Широкогрудый, мословатый запорожец настороженно, как дикий конь, покосился на старого казака и вдруг осклабился, показав из-под черных усов крупные белые зубы:
— Дядько Иване!
Мгновенно он соскочил с коня, сжал в своих объятиях старика.
— Здоров бул!
— Здорово, здорово, Любомир!
Они расцеловались.
— Жив, стало быть, дядько?
— Да как видишь.
— Ну и слава богу, — сказал Любомир. — Ведь вона ж наша жисть казача така: ныне голова твия цела, а завтра який-нибудь ворог срубав ее, як кочан капустный.
— Куда путь-дорогу держите, Любомир? — полюбопытствовал дядя Ивашка.
— О, и далече же, — вздохнул запорожец. — Отсель никак не побачишь. Невмоготу нам стало жить в Речи Посполитой… Утесняют шляхтичи… И вот и надумали мы итить в Персию, искать тамо привольной жизни себе.
— Да за что ж они, эти шляхтичи, утесняют-то вас? — поинтересовался дядя Ивашка. — Ай не любы им?
— В том-то и дило, що не любы…
Запорожец коротко рассказал, как тяжко живет украинский народ под гнетом шляхетской Польши, как польские крупные феодалы, мелкопоместные помещики, монастыри, иезуиты крепко закабалили украинцев, как крестьяне стонут под этим невыносимым игом.
— Тошно глядеть на горе народное, — добавил запорожец. — Потому и порешили уйтить мы с Украины…
— Зря уходите, — сказал дядя Ивашка. — Надобно ж бороться супротив этого гнета.
— Эх, дид, сами знаем, що надобно бороться, — с горечью воскликнул запорожец. — Да як же будешь бороться, раз сил нема?
— А надо собрать силы.
— Мабуть, когда и соберем силы, а зараз их пока ще нема….
— Да-да, — неопределенно протянул дядя Ивашка. — Помолчав, он хотел что-то сказать Любомиру, но в это время есаулец забил в барабан, сзывая:
— На круг, честная станица!.. На круг, казаки!..
— Ну, Любомир, покель, — сказал Чекунов. — Пойду решать войсковые дела… Мы еще с тобой повидаемся.
— Эге! — кивнул запорожец. — Повидаемся.
Дядя Ивашка с Гурейкой направились к столбу, врытому у небольшой рощицы, где обычно происходили войсковые собрания казаков. Многие казаки уже сидели в тени распускающихся деревьев, дожидаясь открытия круга. Подходили все новые и новые толпы и рассаживались на траве вокруг столба.
Казаки переговаривались, балагурили, хохотали. Но потом вдруг, как дуновение ветра, по кругу казачьему пронеслось из конца в конец:
— Идут!.. Идут!.. Идут!..
Гам голосов затихал постепенно. Казаки повставали. Взоры их были устремлены к приближавшейся к казачьему кругу группе войскового старшины.
Впереди вышагивал сам войсковой атаман Михаил Иванович Татаринов, за ним шествовал жирный, расплывшийся, как блин, войсковой дьяк Лукашка Персианов, держа в руках как знаки своей привилегии чернильницу и гусиное перо.
А вслед за ними шли и все остальные: есаулы, есаульцы, хорунжие, городовые атаманы.
Войсковой Татаринов был ладно скроенный казак. Высокого роста, смуглолицый, чубастый, с жутковатыми черными глазами, производил он впечатление делового, энергичного человека. Было ему лет сорок пять — пятьдесят.
На нем немного широковатый бархатный малиновый кафтан, расшитый золотыми узорами и с золотыми шнурами на груди.
Пройдя к столбу, он остановился, внимательно оглядывая казаков, ставших полукружием напротив него. Почти всех их он знал в лицо. Много среди них его односумов, с которыми он не раз проделывал боевые походы.
Из толпы старшин, ставших неподалеку от войскового атамана, вышел седовласый войсковой есаул Панька Пазухин. Зайдя наперед Татаринова, он смахнул с себя шапку и с силой хлопнул ею об землю. Потом степенно поклонился казакам на все четыре стороны.
— Послухай, честная станица! Послухайте, атаманы-молодцы и все войско донское сверху донизу! Послухайте, войсковой атаман трухменку гнет! Трухменку![7]
— Любо! Любо! — закричали казаки. — Нехай гутарит.
Есаул прокричал это до трех раз, взмахом жезла пригласил войскового атамана приступить к исполнению своих обязанностей.
Выступив вперед, атаман снял шапку и бросил ее к своим ногам.
— Атаманы-молодцы! — поднял он высоко булаву. — Браты!.. Все войско донское сверху донизу! Послухайте меня, что скажу. Послухайте!
— Любо! — загорланили казаки. — Любо! Скажи, атаман. Послухаем…
— Царь грамоту прислал нам, своим холопам…
— Что пишет, кажи!.. Кажи, — раздались голоса.
— Царь-батюшка милостив к нам, — сказал Татаринов. — Шлет нам жалованье. Везет его на бударах[8] боярин Степан Чириков. Вот, глядишь, скоро и привезет. Раздуваним тут его…
— Любо!.. — восторженно заорали казаки. — Любо!.. В добрый час!..
— А зачем жалует к нам тот боярин Чириков? — настороженно спросил высокий старик со строгим лицом и пышной патриаршей бородой. — Какого ему рожна надобно?
— Боярин тот плывет к нам для встречи турского посла Фомы Кантакузина, — пояснил Татаринов. — Поплывет тот турский посол в Москву к царю-батюшке нашему…
— А что слыхать про Ваньку Каторжного с его казаками? — спросил кто-то из казаков.
— Атаман Каторжный плывет на струге вместях с Чириковым, — ответил войсковой атаман. — Он мне отписку писал.
— Что еще скажешь, атаман? — послышались вопросы. — Что слыхать про Азов?.. Пойдем брать али нет?
Татаринов вышел вперед и поднял руку:
— Зараз скажу, браты, не все сразу. О том, пойдем мы али не пойдем забирать крепость турецкую, вопрос еще впереди. А зараз скажу, царь грамоту прислал, чтоб жили в мире с азовцами. Да и Каторжный писал, что царь больно сердит на нас за то, что мы вознамериваемся захватить Азов… Боярин Чириков везет от царя строгое повеление…
Казаки, не дав атаману договорить, гневно заорали:
— Нехай царь распоряжается своими боярами да холопами, а не нами — донскими вольными казаками!
— Выбьем азовцев из крепости!
— Пойдем на Азов!
Вперед выступил высокий старик со строгим лицом. Это был уважаемый во всем Войске Донском старый, восьмидесятилетний казак Максим Иванович Кувшинов.
— Погодь, браты, не ори! — понеслись по кругу голоса. — Послухай, что дед Кувшин гутарит. Послухам!
— Мой совет такой будет вам, атаманы-молодцы, — начал старик Кувшинов. — Надобно зараз же нам поиметь уговор, чтоб, не расходясь, всем скопом пойтить потайно к Азову-крепости и штурмом овладеть им… Пока боярин Чириков-то прибудет к нам с царским указом, а мы, могет быть, и Азов уже у турок захватим…
Восторженный рев казаков оборвал его речь:
— Любо! Любо гутарит старый! Любо!..
В круг выступил дядя Ивашка. Скинув шапку, он громко стал говорить:
— Верное слово сказал старик. Надобно забирать Азов. Вот зараз пришли запорожцы… Едут они в Персию жизни хорошей искать… Да разве ж они найдут там доброй жизни себе? Хан персидский же, как они придут в Персию, пошлет их воевать с турками… И положат наши братья-запорожцы свои буйны головы ни за что ни про что… Жили б они с нами тут, вместях Азов бы брать пошли… Разе ж у нас им тут не житье-бытье? — окинул вокруг себя рукой дядя Ивашка. — Благодать! Любо!..
— Любо! — подхватил казачий круг. — Любо гутарит дядь Ивашка! Просить запорожцев! Просить!
Войсковой атаман поднял руку, призывая, чтобы казаки замолкли. И, когда над лугом наступила тишина, Татаринов закричал громко, чтоб всем было слышно:
— Всем известно вам, братцы, что турская крепость Азов всем нам как бельмо в глазу… Мало того что басурмане всякие обиды нам чинят, лишения приносят, так они еще и выходу нам в сине море не дают.
— Не дают, проклятые, — послышались из толпы негодующие голоса. — Забижают… Жизни не стало!
— Правду вы здесь кажете: надобно нам итить на Азов, как можно скорее надобно… И насчет запорожцев верно говорили. Надо примануть их к нам. Погутарю я с ними по этому поводу, а ежели будут артачиться, то соберу Войсковой круг — всем кругом будем просить, чтоб с нами на Азов пошли…