Дон Луис не особенно внимательно просмотрел бумаги. Ему, видно, было неудобно, — точно этим оказывалось недоверие Резанову. Взглянув поверхностно на документы, он почтительно вернул их Резанову, который предложил показать ему корабль. Чистота и порядок на корабле необычайно поразили испанца.

— Я просто не верю своим глазам, — сказал он Резанову, — мне не верится, что ваш корабль совершил такой тяжелый путь. Все так чисто, на месте, все аккуратно прибрано.

Резанов довольно улыбнулся:

— Ничего удивительного в этом нет, дон Луис. Не забывайте, что оба офицера корабля — из военного морского флота. Порядки и дисциплина у нас флотские… Ничего не запускается, и, конечно, чистота поддерживается, приличествующая военному судну.

После отъезда дона Луиса Резанов удалился к себе в каюту поработать над бумагами. Каждый день, хотя бы час или два, он сидел над своими проектами. Видно, таков был его характер, что он должен был что-то делать, искать что-то новое, разрабатывать новые планы. Даже здесь, в Калифорнии, он продолжал работать над составлением грамматики и словаря японского языка, и в то же время довольно сильно преуспел над подобным же словарем алеутского языка.

Через некоторое время вновь раздался осторожный стук в дверь. Это опять был Хвостов.

— Извините, Николай Петрович, но я должен доложить вам кое-что.

Резанов заметил беспокойство в его голосе.

— Произошло что-то неприятное? Может быть, наш медик пристает к вам со своими претензиями? — спросил он саркастически.

— Нет, по такому поводу я бы не стал отвлекать вас от работы. Меня тревожит другое, более серьезное, — настроение команды. Сегодня утром пять матросов заявили, что хотят списаться с корабля и остаться в Калифорнии, не желают идти обратно в Новоархангельск.

— Что за бессмыслица! С каких это пор русский человек не хочет возвращаться домой, на родину! Я думаю, что вам не доставит большого труда переубедить их, Николай Александрович! Вы флотский офицер и знаете флотские порядки, знаете, как поддерживать дисциплину. Немного порки да карцер быстро прочистят им мозги!

— Беда в том, что не русские это матросы, а те пять пруссаков из Бостона, которых нам всучил Вульф. Заявляют, что они вольные матросы, а не рабы, поступили по вольному найму и желают списаться здесь, чтобы вернуться на родину сухопутным образом.

— Ну и головы сложат… индейцы с ними церемониться не будут. Не слыхивал я, чтоб кто-либо когда пересек этот континент сухим путем…

— Главное, что меня беспокоит, Николай Петрович, это то, что команда у нас на корабле и так недостаточная, а лишимся пятерых матросов, так нам и с парусами не управиться, останемся здесь на мели на милость гишпанцев! Если б было довольно своих моряков, то Бог с ними, с бостонцами, — одно беспокойство от них только… работники никудышные, ленивые, только жрать мастаки, да и то придираются, наша русская матросская пища им не нравится. Но не можем мы, никак не можем потерять пять человек. Мы и так с мичманом держим ухо востро, приглядываем и за своими матросиками… заметил я и у них новый дух, отъелись здесь на добрых хлебах за эти несколько дней, набили брюхо… говорят, все им здесь нравится, и воздух теплый, климат благодатный и жратвы вдоволь, да и жизнь привольная, не чета угрюмому Северу. Чувствую, начинается брожение… все может случиться… Как здесь ни хорошо, но хотел бы я поднять паруса да поскорее в обратный путь! Главные бунтари, бостонские пруссаки, видимо, подговаривают их…

Резанов поднял брови, задумался:

— Так вы опасаетесь бунта?

— Да нет, не думаю, до этого не дойдет, а вот некоторым может прийти мысль сбежать с корабля… это вполне возможно.

— Нам нельзя терять ни одного человека, Николай Александрович. Сегодня же попрошу дона Луиса распорядиться ловить беглецов, если такое случится, и доставлять их обратно к нам. А с пруссаками надо сразу же принять меры — изолировать их.

— Да как изолировать на таком маленьком кораблике?

— Средство, я думаю, есть хорошее. На время нашего пребывания в этом порту мы без них можем обойтись. Они нам нужны только в пути. Мне кажется, есть хороший способ… Пойдемте, лейтенант, на палубу… я вам покажу!

На палубе Резанов подвел Хвостова к борту.

— Посмотрите-ка в том направлении… Видите скалистый остров, покрытый деревьями… видите, как быстрое течение бьется бурунами о его скалы! Это же природная тюрьма. Сегодня же высадите бунтарей на этот остров, оставьте им провизии на несколько дней, и мы будем избавлены от этой заразы Снимем их с острова, когда подойдет время к отплытию домой, в Новоархангельск… Сбежать с острова они не смогут… я наблюдал за течением, течение там стремительное, и если попытаются вплавь добраться до берега, их унесет в открытое море, а потом эти острые скалы и страшные буруны — как я сказал, это природная тюрьма, где не нужно держать охраны Объясните пруссакам, что всякая попытка к бегству будет равносильна самоубийству… Остров — довольно далеко от берега и потом — это сильное течение… Люди нам нужны, как вы сказали, для возвращения в Новоархангельск. Скажите им, что там они будут списаны с корабля и смогут вернуться домой, в Бостон, на любом иностранном корабле, который зайдет в Новоархангельск. С сегодняшнего дня сократите команде отпуска на берег. Разрешение давайте маленьким группам в два-три человека.

Перевозка пятерых бостонцев в «ссылку» на остров — Хвостов назвал его островом Смирения — не обошлась без инцидента, виновником которого оказался все тот же эскулап Лангсдорф. Возбужденный доктор подбежал к Резанову:

— Этого нельзя позволить, барон, — он по-прежнему продолжал называть его бароном, — как можно посылать людей на пустынный остров, подвергать их жизни опасности… там ничего нет, нет крыши над головой… ведь это не русские ди… — он опомнился, хотел сказать «дикари», да во время остановился. — Русские привыкли к лишениям, а эти пять человек, представители цивилизованной германской нации…

Резанов насмешливо посмотрел на доктора:

— Вот мы этих «цивилизованных» пруссаков и научим хорошим манерам, которых и вам, почтенный доктор, я вижу, недостает! В следующий раз, когда посмеете повысить голос в моем присутствии, посажу вас под домашний арест… вам будет запрещено сходить на берег.

Резанов резко повернулся и ушел в свою каюту.

Лангсдорф, чувствуя свое бессилие, только яростно прошептал себе под нос: «Я вам этого никогда не прощу, барон фон Резанофф!»

Хвостов, делая вечером записи в судовой журнал, записал: «Свезено на остров пять человек английских матросов за дурное их поведение и за намерение к побегу, который открытый остров назвали "островом Смирения"».

С «ссылкой» пятерых бостонцев на «остров Смирения» разговоры среди матросов о привольной жизни в Калифорнии не прекратились. Верные люди доносили Хвостову о том, что матросы часто и охотно обсуждают прекрасный климат Калифорнии, сравнивают здешнюю жизнь с полуголодным существованием на Ситке, — эти опасные разговоры чреваты большими неприятностями. Если даже половина команды сбежит, то судно окажется не в состоянии отправиться в Новоархангельск.

Утром следующего дня после отправления бостонцев на остров отпросились два матроса, Кальянин и Полканов, пойти на речку постирать белье. Подошел полдень, матросы не вернулись. Встревоженный Хвостов послал патруль под командой мичмана Давыдова пойти на речку поискать матросов. Вернулись ни с чем. Матросы исчезли бесследно, точно их ветром сдуло с лица земли. Просьбы к испанцам о помощи в поисках дезертиров ни к чему не привели. Или матросы заранее сделали приготовления к побегу и с чьей-то помощью скрылись, или испанцы, несмотря на их заверения, что дезертиров будут ловить и возвращать на корабль, на самом деле, вероятно, даже не пытались их искать. Может быть, даже в их интересах было, чтобы матросы разбежались с судна.