— Давно заболела? — прокричала она, стараясь перекрыть шум дождя.

— Вчера. Живот схватило.

— Что ж сразу не пришли за мной?

Григорьев молчал — может, не расслышал.

— Сразу болезнь всегда легче перехватить, — громче сказала Лида.

— Хотел я, — склонившись к самому лицу Лиды, сказал Григорьев, — да бабка Лиходеева отсоветовала. «Разве, говорит, она больше меня понимает? Кабы доктор, а то фельдшерица». Травами поила Тоню, теперь горшок на живот поставила, а той все хуже. Тетка она ей, жене-то.

— Вот умрет из-за вашей бабки жена — будете знать.

— Ты не дай помереть, — попросил Григорьев. — Ты же все-таки училась, понимаешь в медицине.

В избе, куда вошли Григорьев с Лидой, царила тишина. Двое мальчиков-дошкольников смирно сидели в кухне на лавке.

— Что мать? — спросил Григорьев.

— Стонет, — сказал старший.

Лида сбросила на лавку плащ, прошла в горницу. У кровати больной сидела не одна бабка Лиходеева, а целый консилиум из трех старух.

Больная лежала высоко на подушках, бледная, с растрепанными волосами и закрытыми глазами. Стиснув зубы, она тихо стонала. На животе у нее громоздился опрокинутый глиняный горшок.

— Полегчает, — сказала бабка Лиходеева, глядя мимо Лиды на остановившегося в дверях Григорьева. — Я ей маленько живот поправила, кишки у ней с места сдвинулись, видать, тяжелое подняла.

— А ну, выйдите отсюда, — потребовала Лида.

— Она мне не чужая — племянница, — обиженно возразила бабка Лиходеева, — я ее на руках вынянчила.

— Уйдите, мамаша, — сказал Григорьев тихо, но непреклонно.

Бабка что-то пробормотала под нос, но вышла. Другие старухи без сопротивления последовали за нею.

Лида сняла горшок и осторожно потрогала Тонин живот. Та застонала громче.

— Полегче, — попросил Григорьев.

— Уйдите тоже, — прикрикнула на него Лида.

Она впопыхах забыла забежать за фонендоскопом и теперь выслушивала сердце, приложив ухо к груди. Сердце билось с перебоями, временами совсем заходилось, и пульс был неровный, слабый. С первого раза Лида не поняла, что у больной. Похоже было на острый приступ аппендицита, а мог быть и заворот кишок. Лида снова принялась исследовать живот.

— Операцию надо, — сказала Лида Григорьеву, который все-таки остался в горнице. — Сидите сами возле нее, старух не подпускайте. Я побегу в сельсовет, в больницу позвоню, потом за лекарствами заскочу в медпункт и вернусь.

— Не перенесет она дороги, — подавленно проговорил Григорьев.

— Ты ее прежде смерти не отпевай, — оборвала Лида. — Ждите меня, я скоро.

И она выскочила из избы, на ходу запахиваясь в плащ.

Сельсовет оказался на замке. Лида сбегала к сторожу, отругала его — зачем не сидит в сельсовете, взяла ключ, принялась звонить. В трубке сипело и пищало, то не проходили гудки, то никто не отвечал. Наконец ей удалось дозвониться до дежурного врача. Лида рассказала о больной.

— Она не транспортабельна? — спросил дежурный врач.

— Какой там «транспортабельна», говорю — синеет, — отчаянно крикнула в трубку Лида. — Где Анна Николаевна?

— Сейчас пошлю за ней, — сказал врач.

Бесконечно долго — так показалось Лиде — не было Анны Николаевны. Но, услышав ее голос, Лида сразу успокоилась. Анна Николаевна задала несколько вопросов, сказала, что сейчас выезжает, и велела выслать навстречу грузовик — помочь на случай, если машина застрянет в грязи.

Когда Лида вернулась, старух не было. И ребят Григорьев куда-то услал. Сам он сидел у постели. Председатель колхоза стоял в дверях и смотрел на больную.

— Грузовик надо послать, — сказала ему Лида, — вытаскивать машину, если застрянет.

— Пошлем, — послушно согласился председатель.

Лида впрыснула Тоне камфару, положила ее поудобнее.

— Ничего, — сказала она, — ничего, все будет хорошо.

А сама не была уверена — будет ли хорошо, только успокаивала Григорьева и больную. И себя тоже. Она теперь сидела у постели рядом с Григорьевым и волновалась так же, как он, может даже больше, потому что она его успокаивала, а ее некому было успокоить. Она знала, что каждую минуту может случиться самое худшее.

— Ну потерпи, немного совсем потерпи, скоро придет машина, — твердила Лида и до звона в ушах напрягала слух — не идет ли эта машина.

Ничего она сейчас не хотела, ни о чем не думала, только бы приехал врач. Да когда же доползет эта проклятая машина? Если со скоростью пятьдесят километров в час… Какая там скорость. Дорогу размыло, грязь, темень… Сколько уже прошло? Час? Больше? Надо было заметить время…

А дождь все лил и лил, обильный, нескончаемый, тревожно, зловеще стучал по крыше, бился о стекла. «Хоть бы скорее, господи, хоть бы скорее она приехала», — думала Лида.

И будто в ответ на ее немую мольбу сквозь гул дождя вдруг пробился звук приближающейся автомашины. Лида вскочила и без плаща выбежала на улицу, прямо в низвергающийся с неба холодный поток.

Из машины вышли трое: Анна Николаевна, еще молоденькая женщина-врач и хирургическая сестра.

Анна Николаевна осматривала больную, а Лида стояла и пристально смотрела на ее руки, грубоватые красные руки хирурга с коротко остриженными ногтями.

— Диагноз правильный, — сказала, разгибаясь, Анна Николаевна. — Нужна операция.

Она вымыла руки и вышла на улицу. Лиде казалось, что Анна Николаевна слишком медлит и совсем не волнуется за жизнь больной.

— Тут где-то, по-моему, недалеко сельсовет? — спросила Анна Николаевна.

— Через дорогу, — сказала Лида.

— Пойдем, посмотрим.

В сельсовете горел свет. Кузин и председатель колхоза сидели за столом и беседовали. Когда вошла Анна Николаевна, они встали.

— Опять здесь будешь оперировать, Анна Николаевна? — спросил Кузин.

— Здесь. Везти нельзя. Велите вымыть пол. Да лампу надо опустить пониже.

— Шнура нет, — заикнулся было Кузин.

— Обдерите в любой избе! — резко проговорила Анна Николаевна.

Несмотря на дождь, который, правда, пошел на убыль, в сельсовет набились любопытные. И тетка Мариша оказалась здесь.

— А поглядеть нельзя? — спросила она.

— Вот когда тебя самое положу на стол, тогда поглядишь, — сказала Анна Николаевна.

— Избави господи! — испугалась тетка Мариша.

Укрыв плащами, на носилках принесли больную и положили на два составленных вместе и накрытых простынями стола. Анна Николаевна долго мыла над тазом руки, Лида поливала ей из чайника.

Анна Николаевна приказала всем любопытным выйти, и в сельсовете сделалось очень тихо. Молодая коллега Анны Николаевны давала наркоз. Лида держала прикрытую сверху бумагой электрическую лампу. Она старалась, чтобы свет падал куда нужно, и все время смотрела вниз, так что лица Анны Николаевны не видела, а только руки — ее руки и руки хирургической сестры.

У сестры руки были маленькие, нежные, с тонкими, но очень цепкими пальцами. Они быстро и ловко схватывали нужный инструмент и передавали его в другие руки, которые на вид казались гораздо грубее. Но Лида полжизни отдала бы за такие руки с их удивительным уменьем и уверенностью в каждом движении.

Лиде очень хотелось посмотреть в лицо хирурга, и она, стараясь держать лампу на прежнем месте, подняла взгляд. Лицо Анны Николаевны было закрыто белой маской, только глаза смотрели вниз. Очень напряженно, сосредоточенно смотрели они, и по одному этому взгляду Лида поняла, какой большой, какой огромный путь прошла Анна Николаевна, прежде чем руки ее обрели волшебную ловкость и научились отнимать жизнь у смерти.

— Держи ниже!

Лида поспешно поднесла лампу ближе к рукам хирурга.

Ей казалось, что операция идет очень быстро. Анна Николаевна в самом деле спешила. Она часто спрашивала: «Пульс?» — и молоденькая врачиха отвечала ей встревоженным голосом. Лида со страхом смотрела на руки хирурга — вот сейчас они дрогнут и сделают что-то не так. Когда спешишь, легко ошибиться… Но пальцы работали все так же размеренно и неутомимо.

И еще Лида боялась, как бы не погас свет. У них это бывало: вдруг ни с того ни с сего начнет барахлить станция, и свет гаснет. Надо было приготовить керосиновую лампу, но как-то никто не подумал об этом. «Хоть бы успеть! — думала теперь Лида. — Хоть бы не погас свет!..»