накалённый воздух.

 События шли необратимо. Нельзя было политическим не предложить ворам войны или союза. Нельзя было ворам отказываться от союза. А установленному союзу нельзя было коснеть - он бы распался и открылась бы внутренняя война.

 Надо было начинать, что-нибудь, но начинать! А так как начинателей, если они из Пятьдесят Восьмой, подвешивают потом в верёвочных петлях, а если они воры - только журят на политбеседах, то воры и предложили: мы -

 начнём, а вы - поддержите!

 Заметим, что всё кенгирское лагерное отделение представляло собой единый прямоугольник с общей внешней зоной, внутри которой, поперёк длины, нарезаны были внутренние зоны: сперва 1-го лагпункта (женского), потом хоздвора (о его индустриальной мощи мы говорили), потом 2-го лагпункта, потом 3-го, а потом - тюремного, где стояли две тюрьмы - старая и новая, и

 куда сажали не только лагерников, но и вольных жителей поселка.

 Естественной первой целью было - взять хозяйственный двор, где располагались также и все продовольственные склады лагеря. Операцию начали

 днём в нерабочее воскресенье 16 мая 1954 года. Сперва все мобили влезли на

 крыши своих бараков и усеяли стену между 3-м и 2-м лагпунктами. Потом по

 команде паханов, оставшихся на высотах, они с палками в руках спрыгивали во

2-й лагпункт, там выстроились в колонну и так строем пошли по линейке. А линейка вела по оси 2-го лагпункта - к железным воротам хоздвора, в которые

 и упирались.

 Все эти ничуть не скрываемые действия заняли какое-то время, за которое надзор успел сорганизоваться и получить инструкции. И вот интересно! - надзиратели стали бегать по баракам Пятьдесят Восьмой и к ним, тридцать пять лет давимым, как мразь, взывать: "Ребята! Смотрите! Воры идут ломать женскую зону! Они идут насиловать ваших жён и дочерей! Выходите не помощь! Отобьём их!" Но уговор был уговор, и кто рванулся, о нём не зная, того остановили. Хотя очень вероятно, что при виде котлет коты не выдерживают условий конвенции, - надзор не нашёл себе помощников из Пятьдесят Восьмой.

 Уж как там защищал бы надзор от своих любимцев женскую зону - неизвестно, но прежде предстояло ему защитить склады хоздвора. И ворота

 хоздвора распахнулись, и навстречу наступающим вышел взвод безоружных

 солдат, а сзади ими руководил Бородавка-Беляев, который то ли от усердия

 оказался в воскресенье в зоне, то ли потому что дежурил. Солдаты стали

 отталкивать мобилей, нарушили их строй. Не применяя дрынов, воры стали

 отступать к своему 3-му лагпункту и карабкаться снова на стену, а со стены

 их резерв бросал в солдат камнями и саманами, прикрывая отступление.

 Разумеется, никаких арестов среди воров не последовало. Всё еще видя в этом лишь резвую шалость, начальство дало лагерному воскресенью спокойно течь к отбою. Без приключений был роздан обед, а вечером с темнотою близ столовой 2-го лагпункта стали, как в летнем кинотеатре, показывать фильм "Римский-Корсаков".

 Но отважный композитор не успел еще уволиться из консерватории, протестуя против гонений на свободу, как зазвенели от камней фонари на зоне: мобили били по ним из рогаток, гася освещение зоны. Уже их полно тут сновало в темноте по 2-му лагпункту, и заливчатые их разбойничьи свисты резали воздух. Бревном они рассадили ворота хоздвора, хлынули туда, а оттуда рельсом сделали пролом и в женскую зону. (Были с ними и молодые из Пятьдесят Восьмой).

 При свете боевых ракет, запускаемых с вышек, всё тот же опер капитан Беляев ворвался в хоздвор извне, через его вахту, со взводом автоматчиков и

- впервые в истории ГУЛага! - открыл огонь по социально-близким! Были убитые и несколько десятков раненых. А еще - бежали сзади краснопогонники

со штыками и докалывали раненых. А еще сзади, по разделению карательного труда, принятому уже в Экибастузе, и в Норильске, и на Воркуте, бежали надзиратели с железными ломами и этими ломами досмерти добивали раненых. (В ту ночь в больнице второго лагпункта засветилась операционная, и заключённый хирург испанец Фустер оперировал.)

 Хоздвор теперь был прочно занят карателями, пулемётчики там расставились. А 2-й лагпункт (мобили сыграли свою увертюру, теперь вступили политические) соорудил против хозворот барикаду. 2-й и 3-й лагпункты соединились проломом, и больше не было в них надзирателей, не было власти МВД.

 Но что случилось с тем, кто успел прорваться на женский лагпункт и теперь отрезан был там? События перемахнули через развязное презрение, с которым блатные оценивают баб. Когда в хоздворе загремели выстрелы, то проломившиеся сюда, к женщинам, были уже не жадные добытчики, а - товарищи

 по судьбе. Женщины спрятали их. На поимку вошли безоружные солдаты, потом -

 и вооружённые. Женщины мешали им искать и отбивались. Солдаты били женщин

 кулаками и прикладами, таскали и в тюрьму (в жензоне была предусмотрительно

 своя тюрьма), а в иных мужчин стреляли.

 Испытывая недостаток карательного состава, командование ввело в женскую зону "чернопогонников" - солдат строительного батальона, стоявшего в Кенгире. Однако солдаты стройбата отказались от несолдатского дела! - и пришлось их увести.

 А между тем именно здесь, в женской зоне, было главное политическое оправдание, которым перед своими высшими могли защититься каратели! Они вовсе не были простаками! Прочли ли они где-нибудь такое или придумали, но в понедельник впустили в женскую зону фотографов и двух-трёх своих верзил, переодетых в заключённых. Подставные морды стали терзать женщин, а фотографы фотографировать. Вот от какого произвола защищая слабых женщин, капитан Беляев вынужден был открыть огонь!

 В утренние часы понедельника напряжённость сгустилась над баррикадой и проломленными воротами хоздвора. В хоздворе лежали неубранные трупы. Пулемётчики лежали за пулемётами, направленными на те же всё ворота.

 В освобожденных мужских зонах ломали вагонки на оружие, делали щиты из досок, из матрацев. Через баррикаду кричали палачам, а те отвечали. Что-то должно было сдвинуться, положение было неустойчиво слишком. Зэки на баррикаде готовы были и сами идти в атаку. Несколько исхудалых сняли рубахи, поднялись на баррикаде и, показывая пулемётчикам свои костлявые груди и рёбра, кричали: "Ну, стреляете, что же! Бейте по отцам! Добивайте!"

 И вдруг на хоздвор к офицеру прибежал с запиской боец. Офицер распорядился взять трупы, и вместе с ними краснопогонники покинули хоздвор.

 Минут пять на баррикаде было молчание и недоверие. Потом первые зэки осторожно заглянули в хоздвор. Он был пуст, только валялись там и здесь лагерные чёрные картузики убитых с нашитыми лоскутиками номеров.

 (Позже узнали, что очистить хоздвор приказал министр внутренних дел Казахстана, он только что прилетел из Алма-Аты. Унесенные трупы отвезли в степь и закопали, чтоб устранить экспертизу, если её потом потребуют.)

 Покатилось "Ура-а-а!.. Ура-а-а.." - и хлынули в хоздвор и дальше в женскую тюрьму - и всё соединилось! Всё было свободно внутри главной зоны!

 - только 4-й тюремный лагпункт оставался тюрьмой.

 На всех вышках стало по четыре краснопогонника! - было кому в уши вбирать оскорбления! Против вышек собирались и кричали им (а женщины,

 конечно, больше всех): "Вы - хуже фашистов!.. Кровопийцы!.. Убийцы!.."

 Обнаружился, конечно, в лагере священник и не один, и в морге уже служили панихидную службу по убитым и умершим от ран.

 Что за ощущения могут быть те, которые рвут грудь восьми тысячам человек, всё время и давеча и только что бывших разобщенными рабами - и вот

 соединившихся и освободившихся, не по-настоящему хотя бы, но даже в

 прямоугольнике этих стен, под взглядами этих счетверённых конвоиров?!

Экибастузское голодное лежание в запертых бараках - и то ощущалось прикосновением к свободе! А тут - Февральская революция! Столько подавленное - и вот прорвавшееся братство людей! И мы любим блатных! И блатные любят нас! (Да куда денешься, кровью скрепили! Да ведь они от своего