Станек посмотрел на часы. Прикинул время и расстояния на карте. Эти вот линии будут готовы вовремя, в соответствии с приказом. А остальные? Часть наших танков еще ремонтируется на другом берегу Днепра, автомашины целую ночь будут носиться туда и обратно по понтонному мосту, подвозя в бригаду боеприпасы, горючее и провиант. Но прежде чем бригада будет полностью обеспечена и укомплектована, должна быть готова связь. Во что бы то ни стало.

Лоб надпоручика пересекли морщины. «Все у меня не слава богу! Перед самыми боями взял да и заболел опытный телефонист. Изволь теперь радоваться, что есть хотя бы такой».

— Вы успеете все закончить вовремя?

— Не знаю. Наверно.

— Что? — вскинулся Станек. — Не знаю? Наверно? И это говорит солдат? Многообещающе, черт возьми, вы вступаете в новую должность!

— Я делаю все, что в моих силах, — робко ответил Калаш.

Станек глянул на землю. Туловище «паука»-коммутатора было пока само по себе, его ноги — кабели — тоже сами по себе. Сколько же еще работы! Втянуть эту связку через отверстие в землянку, все восемьдесят кабелей один за другим присоединить к клеммной колодке, а потом бесконечная процедура: кабели прозвонить, уточнить, который к какому абоненту идет, ведь после этих манипуляций они все перепутаются.

Станек в сопровождении Калаша двинулся вдоль огромной связки, лежавшей в траве. Вдруг он остановился.

— Это вы так готовитесь к бою? Такого не позволял себе никто даже на учениях. И вы, пан четарж, это терпите? Сегодня?! — Станек подбежал к связке, ближе к Яне. — Кто эти фитюльки тут понавесил?

Яна выпрямилась:

— Я, пан надпоручик. Я обозначила конец…

— Этому я вас учил? — Он увидел янтарные шарики. — Как вам такое могло прийти в голову? Здесь, на фронте, играть в игрушки?

Яна повторила:

— Я обозначила каждый кабель, чтобы они не перепутались. Смотрите: один янтарь — первый отдел, оперативный, два янтаря — второй, разведывательный, три янтаря — наш, третий, отдел связи…

— Опознавательные знаки? — Станек уже видел, что затея толковая. Строгость его словно бы споткнулась о деревянные башмачки. Он кивнул на них: — Продолжайте!

— Левый башмачок — левый сосед. Правый башмачок — правый сосед.

Цельнер, резавший поблизости саперной лопаткой дерн, безуспешно пытался подавить душивший его смех. Наконец он не выдержал и громко фыркнул, изо всех сил стараясь изобразить, что поперхнулся. Глаза Калаша сузились от злости.

Но Станек одобрил:

— Отличная мысль! Это ускорит подключение кабелей, мы выиграем время, — прикидывал он выгоды, которые может принести Янина затея.

Кашляющий Цельнер ушел с дерном к землянке. Станек отпустил Калаша.

— Вы это здорово придумали. Действительно, хорошая идея. — Он по очереди брал кабель за кабелем, крепче привязывал к ним Янины безделушки. Его пальцы добрались до желтых шариков. — Вы испортили бусы. Вам не жаль?

— Нет.

— Они вам были очень к лицу. — Он взял наугад следующий кабель. Нащупал башмачок и машинально надел его на мизинец. — Какая малюсенькая туфелька. Здесь даже безделушку, прихваченную из дома, берегут как зеницу ока, а вы все отдаете моим проводам.

— Что вы играли на том вечере, пан надпоручик?

— Шопена…

— Нет, потом, когда зал был уже пуст.

— «Мечты» Сметаны.

— Мне кажется, это было что-то другое. — Яна робко посмотрела на него. — Быть может, ваши мечты?

Станек хорошо помнил тот вечер. Он импровизировал тогда для одного-единственного человека, и этим человеком была она, Яна.

Вдалеке послышался нарастающий гул моторов. И вот уже прямо над самыми вершинами сосен замелькали бомбардировщики. На фюзеляжах свастика. Станек широко раскрытыми глазами глядел на них. Вспомнилось: такие же самолеты пронеслись над их эшелоном у Яхновщины — а после дубовые кресты на пятидесяти четырех могилах. Яна, закинув голову, следила за «юнкерсами».

Открыла огонь зенитная батарея. Станек, прижав Яну к сосне, заслонил ее своим телом.

Ревели моторы, били орудия. Лес словно бы улавливал весь этот грохот и многократно усиливал его. Сосны сотрясались, дрожала земля. В воздухе рвались выпущенные по «юнкерсам» снаряды; их осколки, как стрелы, со свистом летели вниз, срезая ветви сосен.

Станек чувствовал, как дрожат корни, на которых он стоял, дрожит воздух, дрожит Яна. Сколько ей было, когда она пришла в бригаду? Пятнадцать? Шестнадцать? И ничуть не изменилась: такая же пугливая, на мужчин не смотрит, совсем ребенок. Время для нее как бы остановилось. И это хорошо. Кто может сделать ее на фронте по-настоящему счастливой? Здесь собственная жизнь никому из нас не принадлежит. Что ж, пусть остается ребенком — так для нее лучше.

Батарея умолкла. «Юнкерсы» исчезли. Остался один. За ним тянулся дымный шлейф. Потом самолет клюнул носом и стремительно рухнул. Моторы удалявшихся машин хрипло пели похоронный марш экипажу, который уже никогда не вернется с днепровских берегов.

Небо успокаивалось. Тишина возвращалась на землю.

— Всегда бы так, — рассмеялся Станек.

Яна провела рукавом по лицу. Каска у нее сползла на спину, напоминая шляпу, висящую на затянутой под подбородком лепте. Растрепавшиеся волосы, более длинные, чем полагалось на фронте, спускались на ее погоны без знаков различия — погоны рядового.

Станек подумал: «Нет. Все-таки время для нее не остановилось. Она хорошеет с каждым днем. Черт меня подери, если такой красоте место в окопах».

— Яна, — сказал он поспешно. — Я хотел бы с вами поговорить. Когда освободитесь, позвоните мне. Или нет. Я сам об этом узнаю и позвоню вам. Можно?

— Позвоните, — радостно произнесла она, но тут же помрачнела: — Ведь мы, наверно, должны как можно скорее…

— Мы многое должны, — сказал он глухо. — Но несколько минут для нас я всегда найду. Придете, когда позвоню?

— Приду.

Он оглянулся. Там глаза, здесь глаза. Намеренно громко проговорил:

— Это вы здорово придумали — обозначить кабели. Заканчивайте! — И направился к землянке.

Яна вернулась к связке проводов. Считала, улыбаясь: четыре янтарика — к четвертому отделу, пять — к пятому.

Из землянки, выпускавшей клубы дыма, вынырнул отец Яны. Он тер покрасневшие глаза и пробирал Шульца, который плелся за ним:

— Стыдитесь, друг мой! Служили в полевой кухне, а не можете разжечь огонь!

— И бумагу я положил, и стружку тоже, да еще бензином облил. — И, чувствуя, что это только подчеркивает его неумение, Шульц перевел разговор на другую тему: — Ну а как ваша «луковица», пан ротный? Все еще ходит?

Панушка, завидев приближающегося Станека, уже не слышал его.

— Нам и похвастаться нечем, пан надпоручик, — пожаловался ротный. — Наш пункт связи как душегубка.

Из землянки полз густой дым. Станек про себя отметил, что это уже четвертая землянка, из которой выкурило солдат, как кроликов из норы.

— А в остальном все в порядке, пан ротный? Я знаю, на вас всегда можно положиться, — сказал Станек.

Он пообещал найти кого-нибудь из русских, чтобы те показали чехам, как нужно отапливать землянки. Потом вскочил в седло и тронул поводья.

— Эх, мне бы три золотые на погоны, как у него, — вздохнул Шульц.

Лес, уже охваченный дыханием осени и искореженный недавними боями, обступил всадника со всех сторон.

До вечера было еще далеко, но для Яны с отъездом Станека день кончился. «Эх, кабы не эти три золотые звездочки, — думала она, — остался бы он тут. Всегда был бы рядом со мной».

Сапфир испуганно вздрагивал. Станек крепко сжимал колени, стараясь придать коню больше уверенности.

Сосняк был наполнен множеством звуков и голосов. Станек прислушивался к ним, вбирал их в себя, и они сплетались с тем сокровенным, чему он собирался посвятить — как давно это было! — свою жизнь.

«Ты помнишь, мама, однажды я прибежал домой взволнованный и поведал тебе о своем открытии: кроме рек, текущих по земле, существуют реки звуков — невидимые реки. И где бы и когда бы я ни прислушался, я всюду слышу их струение. Я не сумел тебе толком объяснить, почему это меня так волнует, но я открыл нечто удивительное. Для того чтобы превратиться в таинственную силу, заполняющую все мое существо, эти невидимые реки должны брать начало и в моем сердце. Ты потом часто корила меня, что я недостаточно усердно разучиваю сонатины Клементи. А ведь я ждал появления „своих рек“, льющихся из моей души».