Бойцы «Свободной Польши» остались в Англии— полные горечи поражения, тесно сплоченные, они не переставали мечтать о возвращении на родину. И сообщение о появлении Адама Кельно быстро разнеслось по всей польской общине.

Дело казалось совершенно ясным. Доктор Адам Кельно был польским националистом, и, когда он вернулся в Варшаву, его ждала смерть от рук коммунистов, как и его товарищей, павших в Катынской бойне.

Через несколько дней после начала расследования в Монцу вместе с личными заявлениями стали приходить заверенные под присягой показания.

«Я знаком с д-ром Адамом Кельно с 1942 года, когда оказался в Ядвигском концентрационном лагере. Я был болен и слишком слаб, чтобы работать. Он спрятал меня и спас от немцев. Я обязан ему жизнью»

«Д-р Адам Кельно прооперировал меня и выхаживал с большой заботой, пока я окончательно не встал на ноги»

«Д-р Кельно помог мне бежать из Ядвиги»

«Д-р Кельно оперировал меня до четырех утра, хотя он был так измотан, что еле стоял на ногах. Я думаю, что он спал не более нескольких часов в сутки»

«Он спас мне жизнь».

В день заседания комиссии лагерь посетил Леопольд Залинский, выдающаяся фигура национального подполья во время оккупации. Его кличка «Кон» была известна каждому поляку. Свидетельство Кона устранило любые сомнения. Он под присягой показал, что Адам Кельно был героем подполья еще до ареста и так же проявил себя в Ядвиге, будучи заключенным-медиком. Учитывал показания и письма еще двух дюжин других свидетелей, где не было никаких противоречий, комиссия полностью сняла с Кельно даже тень возможных подозрений.

И ходе трогательной церемонии в Монце, на которой присутствовало большинство польских офицеров, Адаму Кельно было присвоено звание капитана, и его брат лично вручил ему знаки различия.

Польша была потеряна для этих людей, но они продолжали помнить и мечтать о ней.

2

Шестой польский госпиталь.

Лагерь Фоксфилд-Кросс.

Тернбридж,

Англия— март 194б года

Майор Адам Кельно медленно вышел из операционной, стягивая резиновые перчатки. Сестра Анджела распустила завязки маски и промокнула потный лоб врача.

— Где она? — спросил Адам.

— В приемной для посетителей. Адам...

— Да?

— Ты придешь ко мне?

— Хорошо.

— Я буду ждать.

Он вышел в длинный полутемный коридор. Анджела Браун восхищалась им не только с профессиональной точки зрения. Прошло всего несколько месяцев с того дня, как они стали вместе работать в операционной. С самого начала она была поражена мастерством хирурга и преданностью делу, которая позволяла ему делать вдвое. больше операций, чем большинству его коллег. У него были просто золотые руки.

Все произошло самым естественным образом. Как женщина Анджела Браун не представляла собой ничего особенного, но вот уже десять лет она была прекрасной хирургической сестрой. Первый ее скоротечный брак кончился разводом. Ее большая любовь, польский летчик из Королевских воздушных сил, был сбит над Ла-Маншем.

Адам Кельно не имел ничего общего с ее летчиком-истребителем, так что она стала чувствовать к нему совершенно иную любовь. Она испытывала удивительное ощущение в те минуты, когда он повелительно взглядывал на нее поверх маски и она вкладывала инструменты в протянутую руку, а затем наблюдала за его смелыми точными движениями, когда они вместе работали у операционного стола, спасая человеческие жизни. Возбуждение и восторг после удачной операции. Изнеможение от неудачи после трудной битвы.

Они были так одиноки оба. Их сближение произошло без всякой драматичности, но очень мило.

Адам вошел в приемную Было уже поздно Операция длилась больше трех часов. На лице мадам Бачевской застыло ожидание. Она боялась задать вопрос. Адам слегка склонил голову, взяв ее руку, поцеловал и сел рядом.

— Ежи оставил нас. Он отошел в мире и покое.

Она кивнула, не в силах произнести ни слова.

— Могу ли я кому-то еще сообщить, мадам Бачевская?

— Нет. Мы остались только вдвоем. Единственные, кто выжили.

— Я думаю, вам лучше пройти в эту комнату.

Она попыталась заговорить, но губы ее свело, и она смогла издать лишь короткий мучительный стон.

— Он сказал. отвези меня к доктору Кельно. он спас мне жизнь в концентрационном лагере... привези меня к доктору Кельно.

Появилась Анджела, которой предстояло взять на себя все дальнейшие заботы. Адам шепнул ей, чтобы она дала женщине успокаивающее.

Когда я впервые встретил Ежи Бачевского, он был силен как бык. Он был великим поляком, одним из наших выдающихся драматургов Мы знали, что немцы поставили себе целью уничтожить нашу интеллигенцию, и мы любой ценой должны были спасти его жизнь. Само хирургическое вмешательство было не особенно сложным. Нормальный человек легко перенес бы его, но у Ежи почти не было запаса жизненных сил после двух лет в той адовой яме.

— Дорогой, это же ты говорил мне, что хороший хирург должен быть бесстрастен. Ты сделал все, что мог...

— Порой я и сам не верю в та, что говорю. Ежи умер, окруженный предательством. Одинокий, потерявший свою родину, помня лишь невыносимый ужас, который довелось ему перенести.

— Адам, ты оперировал почти всю ночь. Вот, дорогой, твой чай.

— Я хотел бы выпить.

Он налил рюмку, торопливо опрокинул ее и тут же снова наполнил.

— Ежи страстно хотел, чтобы у него был ребенок. Что за ужасную трагедию мы переживаем? Что за проклятие лежит на нас? Почему мы не можем жить спокой но?

Бутылка опустела. Анджела пригладила его растрепавшиеся светлые волосы.

— Ты останешься на ночь?

— Мне бы хотелось. Я не могу переносить одиночество.

Она присела на скамеечку рядом с ним и положила голову ему на колени.

— Сегодня меня отозвал в сторону доктор Новак, — сказала она.— Он посоветовал мне на какое-то время вытащить тебя из больницы отдохнуть— или ты рано или поздно сломаешься.

— Какое, черт побери, до этого дело Августу Новаку! Человеку, который провел всю жизнь, исправляя форму носов или пересаживая волосы лысым английским джентльменам, мечтая получить дворянство. Дай мне еще выпить.

— О Господи, конечно!

Когда Адам стал приподниматься, она схватила его за руку, а затем, умоляюще глядя на него, стала целовать ему пальцы, один за другим.

— Не плачь, Анджела, прошу тебя, не плачь.

— У моей тетушки есть прекрасный маленький

коттедж в Фолкстоне. Нас с удовольствием примут там, если мы решим уехать.

— Может, я и в самом деле немного устал, — признался он.

Дни в Фолкстоне промелькнули в мгновение ока. Он дышал полной грудью, возвращаясь к жизни во время долгих тихих прогулок по каменистым тропинкам скал, нависших над морем. За проливом смутно виднелись туманные очертания берегов Франции. Рука об руку в молчаливом единении они гуляли под порывами ветра вдоль подстриженных шпалер розмарина рядом с гаванью, куда доносились звуки духового оркестра из парка. Узкие маленькие улочки еще были в грудах мусора после бомбежек, но статуя Вильяма Гарвея, открывшего кровообращение, осталась нетронутой. Снова начал ходить пароходик в Кале, и скоро тут на короткий летний сезон стали появляться отдыхающие.

Когда спускался вечерний холодок, они устраивались у камина, пламя бросало странные тени на низкие стропила коттеджа. Кончался последний прекрасный день, и завтра им предстояло вернуться в больницу.

На Адама внезапно напала угрюмость. Он пил больше, чем обычно.

— Как жаль, что все кончается, — пробормотал он.— Не помню, чтобы у меня была такая прекрасная неделя.

— Она может и не кончаться, — сказала Анджела.

— Для меня все кончается. У меня ничего не осталось— все пропало. Все, кого я любил, потеряны. Моя жена, моя мать, мои братья. А те, кто выжил, сейчас в пожизненном рабстве в Польше. Я выжжен и никогда не стану другим.