Вожак приказал привести старика на деревянной ноге и усадить его на опрокинутый ушат. Одноногий, разъяренный, как и все здешние, посверкивал глазами, заросшими седыми ресницами, и не хотел говорить. И только когда Криш пригрозил ему мечом, он немного развязал язык, да и то страшно заикался; из того, что он пробормотал, не раскрывая рта, еле шевеля краешком губ, понять можно было мало. Да, он тоже в свое время воевал на эстонской границе, там и ногу потерял. Из Тапской волости шведы забрали с собой тринадцать мужиков еще ранней весной, в самый сев; ежели до зимы не вернутся, придется голодать. Ни за что нельзя было у него выведать, как же далеко до эстонских рубежей, — то ли старик не знал, то ли не хотел говорить. Одно можно было понять: от Каменистого к северу есть болото, за ним поросшее лесом взгорье, потом Глинистое озеро; по ту сторону опять лес, а уж там где-то, стало быть, и Эстония. Мартыня эти сведения ничуть не удовлетворили; он подергал колченогого за рукав.

— Чудные же вы тут люди: мы идем оборонять землю от врагов, а нас встречают, как недругов.

Рот у старика раскрылся пошире, глаза злобно блеснули сквозь гущу ресниц.

— А кто же вы? Хуже калмуков. Где это мясо взяли, чей это хлеб?

— Да ведь знаешь, старик, латышский обычай требует, чтобы каждому путнику хоть глоток воды подали, ежели уж ничего больше нет. А вы что делаете?

Бренцис внезапно закричал, вскинув голову и спеша проглотить кусок, из-за чего щеки у него вздулись, как мяч, а первые слова скорее можно было угадать, нежели понять.

— Что они делают? Я хочу из колодца напиться, а тут баба с метелкой над головой: выжрете все, а что нам останется, не могли в лесу из лужи налакаться?

Вожак потряс кулаком.

— Сволочи этакие! Вот и обороняй их! Погодите, заявятся калмыки, — увидите, что от ваших халуп да и от вас самих ничего не останется.

Старик был упрямый и донельзя нахальный — он так же потряс кулаком.

— А мы не звали вас оборонять, нам вашей помощи не надобно. Калмуки к нам не придут, сюда за сотню лет грабитель не забредал. Им и не добраться: впереди озеро, на востоке эвон какие болота, на западе речка Лосиновка вытекает из топей — кому жизнь не мила, пускай лезут.

Видать, этого старого хрыча не запугаешь, заупрямился, а под конец просто перестал отвечать. Мартынь велел прогнать его взашей.

Раздобыли соломы, расстелили на земляном полу в ригах второго и третьего двора и легли спать. После всего, что довелось испытать в холодном, сыром лесу, спали, как на господской перине, только собаки, беспрестанно лая, тревожили тех, у кого сон более чуткий. С рассветом вожак поднял людей и приказал живо снаряжаться в путь. Через Каменистое прошли строем по два. Мартынь хотя и заметил, что у Бренциса что-то вроде горба на спине, но не придал этому особого значения. Только когда дворы уже остались позади, ветер откинул угол мешка, и тут обнаружилось, что у того к спине привязан большой котел. Вожак было вскипел и отчитал вора, но отослать его назад уже не мог — жители Каменистого собрались толпой и что-то выкрикивали вслед, во всяком случае уж никак не добрые пожелания. Ратники, оглядываясь назад, только зубами скрежетали. В особенности злился Юкум, которого дородная хозяйка успела обругать в самый последний момент.

— Вернуться бы двоим-троим и задать этим горлопанам взбучку!

У всех сразу всплыло в памяти, как они разделались с Динсдорпом, но вожак был решительно против взбучки. Кто-то из болотненских все же не удержался, обернулся и выпалил из мушкета в воздух. Галдящая орава, понятно, мигом скрылась, но стрелявший получил суровое внушение за напрасную трату пороха и стрельбу без приказа. Мартынь строго-настрого запретил выкидывать впредь такие штуки, за ослушание пригрозил всяческими карами вплоть до порки. Порядок прежде всего, а то какое же это войско, не войско, а воровская шайка.

Болото перед высоким берегом озера было не больше двух верст в ширину, но очень уж чудное и труднопроходимое. Топь хоть и неглубокая, но жидкая, как раствор в твориле, и известково-белая; местами ноги проваливались по колено, покуда не нащупывали твердое скользкое дно. Там и сям торчали серые верхушки больших и малых камней; вытянувшись длинной вереницей, воины Мартыня прыгали с одного на другой — это Петерис догадался по ним перебраться, чтобы хоть немного уберечь обувку; он же и прыгал первый, петляя по камням и заросшим мелким тальником островкам, где жижа только слегка зачерпывалась в лапти.

Часам к восьми болото осталось уже позади. С проклятиями все принялись вытирать ноги о ржавую осоку и невиданно густые заросли таволги. Подножие косогора поросло смешанным лесом, чем выше, тем больше елей, и лишь на самой вершине кое-где высились редкие гигантские вязы, далеко протягивающие извилистые ветви в просветы между хвойными деревьями. Ели тут иные, нежели в окрестностях Соснового, невысокие, но с густыми, будто свалявшимися ветвями и мелкой рыжеватой хвоей. Под ногами серая твердая глина, местами прикрытая тонким слоем моха, идти удобно и легко.

Крутой склон по ту сторону косогора густо порос осинником, старыми липами и большими кустами орешника; озера еще не видно, но чувствовалось, что оно все время где-то справа. К полудню поросль в одном месте резко оборвалась, в широком просвете внезапно открылась голубоватая, мерцающая на солнце водная гладь. Ратники, пораженные и остолбеневшие при виде этого сверкающего зеркала, перевели дух и зажмурились — никто из них до сих пор не видал еще такого озера. Вот оно, Глинистое озеро… Похожее по очертаниям на селезенку, вытянулось в излучине, заросшей лесом; ни тот, ни другой конец отсюда не видны. Тут ратники и расположились пообедать и наглядеться на сверкающую ширь. И в течение дальнейшего пути озеро то и дело поблескивало между кустами, казалось, ему не будет ни конца ни краю — даже надоедать стало. Затем берег пошел более пологий, открытый; озеро точно придвинулось, у краев видны островки камыша и осокоря — верно, исток Лосиновки недалеко.

Уже спускались сумерки, когда берег понизился настолько, что вода виднелась сквозь кусты в каких-нибудь двадцати шагах. Теперь озеро выглядело непривлекательным, серым, тинистым, от него тянуло сыростью, так что ночью все время пришлось подкидывать в костер сучья, и все равно утром люди поднялись чуть свет, невыспавшиеся и продрогшие.

После легкого пути по сухому взгорью еще противнее было снова забираться в топь. Реки еще не видно, можно только угадать, где она скрывается за мокнущим в воде и трясине осокорем, рогозом и мелкими кустиками. Ливни здесь были, по-видимому, сильные; озеро и исток речки набухли, березы и сосны в низинах на добрый локоть погрузились в воду. Надо идти прямо на запад, искать место, где можно перебраться через речку, иначе на тот берег озера не попасть. После полудня солнце било между деревьями прямо в глаза — значит, они уклонились от нужного направления. Те, что послабее, в трясине снова стали отставать, лапотники жаловались на сопревшие пальцы, а комары и усталость донимали всех. Покачав головой, Мартынь глянул на старшого лиственцев — Симаниса.

— Этак мы уйдем черт знает куда. Может, речка-то все только по болотам и тянется.

Симанис потряс головой и указал пальцем.

— Нет, скоро будет посуше, — погляди, камыш кончается, только осока видна, и кусты куда гуще.

Он оказался прав: трясина все мельчала, пока, наконец, войско не выбралось на сухую, поросшую вереском поляну шириной в две проезжих дороги, тянущуюся прямо к северу, к реке. Речка была узкая, но очень глубокая. Опустили жердь в двенадцать вершков, но дна так и не достали. Короткие сосенки не достигали того берега, разве что связать их березовыми ветками, чтоб получились мостки. Сухая полоса продолжалась и на той стороне, хотя все гнула к западу. Леса окрест озера, видать, богаты живностью. Еще в топи ратники спугнули три стада козуль, а теперь и четвертое, мелькая серыми подбрюшьями, умчалось по вереску. Пока есть мушкеты и порох, с голоду не помрут.