Когда, после смерти матери, Саале недолгое время работала в детском саду, ее удивляло, что осенние кленовые листья доставляли так много радости малышам. Саале, когда она училась в младших классах, тоже приходилось собирать осенние листья, но только потому, что учительница велела рисовать их или засушивать.

Однажды в вечерних сумерках, выйдя на можжевеловую поляну за овцой, Кади встретилась с матерью милиционера Хельменти́ной, у которой тоже была овца на привязи. Они разговорились, и Кади осведомилась о новостях.

— Ничего нового, — покачала головой милиционерша Хельментина, потому что если Кади имела в виду воровство и убийства, то уж бог знает с каких времен не зарегистрировано ни одного. В магазине будто бы устроен такой потайной звонок, который начинает звонить и бить тревогу уже только при одной плохой мысли.

В свою очередь, Хельментина хотела знать, почему дальняя родственница Кади не показывается на люди, уж не больна ли?..

— У каждого свое, — уклончиво ответила Кади. — Ей надо прийти в себя.

— И на работу она не ходит… — попробовала с другого конца Хельментина-милиционерша.

Но Кади сказала неохотно:

— Успеет еще.

Овца подтолкнула ее сзади, и Кади успокоила животное:

— Сейчас пойдем!

Ветер взбивал в пену гребешки волн и вдруг так разъярился, что начал пригибать к земле можжевельники. Интересно, эта длинная пелена туч, протянувшаяся с запада на восток, снова нагонит дождь или нет?

Но мать милиционера считала, что на сей раз, пожалуй, пронесет так. И в самом деле, лишь немного покапало, будто собака помочилась на камни.

В среду случилось происшествие. Кади сидела в качалке и, читая песенник, спросила у Саале, почему теперь пишут так мало стихов для души и сердца. Саале сказала, что не знает, ведь она светских стихов не читала, кроме тех, что задавали в школе, да и то теперь ни одного не помнит. Зато Кади знала много песен и стихов и жаждала все новых и даже иногда пробовала сама сочинять.

В этот момент на дворе залаяла собака. Громко и яростно. Кади удивилась, но отложила книгу и пошла выяснить, в чем дело только тогда, когда лай стал совсем яростным. Открыв дверь, она обнаружила по другую сторону порога вместо большого пса маленького толстенького щенка с бестолковыми глазами. Он стоял и крутил коротеньким хвостиком.

Кади засмеялась, всплеснула руками и не могла на него налюбоваться.

— Сам такой крохотный, а голос-то какой злой, — сказала она, отнесла щенка в качалку и, приложив палец к губам, подала Саале заговорщицкий знак, призывая к тишине.

Затем Кади, крадучись, приблизилась к двери и неожиданным толчком распахнула ее.

— Ага-а-а! — победно воскликнула Кади.

— Отпусти, — клянчил Танел, которого она сильно ухватила за ухо.

Саале сейчас же скользнула в свою комнату и прикрыла дверь. Но она очень хорошо слышала, как Кади и этот верзила в вязаной шапочке с помпоном смеялись.

Саале долго не выдержала и следила за ними в щелочку, приоткрыв дверь. Танел разлегся на полу и играл со щенком. Парень дразнил его, а щенок с ворчанием скалил крохотные клыки, отбивался лапкой и — плюх — шлепался задом. Это было так забавно, что Саале рассмеялась.

И сразу все стихло.

Затем Танел сказал:

— Я думал, что вы давно уехали обратно в город.

Саале не знала, что ответить.

А Танел уже заглядывал в дверь, держа щенка под мышкой.

— Мировой толстяк, верно? — спросил он.

Саале кивнула.

Глаза Танела бродили по комнате. В этом доме он бывал сызмальства и знал здесь каждую вещь, содержимое любого ящика и шкатулки, все места от чердака до погреба. Казалось, он ожидал увидеть что-нибудь новое, чего раньше не было. И он заметил на комоде стеклянный шарик.

— Красивая вещица. Что это? — спросил он сразу же.

— Райский сад, — ответила Саале.

— Какой?

— Райский.

— Ага.

Танел мгновение подумал и сказал:

— У меня таких стеклянных шаров целая куча.

Саале молчала, и Танел подумал, что девушка сочла его слова хвастовством.

— Вы не верите? Только они гораздо больше. Вот такие здоровые…

И Танел руками показал их величину. Щенок отчаянно барахтался у него под мышкой. Танел опустил своего будущего корабельного пса на пол.

Затем он еще раз посмотрел на стеклянный шарик Саале и сказал:

— Сквозь мои видно настоящее небо. Хотите, я вам покажу?

Саале отрицательно покачала головой.

Весна выдалась слишком дождливой. Кади считала, что в этом виновата минувшая зима — теплая и метельная. Затем вдруг прояснилось и стало тепло. Все деревья были теперь поющими — с рассвета и до позднего вечера сплошное птичье ликование и взлеты в небо.

Иногда Кади подолгу стояла во дворе.

— Ты чего там стоишь? — спросила как-то Саале.

— Слушаю, как трава растет, — ответила Кади и приложила палец к губам: тише, мол.

Однажды, когда она взяла лукошко, Саале спросила;

— Идешь куда-нибудь?

— Нет. Я тут за домом…

Только уж выйдя за ворота, Кади задумалась, остановилась, вернулась и спросила:

— Хочешь пойти со мной?

Саале пожала плечами.

Они пошли к песчаному пустырю. Кади на несколько шагов впереди Саале, а позади них шла кошка, которой они не видели.

— Если цветы распустятся, на некоторое время установится хорошая погода, — радовалась Кади.

Первоцветы были еще маленькие, но они заполнили все вокруг. Кади сорвала несколько цветков, вдохнула их сладковатый аромат, и глаза ее стали будто пьяными. Никогда никто не может подкараулить тот миг, когда цветок раскрывается.

Саале почему-то сделалось грустно.

— Человек ведь тоже как трава, которой суждено засохнуть, — сказала она.

— Что с того? — беззаботно рассуждала Кади. — Каждую весну вырастает новая трава, и так вечно. А ты всегда говоришь чужими готовыми словами.

Одинокие овцы бродили между кустами можжевельника, и вдруг Кади увидела свою кошку.

— Стало быть, ты тоже вышла проветриться? — обрадовалась она.

Саале думала о себе. И она тоже сегодня впервые вышла из комнаты. Раньше у нее ни разу не возникало желание отойти далеко от дома. А теперь от цветов и высокого светлого воздуха голова Саале кружилась; ей хотелось броситься на траву, она устала вся, целиком, до глубины души.

Она стояла на песчаном пустыре и словно впервые видела небо и землю.

Кади то и дело нагибалась между можжевельниками и собирала в лукошко неизвестные Саале растения.

— Что ты будешь с ними делать? — спросила Саале.

— Они помогают против болезней.

— Эти травки? — удивилась Саале.

— А как же.

— Значит, ты знаешь лекарства от болезней?

— Маленько знаю.

Кади положила лукошко под можжевельник в тень, села на землю и стала вязать чулок.

— Не мешай, — оттолкнула Кади прыгнувшую ей на колени кошку.

Но та и ухом не повела. Смотрела, чертенок, совсем в другую сторону, потом поджала ноги под живот и замурлыкала.

— Против смерти нет лекарства, — сказала Саале и бросилась на траву, как она давеча хотела.

От теплоты земли Саале клонило в сон. Девушка пыталась всмотреться в глубину неба, но солнце светило так ярко, что глаза стали слезиться. Ничего не видя, раскинув руки и ноги, лежала она, вслушиваясь в великую тишину.

— Какая-то птица поет, — сказала Саале, не открывая глаз.

— Жаворонок, — ответила Кади.

— Откуда ты знаешь?

— Так ведь это же его голос.

Саале приподнялась, опершись на локоть. Кади тоже посмотрела туда, откуда послышалось пенье птицы. Но над пустошью снова царило великое спокойствие, даже шум моря не долетал сюда.

— А ты знаешь голоса всех птиц?

— Пожалуй.

— А кто тебя научил?

— Мать моя, кто ж еще.