Трясясь от усталости, самолет пробил облака и в кружке иллюминатора все явственнее стали вырисовываться коричневые пятна гор, обросшие клочками зелени. То, что казалось небом, постепенно превратилось в темно-голубой муар океана… Между сушей и водой четкая, ослепительной белизны неподвижная полоса — прибой. Горы наплывают. То, что казалось муаром, обернулось громоздкими, перекатывающимися валами. Переваливаясь с боку на бок, самолет кружит то над горами, то над морем. Улучив момент, он как-то вздрагивает всем корпусом, выпускает шасси и начинает садиться прямо на воду. Моторы воют на самых отчаянных нотах. В последний момент, когда катастрофа кажется неминуемой, из-под крыла вдруг выскакивает бетонная дорожка. Толчок, еще толчок. И в ушах грохочет радостная, победная дробь колес по черным от налипшей резины плитам. Моторы уже не воют, а мурлыкают. «Боинг» неуклюже разворачивается и останавливается. Через несколько минут двери раздраиваются и в ноздри ударяет оранжерейный воздух — клейкий и горячий. И когда выходишь на трап, тело покрывается испариной, а глаза невольно жмурятся от непривычно яркого и высокого солнца…

Это Губернаторский остров. Международный аэропорт Гальао.

Здравствуй, Рио!

Итак, в числе полутора сотен вновь прибывших пассажиров мы топтались на раскаленных бетонных плитах и озирались по сторонам. Мы искали глазами обещанные многими авторами красоты и не находили их. Впереди виднелось приземистое двухэтажное, несовременного стиля, довольно обветшалое и обшарпанное здание аэропорта, а перед ним на высоком флагштоке в пропитанном запахом соли и керосина воздухе лениво трепыхался бразильский флаг: зеленое полотнище, в центре — желтый ромб, в центре ромба — синий круг с белыми звездами, опоясанный белой полосой с девизом: «Ordem е progress» (порядок и прогресс), — понятия, к сожалению, не всегда совместимые. Солнце стояло прямо в зените, хотя по нашим часам ему следовало бы уже быть за горизонтом. Мы выкроили у жизни по шесть часов.

Ждать долго не пришлось. Нас всех завели в мрачное и неуютное помещение таможни, похожей, очевидно, на все существующие в мире таможни. Человек в форменной фуражке, украшенной большой и замысловатой кокардой, отобрал наши паспорта и сертификаты о прививках. Приехала тележка с чемоданами, и таможенники принялись за свое ремесло. Говоря откровенно, проверяли лениво, без огонька. В Европе проверяют злее.

Пришел чиновник, отдал паспорта, поднял перегородку и выпустил нас за барьер. Это означало, что с этой минуты мы можем беспрепятственно передвигаться по городу Рио-де-Жанейро в качестве иностранных граждан. Именно по городу, точнее, по району радиусом 42 км с центром, местонахождение которого мы так и не узнали. Чтобы выбраться из этого круга, необходимо разрешение бразильского МИДа… Но обо всем этом мы узнаем потом. А сейчас нам пожимают руки сотрудники нашего представительства, наши будущие коллеги. Произносятся обычные в таких случаях слова — о погоде, о здоровье, о самочувствии… Слова эти воспринимаются как нечто необычное, поскольку это первые русские слова, услышанные нами за последние двое суток. Нас выводят на улицу и сажают в автомобиль — обычную «Волгу», которая здесь выглядит совершенно экзотично (этих машин очень немного в Бразилии). «Волга» срывается с места и мчится широкой бетонной эстакадой. Вокруг эстакады не то болото, не то озеро, а впереди в палевом облаке пыли и дыма вырисовываются городские строения. Эстакада скоро сливается с какой-то широчайшей магистралью, плотно забитой автомашинами. Слева от дороги море, справа горы. А через несколько минут не стало ни моря, ни гор. Только заборы, стены, заводские корпуса, газгольдеры, цистерны, какие-то сложные металлические конструкции и классические заводские кирпичные трубы, подпирающие густые облака дыма. Воздух пропитан откровенным запахом сероводорода. Автострада как-то неожиданно обрывается, и мы вкатываемся на булыжную мостовую, сохранившуюся, наверное, со времен основания города. Левая сторона улицы — беспрерывные портовые склады. Правая — еще более безликие и грязные помещения портовых служб. Улица длинная, бесцветная и унылая. Она обрывается так же неожиданно, как и началась. За решетчатым высоким забором вновь показалось море. Это порт. Огромный порт с бесчисленными пирсами, мощными подъемными кранами и десятками судов у причалов и на рейде.

Машина сворачивает резко направо, и мы попадаем в другой мир.

«Это, — говорит один из наших спутников, — центральная улица города — Рио Бранко. А сейчас будем пересекать авениду президента Варгаса. Кстати, авенида — нечто вроде нашего проспекта. Это центр — район банков и государственных учреждений».

Авенида Варгаса показалась нам широкой площадью. Миновав ее, мы углубились в абсолютно прямое узкое ущелье, образованное стеклянными и бетонными стенами домов, уходящих куда-то в облака. Впереди опять засинела вода. Складывалось впечатление, что мы мечемся по небольшому острову. Теперь машина шла вдоль бухточки, нашпигованной миниатюрными катерками и парусными яхтами. На противоположной стороне бухты возвышалась огромная скала, точнее, гора, удивительно напоминающая по форме сахарную голову. Та самая гора, которую впервые увидели португальские моряки 1 января 1502 года.

Эту гору — Пао-ди-Асукар (Сахарная Голова) — увидели португальцы 1 января 1502 года

Далее мы узнаем, что дорога, по которой сейчас едем, и все прилегающие к ней лужайки с деревьями, бассейнами, клумбами — словом, вся земля от кромки воды до зданий, расположенных от нее не ближе километра, отвоевана у воды совсем недавно. Всего лишь несколько лет назад здесь катились морские волны.

А вот памятник участникам второй мировой войны…

Идея памятника — светильник. Бетонная четырехугольная чаша на двух высоких ножках. Слева от светильника схематичные фигуры трех солдат: моряк, пехотинец, летчик. Перед сооружением четыре высоких флагштока и флаги: американский, бразильский, английский и французский… Бразильский экспедиционный корпус участвовал в боях в Европе. Потери бразильской стороны во второй мировой войне — около 500 убитых солдат и офицеров. В основании памятника разместился военный музей. Под музеем — мавзолей, в котором помещены надгробные плиты всем погибшим.

Памятник бразильцам, павшим во второй мировой войне

Машина ныряет в туннель, потом в другой. И снова впереди вздыбилась синяя вода. На этот раз это не бухта, а океан. Открытый океан.

«Вот и Копакабана! Знаменитая Копакабана!» К стыду своему, мы не знали, чем знаменита Копакабана. Бессонная ночь давала себя знать. Нависающие стены небоскребов ассоциировались почему-то со стеной океанского прибоя, а рев автомобильных моторов в туннелях — с ревом самолета. Машина остановилась у одного из подъездов, у мраморного основания двадцатиэтажного сооружения из алюминия и стекла. Портье в брюках с лампасами и в белых френчах с генеральскими витыми погонами подхватили наши чемоданы, и мы очутились в вестибюле гостиницы.

Наш номер представлял собой большую комнату с маленьким окном, выходящим отнюдь не на океан, а в узкий колодец, меблированную огромнейшей кроватью, шкафом и двумя тумбочками, на каждой из которых лежала библия на португальском и английском языках. Суточная стоимость нашего пристанища выражалась суммой 16 американских долларов.

Вечером, когда мы остались одни, между нами произошел примерно такой разговор:

— Это и есть Рио-де-Жанейро?

— Это и есть Рио-де-Жанейро!

И нам стало грустно. Грустно от того разочарования, что вызвал в нас город.

Первое впечатление — самое сильное впечатление. Оно зачастую бывает обманчивым, но именно оно западает в память, и выкорчевать его оттуда бывает трудно. Возможно, что по этой причине оно считается верным? Ничто так не угнетает психику, как обманутые ожидания. Мы представляли себе Рио в виде курортно-экзотического местечка, так сказать, улучшенного варианта Сочи; города, утопающего в тропической растительности, заселенного веселыми людьми, отплясывающими самбу или прогуливающимися в светлых костюмах по чистым проспектам. Мыльный радужный пузырь наших представлений лопнул при первом соприкосновении с действительностью. Мы это понимали, хотя и не хотели в этом друг другу признаться.