника запылали огни. Вокруг быстро сгущались сумерки. В лёгком запахе засыхающих трав чувствовалось дыхание осени. На севере над невидимой громадой Альп зажглись первые звёзды. У одного из костров кто-то запел апостольский псалом. Несколько голосов подхватили.

Прислушиваясь, Маргарита опустилась на траву рядом с Дольчино.

— Когда я слышу, как братья поют, вознося к господу молитвы, я всегда вспоминаю прошлое, — тихо сказала она. — С тех пор как мы вместе, всё вокруг изменилось… До встречи с тобой я не знала голода, лишений и тем не менее жить было в тягость. Теперь мне хорошо знакомо то и другое, а жизнь кажется прекрасной.

— Значит, глаза твои открылись для правды, а сердце — для любви. — Дольчино провёл рукой по её волосам.

— Здесь отличное место для лагеря, — заглядывая на дно глубокого обрыва, задумчиво произнесла Маргарита. — Но мне страшно представить себе жизнь среди диких, пустынных скал. Даже зверю нелегко найти тут пристанище.

— Мужество и заключается в том, чтобы не бояться трудного.

— За себя я не боюсь. А как не тревожиться, если беда угрожает тем, кого любишь, без кого не мыслишь ни жизни, ни счастья?

— Люди не всегда в силах изменить ход событий, но они должны храбро встречать и стойко переносить беды.

— И всё же, Дольчи, порой я думаю, что правда слишком жестока к своим защитникам. Ведь ради неё многим из нас придётся отказаться от радостей любви, от детей и даже самой жизни. — Она прижалась щекой к его руке и чуть слышно добавила: — А мне так хочется жить, быть матерью твоего ребёнка, иметь то, что люди называют счастьем…