Яна внимательно слушала. И ей отец без конца твердит об этом, ей, наверно, чаще, чем другим.

— Но я не считаю правильным то, что он нам проповедует.

— Думаешь?

Махат заметил, что штекеры, с которыми Яна обычно легко управляется, теперь не так быстро попадают в нужные гнезда. Он, уже не сдерживаясь, заговорил:

— Слушаться! Выполнять приказы и ни о чем другом не думать, солдатики! Так себе представляют порядок все командиры, не только твой отец. Хотят, чтобы для нас существовал лишь фронт, мы и фронт, и больше ничего. Ошибаетесь, господа! Приказы?! Одних приказов недостаточно для того, чтобы попасть домой, для этого необходимо что-то посильнее. Послушай, вот, например, любовь…

— Я знаю, — сказала девушка, — любовь на войне очень часто спасает людям жизнь.

— Любовь, Яна, — произнес Махат взволнованно, — любовь — это сама жизнь. А кто на нее имеет наибольшее право? — Сердце у Махата стучало так, словно хотело расколоться на части. — Мы, рискующие жизнью ради того, чтобы другие могли жить, мы-то, получается, как раз на нее и не имеем права?

Яна молчала. Он не знал, хочет ли она его слушать.

Пламя коптилки трепетало как живое. И все вокруг здесь, казалось, трепетало, пульсировало, обволакивало его, стучалось в него, сливалось с биением его сердца. Этот трепет отсчитывал мгновенья, заставлял спешить.

— Яна, мне нужно идти, я пришел лишь сказать тебе… пришел спросить тебя… когда я пришел к вам в землянку первый раз, помнишь? Там было так же, как сейчас… всюду хвоя… ты тоже любишь этот запах, запах смолы?

— Люблю, — ответила она робко, словно делала какое-то важное признание.

Он на секунду должен был остановиться, прежде чем смог продолжать:

— Ты не можешь себе представить, что это для меня значило! Я готовил себя к грязным окопам, вхожу — а здесь сочельник. — Махат показал на огонек, рвущийся из консервной банки. — Он мерцал, как свечка на рождественской елке — мир людям доброй воли. Ничего подобного я не ожидал.

Теперь перед ним была та же картина, что и месяц назад. И те же тепло и аромат окружали его.

— Как раз сейчас мне это вспомнилось.

И у Яны день появления Махата в роте сливался с сегодняшним днем.

— Ты сказал вместо приветствия: «Здесь у вас так красиво».

— А ты повторяла таинственное: я — «Опал», я — «Опал». Помнишь?

— Я даже не могла протянуть тебе руку, чтобы поздороваться.

— У меня дух захватило от этой землянки. После всех страданий — прежде чем я, полумертвый, попал к вам… — Голос его стал хриплым. — Я подумал, что это для меня награда, награда за все, что я пережил. — Махат взглянул на девушку: понятны ли, близки ли ей его сокровенные мысли. Видел, как дрожат ее губы. — Я уже свою чашу испил и думаю, — он склонился над Яной и выдыхал слова в ее волосы, — встреча с тобой — награда мне за все это.

Яна провела рукой по волосам, словно стряхивая с них огонь. «Я — его награда за все испытания!» Еще никто не говорил ей так о своей любви. Она опять посмотрела на гнездо телефона Станека. «А моя награда? Сегодня вечером…»

Махат видел, как она наклоняется к коммутатору, как почти обнимает его.

— Но у тебя, верно, есть другие поклонники, получше меня.

У нее не хватило духу сказать ему правду.

— Получше? Откуда ты взял? Кто здесь лучше тебя?

Не надо больше никаких слов, никаких!

— Что с тобой, Здена?

— Ничего. — Махат медленно отступал к выходу. — Это самое прекрасное, что ты могла сказать мне сегодня, больше мне ничего не надо. — И добавил почти шепотом: — Теперь, когда ты все знаешь… и когда я знаю…

О чем он?.. Брезентовый полог хрустнул. Она оглянулась. Махата уже не было. Улыбнулась: ушел счастливым. Ей самой сегодня, такой счастливой, не хотелось лишать его этой вспышки счастья.

Радиосвязью не пользовались, чтобы не выдавать противнику новое расположение бригады, которая совсем недавно передислоцировалась ближе к Киеву. Командиры переговаривались только по телефону. Эта связь действовала непрерывно, круглые сутки. От нее зависело многое, но каждую секунду ее подстерегала опасность: бронетранспортеры и танки, направляясь в район сбора, случалось, пересекали обезлесенные пространства, где провода нельзя было подвесить на деревьях, и рвали их на куски.

Боржек с Млынаржиком соединили разорванный провод и возвратились к ребятам. Боржек швырнул монтерскую сумку:

— Довольно, я сыт по горло! — Сорвал с себя катушку. — Только и знаешь, что ползать из-за этих дерьмовых проводов, лапы грязные, до крови исколоты…

Боржек никогда не ныл, он всегда был весел, его ослепительно белые зубы то и дело сверкали в улыбке. Его смех слышался повсюду. И поэтому связисты, стоявшие у землянки, пораженные этой переменой, с недоумением смотрели на него.

— Я представлял себе все это иначе, — говорил он с вызовом, словно кто-то из находившихся рядом был виноват в его разочаровании. — Знать бы, что тут будет…

Слова Боржека больше всего задели Махата. Он еще учился в техникуме, когда квартирная хозяйка, боясь навлечь на себя подозрение, донесла в полицию, что он слушает заграничные радиостанции. В результате — концлагерь Заксенхаузен под Берлином. Во время одного из воздушных налетов удалось бежать. Преследуя, охранники ранили его. Едва оправившись от раны, Махат перебрался в Россию. Он рисковал, его могли принять там за шпиона, и дело могло кончиться плохо. Но русские после основательной проверки поверили ему.

В тот день, когда Махата направили к свободовцам, он был вне себя от радости. Бригада для него была частицей родины. Поэтому Махат набросился на Боржека:

— Я сюда на коленях, на брюхе полз через две линии фронта, а ему, видите ли, у нас не по душе?

— Именно так! Не по душе! Болван я, что не остался у русских!

В свое время Боржеку нелегко было добиться перевода в бригаду Свободы. Советский генерал, к которому он обратился с просьбой об этом, чуть дух из него не вышиб: «Бежишь! Думаешь, там полегче будет?» — «Нет, — защищался Боржек. — Я не ищу легкой жизни. Да, я вырос в Советском Союзе, но мои мать и отец — чехи. И я должен воевать вместе с чехами, в соединении Свободы».

В конце концов генерал согласился: «Ладно, иди к своим! И бей фашистов так, как учился этому у нас».

Теперь Боржек насмехался:

— Бей фашистов! Ха-ха! Где они, эти фашисты? Скажите, ребята, разве мы воюем?

Связисты молчали. Профессия у них была такая: наладить телефонную связь, а столкновений с противником они не только не искали, но обязаны были избегать.

— Мы ремесленники! Проволочных дел мастера! — Боржек безжалостно высказал то, что сами связисты говорили при других обстоятельствах в шутку. — Разматываем и опять сматываем эту дурацкую проволоку. Разве это настоящее дело на фронте? Автомат — вот это оружие, а наш «паук»? Тьфу! — Он не замечал приближавшихся Станека и Леоша. — Я хочу иметь своего гитлеровца! Я должен хотя бы одного записать на свой счет, иначе мне будет казаться, что я вообще не был на фронте.

Он почувствовал, что сзади кто-то стоит, и резко повернулся.

— Отлично, Боржек! — весело воскликнул Станек. — Но как в таком случае быть нам, связистам? Что же нам-то делать?

Ответ был неожиданным:

— Хочу назад в Красную Армию! — Боржек сорвал с головы пилотку и, нащупав на ней маленького львенка, схватил его пальцами.

Махат впился в него глазами. Связисты замерли. Боржек не отважился сорвать кокарду, но возбуждение его не утихало:

— Ходишь как шарманщик, всякий над тобой насмехается: что ты там играешь на этой катушке, бродяга? Быть связистом — все равно что не воевать! Мне нужен автомат, как это было у русских, и в атаку! Пан надпоручик, разрешите вернуться в Красную Армию автоматчиком!

Тень пробежала по лицу Станека, опустившиеся уголки губ стянули рот. Он ничего не понимал. Что это вдруг нашло на Боржека? Что за разговоры? Пусть Калаш объяснит ему.

Калаш рассказал, что вчера у них были красноармейцы. Кто-то притащил их сюда прямо из окопов. Прокопченные, в пыли, в глине. У одного из них даже золотая звезда Героя Советского Союза. Они рассказали, как рота 240-й стрелковой дивизии, которой командовал полковник Уманский, пробилась на противоположный берег Днепра. Кто на плотах, кто с помощью досок, кто вплавь через широченную реку, прикрываясь брезентовыми подушками с сеном. Вода в Днепре покраснела от крови. Но все же рота закрепилась на том берегу…