В. Я. Костылев принял нас с самым сердечным радушием и тотчас же захлопотался, распоряжаясь насчет угощения, так что нам даже совестно стало, что мы своим посещением причиняем ему столько беспокойства.
— Ах, господа, вам это непонятно, — говорил он, потчуя нас и папиросами, и сигарами, и разными прохладительными напитками. — Надо прожить столько лет, как я, на чужой стороне, вдали ото всего родного, в нравственном одиночестве, чтобы понять то чувство, какое испытываешь, увидя вдруг свежего человека с родины!
— Да разве здесь так плохо? — спросили мы. — Глядите, какая прелесть!
— А Бог с нею, с этой прелестью!.. Неплохо здесь, что Бога гневить, но… все тянет туда… Тоска берет порой… Вот что!
И в самом деле, жить без близкого человека, без родного слова, без живого задушевного обмена мысли, знать о родине только из газет, которые доходят сюда лишь через два месяца по выпуске, — жить, так сказать, вечно настороже, потому что разные западноевропейские "друзья-коллеги" всегда готовы учинить вам какую-нибудь подпольную каверзу — не вам лично, положим, а тому делу, которому вы служите, ради которого вы сюда посланы: все это, действительно, должно быть очень и очень тяжело порой.
К семи часам вечера С. С. Лесовский с супругой, все лица его штаба, командиры обоих русских судов и В. Я. Костылев прибыли по приглашению барона О. Р. Штакельберга на обед, который, по случаю тезоименитства Государя Императора, он устроил у себя на крейсере "Азия" в роскошной адмиральской каюте. Уже сидели за столом, когда с вахты пришли доложить, что сейчас прибыл на рейд крейсер "Забияка", несколько дней перед сим посланный в Иокогаму за нашим посланником в Японии К. В. Струве[1], с которым С. С. Лесовскому необходимо было лично переговорить и условиться о некоторых важных предметах. Барон Штакельберг тотчас же отправил на "Забияку" одного из своих флаг-офицеров передать посланнику и командиру судна, капитан-лейтенанту Ломену, приглашение к столу. Минут через десять они явились, и здесь я имел случай впервые познакомиться с К. В. Струве.
В одиннадцатом часу вечера вернулся в свою гостиницу — и прямо спать… Какое в самом деле наслаждение улечься не в тесную каютную койку, а в хорошо приготовленную постель и чувствовать, что не качаешься, что под тобой твердая почва!
31-го августа.
Наш флагманский доктор, В. С. Кудрин, пригласил меня посетить вместе с ним русский госпиталь, расположенный в предместье Иноса, а кстати посмотреть и эту самую Иносу, которая у всех иностранцев давно уже известна под названием "русской деревни".
И в самом деле, что за курьез такой: русская вдруг деревня в Японии, да еще на юге Японии.
Не принимайте этого, однако, в буквальном смысле: здесь русских переселенцев не имеется. Тем не менее деревня зовется "русскою". В чем же тут дело?
Заинтересованный этим вопросом, я вместе с В. С. Кудриным спустился к пристани, где мы кликнули очередную фуне (японские лодочники-перевозчики, также как и гонконгские, строго соблюдают между собою очередь), и одного слова "Иноса" было достаточно, чтобы перевозчик понял нас в полной мере.
— Иноса?.. Харасе! — сказал он с добродушным смехом, видимо, щеголяя перед нами знанием русского слова "хорошо".
С нами вместе отправлялся туда же доктор с "Африки" А. В. Куршаков, временно заведовавший госпиталем.
Рейд был зеркально спокоен: в его изумрудно-прозрачных водах, озаренных проникающими в глубину лучами яркого солнца, плавало множество круглых медуз с четырьмя симметрично расположенными глазками по середине наружной поверхности их тела. Одни из них были совершенно бесцветны, как хрусталь, и напоминали своим видом нечто вроде кружева, другие имели по краям диска несколько молочный оттенок и с исподней своей стороны распускали длинные, мочально-косматые пряди хвостов пурпурного, оранжевого и фиолетово-синего цвета с радужными отливами. Замечательно, что вынутая из своей стихии и положенная на солнцепеке бесхвостая медуза начинает разлагаться чрезвычайно скоро, издавая при этом некоторое зловоние: она как бы тает и под конец превращается в бесформенную маленькую пленку. В первый же момент, как только вынешь ее из воды, прикосновение к ней доставляет не совсем-то приятное, несколько жгучее ощущение. В некоторых случаях ощущение это довольно значительно, словно вам приставили к ладони горчичник или обожгли ее крапивой; в других оно гораздо слабее, а бывает и так, что вы ровно ничего не чувствуете. Впоследствии я не раз испытывал все это на самом себе, но, не будучи специалистом в зоологии, не могу представить объяснения, отчего именно зависит такая неравномерность отпора, даваемого медузой, вероятно, в видах самозащиты. Если эта способность жечься составляет для медузы средство самозащиты, то во многих случаях оно вполне достигает своей цели. Случалось, что, плывя на фуне по Нагасакской бухте, предложишь иногда какому-нибудь мальчугану, подручному лодочника, поймать особенно приглянувшийся по красоте экземпляр медузы. Мальчик отнекивается, но, соблазненный показанною ему серебряною монеткой, опустит руки за борт, ловко схватит медузу, но нередко бывало, что в тот же миг быстро, непроизвольным движением выпустит ее в воду.
— Наний-то (что такое)? — спросишь его бывало.
— А, хи!.. Ататакай (огонь! горячо)! — с гримасой отвечает мальчонка, потряхивая головой и руками, и быстро начинает потирать ладони о бедра.
Иноса лежит против города, на северо-западной стороне Нагасакской бухты, недалеко от ее пяты. Расположена эта деревня по берегу и на скалистых взгорьях западных холмов, так что пробираться от домика к домику нередко приходится разными закоулками, по каменным ступеням, мимо бетонных заборов и скалистых глыб серого и красного гранита, но всегда среди самой разнообразной растительности. Здесь наше правительство уже несколько лет арендует у местного жителя, господина Сига, участок земли, на котором построены у нас шлюпочный сарай, поделочные мастерские и небольшой госпиталь для своих моряков. Последний помещается в двух японских домах, переделанных и приспособленных, насколько было возможно, к госпитальным требованиям руками наших матросов, под руководством командиров и судовых врачей. Госпиталь, конечно, маленький, но по мирному времени больше, пожалуй, и не требуется. Здесь, среди больных, нашли мы несколько жертв последнего тайфуна, выдержанного "Африкой" в Китайском море: у кого голова или грудь разбита, у кого рука вывихнута, а бедный гардемарин Ракович, сброшенный волною в трюм, до того расшибся, что у него отнялись ноги. Впрочем, все они теперь понемногу поправляются.
По осмотре госпиталя, вышли мы на двор и видим: из мезонинного окна соседнего японского дома вывешены на крышу, ради проветривания, гражданский мундир с шитьем и принадлежности с лампасами. По этим признакам В. С. Кудрин сейчас же догадался, что тут должен жить сам Александр Алексеевич Сига, православный японец, состоявший несколько лет назад секретарем при японском посольстве в Петербурге. Мы сейчас же постучались к нему, но, к сожалению, не застали дома и оставили ему свои карточки. Затем пошли побродить по Иносе, посмотреть, какая она такая. Ничего, деревня, как деревня: ступенчатая дорога ведет легким подъемом в гору, образуя улицу, по бокам которой ютятся деревянные, большею частью, одноэтажные домишки с открытыми легкими галерейками и верандочками. У лавчонок, вместо вывесок, качаются большие, продолговатые фонари, испещренные черными японскими литерами. Встречаются и русские вывески на досках с надписями: "здесь размен денег", "мелочная лавка" и тому подобное. Там и сям из-за бетонных заборов виднеются цветущие садики и стены, покрытые ползучими растениями. Время от времени, поперек улицы или сбоку ее попадаются оросительные ручейки, резво выбегающие из-под маленьких арочек в каменных заборах и журчащие в солнечных искрах по разноцветной мелкой и крупной гальке, между папоротниками и зеленомшистыми камнями. На взгорьях разбросано несколько красивых, отдельно стоящих домиков японского стиля, около которых мелькнет иногда белая матросская фуражка офицерского "вестового". В таких домиках по большей части квартируют офицеры с русской эскадры "на семейном положении". Цена за квартиру, то есть в сущности за весь дом — от 20 до 30 иен в месяц, причем домохозяева, если жильцу угодно, будут в той же цене и кормить его произведениями японской кухни. Каждый квартирант необходимо имеет и свой собственный "экипаж", роль которого играет здесь фуне, для ежедневных сообщений с городом и судами на рейде. Фуне нанимаются тоже помесячно, обыкновенно за 30 иен, и нанятый таким образом лодочник уже во всякое время дня и ночи безусловно находится в распоряжении своего хозяина. Как бы ни засиделся офицер в городе, или сколько бы ни пробыл он у себя на судне, лодочник неотлучно будет ожидать его у известной, указанной ему пристани или терпеливо качаться в своей фуне на волнах, невдалеке от левого борта судна. Это, впрочем, не представляет для него особенного неудобства, так как фуне есть не только "экипаж", но в то же время и его жилище, где под сиденьем, в ящике, да в кормовом шкафчике хранится весь необходимый ему скарбик. Каждый из помесячных лодочников непременно сочиняет для себя свой особый флаг, под тем предлогом, чтобы хозяину приметнее была его фуне, а в сущности ради утехи собственному самолюбию: "я, дескать, плаваю под флагом капитана такого-то", и не иначе как "капитана", ибо у лодочников и извозчиков всякий офицер непременно "капитан". Все они более или менее понимают и даже говорят несколько слов и фраз по-русски, по крайней мере, настолько, что в случае надобности можно объясниться с ними и без японского словаря. Впрочем, знакомство с русским языком среди жителей Иносы вовсе не редкость: благодаря постоянному пребыванию на рейде русских стационеров, имеющих ежедневные сношения со "своим" берегом в Иносе, жители этой "русской деревни" уже вполне с ним приобвыкли, освоились с ними и в большинстве своем научились кое-как объясняться по-русски. В особенности охотно перенимают наши слова и песни местные ребятишки, мальчики и девочки; а между поставщиками и ремесленниками, как Кихе, Цунитаро, Бенгора, Гейшо и другие, попадаются люди даже весьма порядочно говорящие по-русски, что вообще свидетельствует об очень хороших лингвистических способностях японцев.