В борьбе с нами это даст русским оружие, значение которого трудно переоценить. Я уже не говорю о дальнейшем гигантском росте притягательной силы коммунизма в глазах масс во всем мире, особенно в Африке и в Азии.

Вот почему деловые люди нашей страны, объединенные в особый, как вы понимаете, негласный комитет под председательством господина Гюпона, решили войти в контакт с вами - наиболее влиятельными людьми ваших стран для разработки и осуществления широкого плана реванша.

План этот имеет своей целью добиться свержения коммунистических режимов повсюду, где они установлены. Для достижения столь высокой и ответственной цели воистину хороши и приемлемы любые средства. Мы же хотим воспользоваться одним, на наш взгляд, самым верным и безотказным…

Рэдфорд сделал интригующую паузу и продолжал:

- Русские не скрывают, что первая термоядерная электростанция будет пущена в Северной Сибири, в районе города… Как это у них называется… Кру-то-горск, - он по складам с трудом произносил непривычное слово. - Предварительные подсчеты показывают, что ее мощность достигнет миллиарда киловатт. Мы обязаны использовать эту мощь в наших целях, в самый торжественный момент выпустить джина из бутылки, куда упрятали его русские.

Оратор передохнул и заговорил вновь, энергично жестикулируя:

- И тогда грянет гром! Это будет взрыв, равный по силе сотням водородных бомб. Он сметет этот промышленный район, которым так гордятся Советы, он покроет Сибирь радиоактивным пеплом, он отправит в преисподнюю миллионы коммунистов. Это будет удар по России сильнее всех разрушений второй мировой войны. Уже одно это свидетельствует о грандиозности нашего плана. Но, как я говорил, это лишь средство. Мы пойдем дальше.

Сразу же после взрыва наша пропаганда позаботится о том, чтобы убедить население России в неискренности его правительства, которое, говоря о мире, хранит в тайниках ядерные бомбы, а мы докажем это и убедим всех, что катастрофа в Сибири явилась результатом взрыва именно такого тайника, мы воспользуемся замешательством русских и обрушим на них ядерные удары с воздуха, бросим все, что удалось нам сберечь. И эти взрывы также объясним коварством русских…

И тогда, тогда можно не сомневаться, что коммунистические режимы рухнут, в мире вновь восстановится порядок, и в нашей стране придет к власти кабинет во главе с господином Гюпоном, а у вас во главе с вами, господа, со всеми вытекающими отсюда политическими и экономическими последствиями.

Рэдфорд умолк и раскланялся, давая этим понять, что он кончил свою речь. Теперь уже Герроу и Ранге, не скрывая обуревавших их чувств, с надеждой и нетерпением переводили глаза то на хранившего ледяное молчание Гюпона, то на Грэгса, так и не изменившею позы за всю долгую речь Рэдфорда.

Не ожидая приглашения хозяина, Грэгс встал с места. Он отдернул штору, закрывавшую большую настенную карту Советского Союза, и, указывая концом массивной авторучки на отмеченную красным флажком точку, заявил:

- Эффект этой операции и ее значимость особенно важны для успешного осуществления всех пунктов программы, столь блестяще изложенной господином Рэдфордом. Эта программа является подлинным реваншем Запада в исторической битве с мировым коммунизмом. Позволю себе заметить, что успех или неудача этой операции, которую я так и назвал бы «Операция «Реванш», равнозначны для нас победе или поражению. Будущее в наших руках.

Присутствующие в каюте, забыв о своей сдержанности, зааплодировали. Гюпон поднялся с места и провозгласил тост:

- Браво, Грэгс! За успех «Операции «Реванш», господа!

- За успех «Операции «Реванш»! За гибель мирового коммунизма! - дружно подхватили гости Гюпона. Зазвенел хрусталь бокалов.

Больше к «Операции «Реванш» уже не возвращались. Теперь она стала всецело делом рук Грэгса.

Вскоре все участники этого совещания вновь поднялись на палубу.

За все время не было сказано ни одного неблагозвучного слова, но над миром, над далеким районом Советской земли была занесена когтистая рука смерти. Это отлично понимали и пассажиры яхты «Индиана», гости атомного миллиардера Гюпона. Но они считали себя слишком воспитанными людьми, чтобы говорить о столь неприятных вещах.

По океанским просторам плыла белоснежная яхта, на ее палубе под яркими океанскими звездами стояли пять вполне респектабельных мужчин и беседовали на самые респектабельные темы.

Боба Гарриса - одного из двадцати матросов, составлявших экипаж грязного грузового судна «Ахилл», даже в мыслях никто не посмел бы назвать трусом. Во время памятной для всей команды стоянки в Порт-Саиде разве не Боб одним ударом нокаутировал здоровенного янки - главного заводилу целой компании забияк. И разве не от кулаков Боба мячиками отскакивали прихвостни этого янки, вздумавшие вступиться за своего поверженного предводителя.

А разве забыл кто-нибудь, как в Сингапуре, когда загорелся стоявший рядом с «Ахиллом» голландский танкер. Боб первым бросился в огонь и спас чужое судно от взрыва, а потом три дня угощал товарищей на полученные от голландца монеты.

Помнили здесь и о том, как в Индийском океане свалился за борт десятилетний мальчишка - сын случайного пассажира, и снова Боб первым прыгнул в волны, вытащил ребенка.

А в этот рейс в Батуми команда «Ахилла» вдруг перестала узнавать своего любимца. Был Боб высоким, длинноруким, плечистым парнем с широким, как у большинства негров, добродушным лицом, жесткими курчавыми волосами и большими глазами, в которых постоянно поблескивали лукавые искорки. И вдруг сейчас эти искорки погасли, взгляд сделался отчужденным, хмурым, от этого светло-шоколадное в обычное время лицо Боба стало теперь совсем черным, словно смазанным сажей.

Ничего определенного о причине внезапной перемены в своем настроении не мог бы сказать и сам Боб. Он только чувствовал, что с некоторых пор в его сердце закралась непонятная, непривычная ему тревога. Она тянула за душу, словно зубная боль, и не мог избавиться от нее даже ночами, впервые в жизни проводя их без сна, весельчак и крепыш Боб.

Уже третьи сутки был в пути «Ахилл». И третью ночь не спал на своей подвесной койке в кубрике Боб Гаррис.

Отчаявшись во всех своих попытках отогнать от себя грызущее беспокойство, Боб вышел на палубу.

Стояла тихая южная ночь. Отраженные в воде яркие звезды расцветали в морских волнах сказочными золотыми многолепестковыми цветами. На минуту Боб, зачарованный прелестью этой ночи, забыл о своих тревогах. Он залюбовался зыбкой лунной дорожкой на черной бурлящей воде и даже подумал о том, что никто не вступит на эту дорожку, никто не узнает, куда ведет она.

И сразу же, точно боль от ожога, заглушая все другие мысли, вновь поднялось в сердце забытое на миг беспокойство. Сразу стало холодно и тревожно и уже не казались больше золотыми цветами отраженные в воде звезды, и не манила, не звала никуда призрачная лунная дорожка. Впервые за всю его почти тридцатилетнюю жизнь Бобу было страшно и даже захотелось уйти с этого, вдруг ставшего непонятно пугающим, судна.

Но недаром же вся команда говорила, что Боб смелый и решительный парень. Боб закурил крепчайшую сигару и стал думать, он решил вспомнить, когда же он заболел этим страхом. Вначале у непривыкшего к размышлениям Боба даже заломило в висках, но мало-помалу голова освободилась от боли, мысли становились яснее.

Боб вспомнил: всего лишь три дня назад беззаботный и, как всегда, веселый бродил он по шумным улицам портового городка в обнимку со стройной ясноглазой Суллой. Да, все было как обычно. А вот потом, уже после возвращения на «Ахилл», почувствовал он первые уколы страха. «Как же все-таки это началось?» - безуспешно напрягал свою малотренированную память Боб. И вдруг его словно обожгло. «Ну, как же я мог забыть! - почти воскликнул Боб. - Сулла крепко поцеловала меня на прощание, и я поднялся по трапу. Слева у трапа стоял наш боцман Димитрос Ротос, а справа… справа старший помощник капитана Кицос Ботсос. Он был в плаще, темных очках и фуражке, надвинутой на самые брови…»