— Лю-лю-лю-лю-лю-лю…

Этот пронзительный крик радости вырывается из горла женщины с одного из верхних этажей. Ей вторит другая, а потом и вышедшие с младенцами на плечах босые жительницы аль-Атуфа, аль-Джударии, ас-Суккярии, которые, прихлопывая ладонями, радостно встречают новый день.

САИД АЛЬ-ДЖУХЕЙНИ

Из помещения, отведенного в Аль-Азхаре студентам из Верхнего Египта, Саид аль-Джухейни прислушивается к шуму на улице: окно его кельи расположено как раз над входом в аль-Батынию. В разноголосом гомоне он наконец улавливает: «По указу султана схвачен Али бен Аби-ль-Джуд».

Вчера на закате люди видели, как его везли. Смел ли кто-нибудь до этого даже подумать, что по этим вот улицам он будет ехать обесславленным и опозоренным на осле с проплешинами и без хвоста. Люди, как саранча, напавшая на поле, запрудили всю улицу. В глазах — злорадство.

Саид мысленно представил себе Али бен Аби-ль-Джуда. Вот он, сидя верхом на коне, покрытом дорогим чепраком, проезжает мимо домов шейхов и эмиров. Впереди него идут барабанщики; их барабаны звучат громче, чем литавры любого эмира. Вот он идет по улице, спешившись, окруженный могучими стражниками. Убедив султана ввести налог на соль, он нанес удар по карманам мусульман: что за еда без соли!

Когда Али бен Аби-ль-Джуд шел, никто не осмеливался поднять глаза и взглянуть ему в лицо. Его чалма ослепляла взоры. Но не прошло и нескольких часов, и вот он уже сидит на осле задом наперед, познав самое жестокое унижение. И мал и стар бьют его по щекам. Женщины плюют ему в лицо!

В галерее пусто. Все ушли. В воздухе — запах сырости и засохшего хлеба, куски которого валяются по углам продолговатой комнаты с высокими потолками.

Саид сунул ноги в старые сандалии. Нужно пойти в Кум-аль-Джарех к учителю, шейху Абу-с-Сауду, поговорить, послушать, что он думает о происшедшем.

В большом дворе мечети толпятся семинаристы и студенты, изучающие светские науки.

«Да, надо обязательно пойти к учителю», — думает Саид, сидя рядом с большой мраморной колонной у входа в молельню Слепых и водя соломинкой по твердой земле. Саид с тревогой думает о том, что рад исчезновению супостата. Но что готовит будущее, да вот хоть бы сегодняшний день? Может быть, он закончится мятежом эмиров: полетят головы, прольется кровь невинных душой и телом, закроются двери и входы, пожары охватят дома, разрушению подвергнутся мечети и молельни. Кто знает, может, явится кто-нибудь еще страшней и безжалостней! Саид ударил соломинкой, и она переломилась. Он отряхнул руки.

Исчезновение Али бен Аби-ль-Джуда — знак милосердия господа к рабам его. Люди роптали, волновались. Саид, как сейчас, слышит, что говорил здесь один семинарист три месяца назад. Омру бен аль-Одви позвал его и поведал все, что было у него на сердце. Сказал, что не может больше видеть того, что творит Али бен Аби-ль-Джуд над народом. Каждый день — все новые притеснения. Ему точно известно, что делает тиран: каждый вечер он удаляется на два часа ото всех, чтобы обдумать новые унижения для своих жертв. Говорят даже, что он советовал Закарин бен Рады (да падет на него возмущение и гнев аллаха!) придумать новые способы содержания заключенных, которых никому не вынести. Омру рассказал, что Али бен Аби-ль-Джуд задержал как-то бедную беззащитную женщину. Она ждала ребенка. Он сам бил ее плетью, поджаривал ей конечности горячей смолой. В результате она выкинула мальчика на шестом месяце. Но ему и этого было мало. Он повесил несчастную у ворот Зувейля. И за что? Его люди схватили эту женщину только потому, что она продала корзинку аджура[13]. А как известно, только он один имеет право торговать аджуром.

Тут Омру наклонился к Саиду и прошептал:

— Я решил убить его!

Саид вздрогнул. В сгущавшихся послезакатных сумерках взглянул в блестящие глаза собеседника. Опустил глаза и снова взглянул ему в лицо. Омру еще раз повторил:

— Я убью его, чтобы избавить от него народ!

В тот же вечер шейх Абу-с-Сауд, выслушав Саида, плюнул с омерзением и стал полоскать рот свежей водой. Саид прислушивался к прозрачной, как журчавшая в молельнях родниковая вода, тишине. Шейх воздавал хвалу господу за то, что Саид молча выслушал признания Омру бен аль-Одви.

— Мне держаться подальше от него, учитель?

— Нет, я этого не говорю. Однако нужно быть осторожным. Кто хочет убить такого человека, как Али бен Аби-ль-Джуд, не говорит о своем намерении открыто.

Саид стал наблюдать за своим приятелем в студенческой галерее, украдкой следил за ним во время занятий, пытаясь найти в его поведении подтверждение подозрениям шейха Абу-с-Сауда. Беседуя с ним, он выбирал выражения, не порицал ни знатного, ни важного. Саид видел, как Омру по дороге неподалеку от аль-Мукаттама[14] заходил к Закарии бен Рады. Нет, не к самому Закарии бен Рады, а к одному из его помощников. Бедному студенту не место рядом с самим Закарией, при одном упоминании о котором у людей от страха сжимается сердце! Омру доносил, о чем говорили в народе.

А потом появятся странные люди. Лазутчики Закарии будут тайком расспрашивать о Саиде, следовать за ним по пятам. Он их не знает, но они знают его. Они будут следить за каждым его шагом, где бы он ни находился, не отстанут от него ни в минуты радости, ни печали. Их появление неотвратимо, как рок. Один из них протянет руку, коснется плеча Саида и произнесет лишь одну фразу. Его повезут в застенки Закарии бен Рады, его подвергнут ужасным пыткам и бросят в одну из тюрем в аль-Оркане, в аль-Джуббе или аль-Мукашшире. И незаметно потекут его дни. О нем забудут, сотрется воспоминание о нем, и затеряются его следы…

У Саида непокойно на душе: то повесили раба, то отрубили руку вору, то объявили, что женщине, которую поймали, когда она пыталась украсть лепешку, отсекут левую руку или правую, если окажется, что левая уже отрублена.

Сердце у него трепещет, как бедный мокрый птенец. Почему все это происходит? Почему?!

Вопросы как удары палки по барабану. Они как раскаленный металлический обод вокруг головы — изнуряют мозг и жгут душу. Если бы он мог крикнуть с минарета мечети Кайтабая в Аль-Азхаре, так, чтобы разбудить обитателей лачуг и дворцов; если бы мог увидеть, что делается за стенами Крепости на горе; воздеть руки и обратиться с воззванием, от которого нельзя отступить, разоблачить каждого подлого притеснителя, увидеть Закарию бен Рады посаженным на кол около ворот аль-Вазира! Саид хотел бы стать прорицателем, который предостерегает людей от того, что грядет.

В Кум-аль-Джарехе шейх Абу-с-Сауд успокаивает Саида. Шейх праведный, благородный, умный, знающий все на свете. Он поездил по миру, был в Хиджазе и Йемене, узнал язык Индии и наречие Эфиопии, изучил ислам в стране персов, вел споры с улемами Анатолии, видел собственными глазами воды Великого океана у западных границ света. Саид слушает его, и перед его взором тускнеет постоянное видение одного из лазутчиков или соглядатаев, который кладет ему руку на плечо и, показывая в ухмылке два ряда желтых зубов, произносит: «Следуй за мной!»

Теперь Али бен Аби-ль-Джуд сам закопан в железо. Чтобы сообщить радостную весть, Саид, выйдя от учителя, направляется к шейху Рейхану. Шейх Рейхан непременно скажет, что новость была ему известна уже несколько дней назад. А возможно, разбахвалится до того, что наклонится к уху Саида и произнесет шепотом, что Каусун Канибай не сделает и шагу, не посоветовавшись с ним. Саид, скрыв улыбку, ждет: может быть, покажется Самах, дочь шейха Рейхана. Хорошо бы услышать ее смех, шелест ее одежды! Если она войдет к отцу, то прикроет лицо. Шейх Рейхан позовет ее: ведь Саид не чужой, он сын Джухейна. Если бы он родился на несколько лет позже, то провел бы жизнь в играх и развлечениях. Может быть, его судьба была бы вполне счастливой.

Саид чувствует запах пищи: это она готовит. Когда он ест блюда, приготовленные ее руками, сердце его трепещет. Душа витает в облаках. Он возвращается к себе в студенческую галерею и, оставшись наедине в тиши ночи, в тысячный раз переживает сладчайшие мгновенья…