Заслышав вой, Инта как ужаленная вскочила и, забыв о Букисе и своем Постреле, точно коза, бегущая от собак, перемахнула через дорогу и помчалась туда, где остался Юкум. Лес был для нее родным домом, поэтому редкие сосны не могли ей помешать; привыкшие к темноте зоркие глаза быстро разобрались в мешанине из деревьев и всадников и сразу же нашли место, где недавно укрывались двое ополченцев. Видимо, растерявшись в первый момент, эти дурни выстрелили только теперь — блеснуло багровое пламя, один за другим громыхнули выстрелы; оставшиеся в бору косоглазые взвыли еще страшнее и волной хлынули туда. Инта заметила своих; уже довольно далеко друг от друга оба они, видимо, изо всех сил пытались достичь дороги, потому что только за нею, в чаще, и было спасение. Фигура одного на мгновение промелькнула на фоне белеющего большака — это наверняка Марч. Двое из преследователей, ближе всех подскочившие к нему, с криком уткнулись в молодняк, словно в стену, и повернули назад — Марчу повезло. Большинство верховых унеслось дальше по опушке, затем, кажется, по дороге. Второго беглеца уже не было видно, только ликующие вопли косоглазых сливались там в сатанинский шабаш.

Юкум не заметил, куда делся его товарищ. За самой его спиной выли всадники, отфыркивались кони, мимо свистели стрелы, где-то гремели мушкеты. Он бежал, втянув голову в плечи, прикрыв левой ладонью затылок, крепко стиснув в правой откинутый назад меч. Только за дорогой, в молодняке, было спасение. Он несся заячьими прыжками, и все-таки казалось, что ноги его топчутся на месте. Промелькнули последние сосны, вот-вот будет дорога, за нею до черной чащи, казалось, рукой подать. Но внезапно острый удар в плечо свалил его с ног, рот забило мокрым гравием, перед глазами закружились зеленые искры. Восторженно заблеяв козлом, косоглазый соскочил с коня, тяжелым сапожищем наступил на горящее огнем плечо, обеими руками ухватил стрелу, поднатужился и вырвал зазубренное острие. Раненый вскрикнул не своим голосом, изогнулся, как растоптанный червяк, и потерял сознание. Калмык так взревел от радости, что к нему присоединились и остальные, со всех сторон спешившие на подмогу с кривыми саблями в руках. Они квохтали и гоготали, так что все их возгласы сливались в сплошной рев, — будь светлее, хотя бы по одним жестам стало бы ясно, о чем они спорят. Пинком перевернули пленника навзничь, но отрубить голову или заколоть его было для них слишком простым делом, важно ведь растянуть наслаждение убийством как можно дольше. Одни отвели лошадей и, размахивая руками, показывали, что надо скакать по нему взад и вперед, пока не растопчут в лепешку. Другие требовали привязать его к конскому хвосту и помчаться по дороге. Да только что за радость в этом, ежели пленник без памяти и даже не почувствует, как мясо кусками отстает от костей. Но решающее слово было за удальцом, подстрелившим пленника; он отогнал прочих, велел поднять ратника на коня, перекинуть его поперек загривка и вскочил в седло, после чего свора, восторженно вопя, неторопливой рысью поехала назад.

Инта все время стояла, затаив дух, она видела кутерьму на дороге, слышала вопли и поняла, куда увозят Юкума. Не помня себя, она побежала по лесу следом за ними, держась чуть поодаль, даже не думая о том, что и ее могут заметить и что помочь бедняге она все равно не в силах. Проехав с версту, калмыки свернули в лес, где вскоре на небольшой, поросшей вереском поляне блеснул огонь. Несколько калмыков, остававшихся здесь, встретили приехавших громким ликующим криком, видимо, добыча радовала всех. Сразу же развели большой костер, с минуту посовещались, потом четверо из них уехали по дороге на север, а другие четверо — на юг, должно быть, охранять стойбище. Инта, точно лесная кошка, ползком обогнула поляну с подветренной стороны, сама не зная, что это ей даст, и только когда пламя поднялось выше, разглядела, что там происходит.

Пленник лежал где-то на земле, и его не было видно. Но калмыки полезли в драку из-за его котомки, видимо, надеясь найти в ней бог весть какое богатство. Один принес с собой меч Юкума и, по-мальчишечьи балуясь им, скакал вокруг костра. Остальные ухватили что-то и поволокли к опушке, Инта разглядела — это был сам Юкум. Пленника подтащили к первой попавшейся сосне, загнули руки вокруг ствола и связали их, затем связали и ноги. Во время всей этой возни он не издал ни звука, — должно быть, все время был без памяти. Ветер гнал дым прямо туда, привязанный время от времени исчезал в серых клубах. Затем из своры вышли шестеро калмыков с луками и колчанами на боку. Когда пленник на мгновение показался в клубах дыма, один из них быстро выстрелил, стрела прозвенела и воткнулась в дерево всего на палец от головы пленника; толпа радостно и гордо взревела при виде этакой ловкости. Сам Юкум, очевидно, даже и не видел и не чувствовал смертельной опасности, а ведь этого главным образом и добивались. Тогда, натянув лук, выступил другой ловкач. Он выстрелил не сразу, а долго целился, так что мученик, когда дым рассеивался, не раз мог увидеть направленное на него зазубренное жало — наблюдавшие за этим, пригибаясь до земли, корчились от смеха и хлопали себя и друг друга по животу. Так вот, по очереди, и выстрелили все шестеро — две стрелы вонзились по обе стороны шеи, две под мышками, а последняя между раскинутых ног. Затем мучители оставили его в покое и набросились у костра на еду и питье, вероятно, решив отложить казнь пленного на утро, чтобы и менее ловкие стрелки могли поупражняться и повеселиться в свой черед.

От ужаса и жалости Инта и сама не раз почти теряла сознание и, закрыв глаза, даже отступала от дерева. Калмыки не заметили ее только потому, что совсем ошалели от своей забавы. С дороги они считали себя надежно прикрытыми, им и в голову не приходило, что поблизости может оказаться чужой. Налопотавшись вдоволь, напившись и наевшись, они задремали вокруг костра. Самый большой и толстый, не иначе как их предводитель, пошел еще поглядеть, крепко ли привязан пленник, затем, икая и отрыгивая, вернулся, пинком расчистил себе лучшее место, растянулся на земле и сразу же захрапел.

Ветер все крепчал, порою дым то вздымало до самых верхушек сосен, то плотным покровом стлало по самой земле. Инта дрожала и не сводила глаз с сосны, где на руках и ногах всей тяжестью висел Юкум. Может быть, эти нехристи прикончили его своими стрелами, а может, он еще жив и теперь постепенно задыхается в дыму. Когда калмыки возле костра уже перестали потягиваться, она не выдержала, сделала крюк, затем поползла, крепко стиснув в руке черенок ножа, прячась за сосной, к которой был привязан Юкум. Она знала, что теперь не убежит, даже вся эта звериная свора не страшит ее; если Юкуму грозит смерть, и она хочет умереть вместе с ним.

Когда дым стлался по земле, Инта укрывалась за сосной, когда дым взметывало кверху, она бежала во весь дух. Зубы у нее стучали от страха и волнения. Ее мучило опасение, что она уже не застанет Юкума в живых. Захлебнувшись дымом, Инта припала к толстой сосне и потрогала его руки — они были еще теплые. Она еле удержалась, чтобы не вскрикнуть от радости. Прижавшись ухом к дереву, услыхала по ту сторону тихий стон, высунула голову, насколько это было можно, и зашептала:

— Это я, Инта… Я сейчас перережу путы на ногах, а ты держись и не шевелись, пока ноги не отойдут. Потом на руках, а ты опять держись, наземь не упади…

Услышал он это или нет, понять было нельзя. Когда ноги его скользнули по стволу и вся тяжесть пришлась на одни руки, он хрипло замычал, но не так сильно, чтобы из-за ветра расслышали спавшие. Инта не удержалась и рассекла ремни, врезавшиеся в руки, — тело замученного тяжело рухнуло ничком в вереск. У Инты замерло сердце: дым в эту минуту стлался по самой земле, если кто-нибудь из косоглазых повернет голову, он обязательно заметит, что пленника нет. Она упала рядом с Юкумом, поперхнувшись дымом, чуть было не закашлялась, заметив в то же время, что упавший пытается опереться на здоровую руку, — значит, немного соображает, возможно, слышал, что ему говорили. Прижавшись губами к самому уху, Инта зашептала: