— Хм, этот, кажется, не из таковских, кто жалобы заявляет? — обратился смотритель к сутулому. — А вам он дает сведения? — спросил он у защитника. — Не желает? Даже того, чтоб его защищали на суде, не желает? Хм! — Он уставился на Яшу пристальным взглядом, долго смотрел, не отрывая глаз, и странный блеск заиграл в его очках. — Хм, крепкий орешек.

Яшу что-то изнутри толкнуло, и он спросил:

— Позвольте сказать… Могу я узнать, коли пожелаете ответить: какое преступление я совершил?

Смотритель посмотрел куда-то поверх Яшиной головы:

— Ты покушался на наш строй, малец. — Ни тени злобы незаметно было сейчас в глазах очкастого, так произносят положенные слова, может быть, даже и не в полном согласии с ними. — А вы, разумеется, иного мнения? — обратился он затем к защитнику. — С вашей точки зрения, он, конечно, пострадал за великое дело любви, как это у поэта Некрасова красиво выражено. Так-с?

Защитник ответил уклончиво: он, мол, еще не разобрался в деле подсудимого как следует и поэтому пока еще никаких определенных соображений высказать не может. Но его подзащитный, бесспорно, не заслуживает суровой кары, в этом никаких сомнений нет.

— Я предполагал, он из тех, кто ходил в народ, хм, — сказал смотритель тюрьмы. — А тут нечто другое-с.

— Вот именно, — подхватил защитник. — Перед вами, ваше высокоблагородие, дитя нового времени, как я успел уже понять. Сын новой России, осмелюсь сказать. Он, если хотите, действительно пострадал за великое дело любви, с таким определением я, безусловно, соглашусь.

Когда после ухода тюремщиков и защитника Яша остался один, он вспомнил то четверостишие, о котором они говорили:

От ликующих, праздно болтающих,
Обагряющих руки в крови
Уведи меня в стан погибающих
За великое дело любви…

Защитник пришел и назавтра, он спешил до начала судебного процесса все узнать; теперь уже охотно беседуя с ним, Яша сам тоже задавал вопросы; некоторые из них удивили защитника.

Попросил, например, Яша рассказать, что за такая муза Клио была. И что означают слова «Рубикон перейден». Защитник взмолился:

— Послушайте, дражайший! — Он вдруг стал обращаться к Яше на «вы». — Не обижайтесь! Но я очень занятой человек и мне просто некогда. — Все же объяснил: — Когда говорят «Рубикон перейден», то имеется в виду: решительный шаг сделан и отступления нет. А Рубиконом называлась в Древнем Риме река.

Защитник запахивался в свою крылатку в знак того, что уже собирается уйти.

— У вас суд на носу, голубчик, дитя мое, а вы бог знает чем забиваете себе голову. Я отнюдь не упрекаю вас, друг мой, вы вправе все это знать. Общество сытых и знатных просто обворовало вас, как и весь народ, но будем верить: придет время, когда наука и культура станут достоянием всего народа. А пока надо терпеть…

— Бороться, — убежденно сказал Яша.

— С вас хватит! — замахал на Яшу обеими руками защитник. — Не вздумайте на процессе воевать с ветряными мельницами, как Дон-Кихот… Не поддавайтесь прокурору и судьям, не воюйте с ними, ради всего святого, умоляю вас, сидите тихо, ради бога!

В конце концов он уговорил Яшу отпираться на суде от всех обвинений, но поддался Яша на это лишь тогда, когда защитник объяснил ему, кто был Дон-Кихот и еще многое другое.

Теперь Яша знал: Клио — это муза истории; Вольтер — знаменитый французский мыслитель-вольнодумец, живший в XVIII веке; а скрижали — это просто доска с чем-то написанным на ней из Библии. Сильно запечатлелся в памяти Яши образ великодушного радетеля за справедливость в мире Дон-Кихота; и долго еще, оставшись один в камере, Яша улыбался, представляя себе, как воевал славный рыцарь с ветряными мельницами….

6

Судили казанских демонстрантов в Санкт-Петербургском окружном суде. Процесс длился больше недели.

Важно восседали в своих креслах с высокими спинками господа члены суда «особого присутствия» — сенаторы в шитых золотом красных мундирах (все трое — их высокопревосходительства). Ожесточенно нападал на обвиняемых прокурор Поскочин, тот самый, что присутствовал на совещании у графа Палена в день демонстрации у собора. Близко от скамьи подсудимых сидели за своими столиками защитники.

Все схваченные на площади у собора в один голос твердили: дескать, попали они в толпу демонстрантов случайно; Боголюбов тоже все отрицал. По синим кровоподтекам на изможденном, осунувшемся лице видно было — избили его зверски.

А в зале среди публики, по большей части высокопоставленной (человек сто сидело там), среди черных фраков и нарядных дамских шляп однажды показался Анатолий Федорович Кони — посидел, послушал, внимательно вгляделся в лица подсудимых и скоро ушел.

— Молчите, умоляю! — снова и снова говорил Яше защитник, оборачиваясь к нему. — Исход дела заранее предрешен, поймите!

Яша опустит глаза и сидит тихо, а на душе у него все нарастает тяжесть, изболелось сердце, и тоска гложет. А значение слов «исход дела предрешен» до него пока еще не доходит, иначе понял бы, какая страшная грозовая туча нависает над его головой.

Уже было ясно — большинство главных устроителей демонстрации у Казанского собора, руководство организации, которая ее подготовила, не попали в лапы жандармов. Ну и слава богу, хоть это радовало.

Когда прокурор Поскочин, извиваясь своим длинным тощим туловищем, произносил в конце процесса обвинительную речь, Яша большую ее часть почти не слушал. Все сильнее, прямо до слез прохватывало горькое чувство: он лишь сейчас начинал понимать, как далеко от него отодвинулось детство; не успел оглянуться, а жизнь уже со всей силой обрушила на него свой удар. Думая об этом под нудное журчание речи Поскочина, Яша не сводил глаз с окон в дальнем конце зала. Смотрел на тусклый свет январского полдня, на серое петербургское небо и сам не сознавал, что делает это по заложенной в нем дедами крестьянской привычке: вид неба всегда привлекал к себе его взгляд.

Утречком, бывало, еще в том далеком детстве продерет глаза и первым делом взглянет, что там за окошком, на дворе. Идет полем, и малейшее изменение цвета неба, ни одно облачко не ускользнет от глаз Яши. Поглядывал он часто на небо и из фабричных окон, когда уж стал ткачом. Вечером в рабочем общежитии перед сном по привычке окинет взглядом померкшее небо, а ночью, когда не спалось, под храп соседей только на звезды за окном и поглядывал, или на луну, или на тучи.

И сейчас ему страстно хотелось в лес, в поле, хотелось бродить по знакомым тропкам… Увы! Он арестант, его судят!

Яша услышал — прокурор Поскочин говорит о нем, и вскинулся, отвел задумчивый взгляд от дальнего неба.

— Я необходимо должен, господа судьи, обратить ваше внимание на одно весьма существенное обстоятельство дела… Кто является, господа судьи, самым реальным деятелем, провозгласителем тех принципов, которые выражаются в словах «Земля и воля»? Потапов, деревенский мальчик, человек, который не знает даже грамоты! Он приходит на Казанскую площадь, приносит флаг, его поднимают, он старательно развертывает этот флаг для предъявления зрителям, и он же является хранителем его!..

— Это про меня так? — едва верил своим ушам Яша. — Это я-то «провозгласитель»?

— …Он уносит флаг, покидая толпу во время арестов. Он уходит, прикрываемый лицами, принадлежащими к интеллигенции…

В зале притихли.

— …Что же это за связь между Потаповым и молодежью, называющей себя учащейся и находящейся здесь, на общей всем скамье подсудимых? Что за связь между Потаповым и другими несколькими подсудимыми, вроде него, и этими людьми? Есть ли у них общие интересы?

В зале стало еще тише.

— …Спрашивается, есть ли у них общие интересы? Одни из них должны работать, трудиться, зарабатывать насущный кусок хлеба, тогда как другие заняты интересами более высшими, интересами науки. Что же это за связь? Вот над чем стоит поразмыслить, вот что составляет такое обстоятельство, которое придает наглядно серьезное значение беспорядку шестого декабря. Вот почему на этот беспорядок нельзя смотреть слишком легко. Что такое был Потапов прежде?


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: