Саале услыхала еще, как Танел спросил у продавщицы что-то, чего не оказалось, и радостно воскликнул:

— Здорово! Значит, мне не надо стоять в очереди!

Все засмеялись.

Впечатления утомили Саале. По дороге домой она несла часть груза, и веревочная плетеная ручка врезалась в ладонь. Время от времени Саале отдыхала, меняла руку. А Кади неслась впереди как на крыльях.

— Теперь видишь, — говорила она, — у нас тут нет никакой пустыни, которую ты искала!

Саале несколько раз ловила себя на мысли, что втайне ждет Танела. Но когда парень не явился в обещанный день, у нее словно камень свалился с души.

Несколько дней подряд Кади приходила домой очень поздно. Она совсем не ела, только пила из ковшика воду и возбужденно говорила о рыбе, которая прет в безумном количестве. Не хватало тары, транспорта и рабочих рук, и из города будто бы пришло распоряжение бросить улов обратно в море.

Кади родилась и выросла тут на побережье, но никогда не слыхивала, чтобы топили выловленную рыбу. Хороший улов всегда почитали за счастье, а не за наказание. Теперь, казалось, все идет наоборот.

Телефон в конторе раскалился от переговоров, но толку от этого не было никакого. Тогда устроили собрание, и, по словам Кади, люди словно наглотались дрожжей, все так и бродило.

Все требовали показать им обормота, который отдал такое распоряжение.

Но так как Саале в этих делах ничего не смыслила, Кади продолжала свои яростные рассуждения сама с собой.

В среду появился Танел. Он был, как всегда, весел, не извинился и ничего не объяснил и сказал:

— У нас сплошная полундра с рыбой.

Он снова позвал Саале смотреть поплавки. Сердце Саале учащенно забилось.

— Тут идти недалеко, — пояснил Танел, и Саале кивнула, сама не зная почему.

Песчаная дорога, петлявшая между громадными валунами и можжевельниками, вела к большой голой поляне, где сушились, разложенные на траве, сети какуамов. Сети были слегка втоптаны в землю в тех местах, где через них ходили.

— Это они и есть? — спросила Саале, глядя на стеклянные ядра, вбиравшие в себя зелень земли, синеву небес и все радостные и изменчивые настроения дня.

Танел кивнул утвердительно, взял в руки один шар, который отвязался и лежал отдельно. Сначала он сам посмотрел сквозь него, потом передал Саале. Девушка подержала его в нерешительности и подняла к глазам.

Она ничего не увидела.

Они смотрели сквозь шар друг на друга, и Танел вдруг сказал с изумлением:

— У вас такие красивые глаза, чего вы их вечно прячете?

Саале залилась краской. Что в таких случаях отвечать, она не знала. Следовало бы, наверно, сказать: «Если вы будете так со мной говорить, я сейчас же уйду!»

Пока Саале молча придумывала ответ, Танел уже говорил совсем о другом.

— У нас тут такие черничные места! Можно наесться черники, не сходя с места.

И на это Саале не знала, что ответить.

— В самом деле? — спросила она.

Солнце спустилось низко, розовые стволы сосен пламенели в его лучах, а четыре больших ржавых якоря на краю поляны казались совершенно черными.

Танел достал из кармана морковку и с хрустом грыз ее.

— Простите! — вдруг воскликнул он. — Может быть, тоже хотите?

Саале отрицательно покачала головой, но Танел уже достал вторую морковку, на всякий случай протащил ее через сжатую ладонь и протянул девушке.

И Саале взяла морковку.

Вечером Саале долго сидела на краю постели и, покачивая на ноге туфлю, снова и снова думала о том, что говорил ей Танел, что она отвечала Танелу и спрашивала у него.

«Вы всегда такой веселый?» — спросила Саале.

И парень ответил:

«Всегда»

«Почему?»

«Просто так», — сказал Танел.

«И вам никогда не бывает грустно?»

«Ничего не могу с собой поделать, но стоит мне утром проснуться — и у меня уже хорошее настроение. Иногда я не знаю, что сделал бы от радости. Так вот взял бы и поднял на руки Хельментину, мамашу милиционера, вместе с велосипедом».

Танел засмеялся.

Солнце садилось. Камни краснели, будто раскаленные. По краям неба, как предупреждение об опасности, скопились неподвижно темные тучи со сверкающими краями. И Саале вдруг подумала, что именно так должен выглядеть конец света.

Она спросила у Танела:

«А вы знаете, что в день Страшного суда люди должны будут держать ответ за каждое свое слово?»

Танел изумился:

«В самом деле? — и ответил, к огорчению Саале: — Тогда он долго бы длился, этот день Страшного суда».

«Вы бога не боитесь», — сказала Саале с сожалением.

А у Танела уже был вопрос наготове:

«А почему его надо бояться?»

Саале лежала в ночной темноте, широко раскрыв глаза, словно всматриваясь в загорелое, обветренное морскими ветрами лицо Танела со светлыми глазами. Она пыталась освободиться от этого лица, и каждый раз, когда поворачивалась на другой бок, кровать скрипела протяжно и болезненно. Лицо Танела слишком часто возникало перед ней, и это мучило Саале, как ощущение некой тяжкой вины. И все же она торговалась из-за Танела с богом:

— Господи, будь к нему милосерден…

Ночи стали светлыми от белого цветения.

Воздух был полон соли и тишины.

Но день рождался с гвалтом, потому что неприятности из-за рыбы все еще продолжались. Рыбаки знай себе ловили, комбинат оказался не в состоянии принимать рыбу, улов пропадал зазря, а в городах газеты требовали свежей рыбы, и люди в кафе говорили бог знает что.

У них были основания негодовать, потому что с тех пор, как эстонцы живут на берегу Балтийского моря, свежая рыба на столе представлялась для них таким же привычным явлением, как хлеб. А теперь в магазинах обычно продавались только мороженые огромные морские твари, обитатели далеких чужих морей, названия которых выговорить правильно не всегда удавалось. И главное, у них был непривычный вкус и запах. Что же касается консервов, то ведь это не еда, а только закуска.

Много людей из окрестности ходило теперь в цех на вспомогательные работы. Среди этих работников встречались и такие, кто раньше имел дело только с рыбой, насаженной на вилку. В середине мая дневной улов катастрофически вырос до 140 тонн, а принимать могли лишь половину.

Кади по целым дням не показывалась домой, иногда не приходила и ночевать, спала у подруг, чтобы утром ближе было идти на работу.

— Почему твой дом стоит в стороне от других? — спросила Саале.

— Этот участок тогда удалось купить задешево, только потому, — сказала Кади.

А Саале-то думала, что Кади сама хотела жить в стороне от людей.

Саале заполняла свои дни ничегонеделанием. Времени было вволю. Теперь, если Кади не приходила, она сама отправлялась за овцой и приводила ее домой. Порой курица до тех пор стучала по пустой жестяной тарелке, пока Саале не догадывалась насыпать ей зерна.

Однажды она встретила на выпасе Хельментину. Мать милиционера ожидала приветствия и, не услыхав обычного «Тэрэ!», поздоровалась приветливо первой. Саале возвращалась домой, ощущая стеснение в горле, не зная сама отчего.

Вечерами Саале ждала Танела.

Они уже говорили друг другу «ты», и Танел несколько раз брал ее за руку. Это действовало как удар током, и Саале тысячу раз вспоминала об этом. Она ощущала бурную радость, которая была так велика, что не вмещалась в ней.

Саале казалось, что она с первого взгляда почувствовала доверие к Танелу. На самом же деле лишь с того раза, когда Танел разыскал ее по Кадиному совету в сарае, куда Саале пошла собирать яйца.

В сарае парень с интересом оглядывался.

Тут были остатки метелок, корзины из-под картофеля с проломанным дном, чан для приготовления домашнего пива и прочий хлам. Саале сказала, что находила здесь даже игрушки, и достала с полки из-за пыльных стеклянных банок лошадку без хвоста и забавного клоуна.