Если Игорь и не замечал явного сопровождения, то он уж никак не мог знать, а тем более заметить того, что происходило в этой машине.

Расположившийся на заднем сиденье человек несколько раз монотонно повторил в небольшой микрофон:

«Сокол, Сокол. Я - Ласточка. Птенец вылетел из гнезда!»

Прошли еще две минуты и это сообщение, уже отпечатанное на бланке, лежало на столе Лобова. Прочитав радиограмму, Алексей придвинул к себе микрофон и негромко сказал в него:

- Охрану птенца продолжать. Донесение через час.

Слова Алексея прервал раздавшийся из настенного динамика голос дежурного:

- Товарищ Лобов! Вас просит начальник Управления.

Лобов взглянул на часы. Было без двух минут десять. Ровно в десять он обязан был сделать очередной доклад о ходе операции. Положив в папку радиограмму, Лобов направился к Ларину.

Андрей Савельевич встретил Лобова как всегда приветливо и вместе с тем торжественно:

- Товарищ Лобов? Моим приказом в связи с болезнью Новикова, - Ларин чуть выделил последние слова, - вы назначаетесь исполняющим обязанности начальника отдела и непосредственным руководителем задуманной нами операции. Это будет для вас серьезным экзаменом. Надеюсь, что вы выдержите его.

- Благодарю за доверие, товарищ начальник, - спокойно проговорил Лобов и поинтересовался: - Что, Иван Алексеевич уже выехал на курорт?

Услышав утвердительный ответ, Лобов вновь спросил:

- Разрешите доложить первые результаты?

- Слушаю вас, Алексей Петрович…

…Кандидат технических наук Орест Эрастович Ронский в это утро тоже проснулся раньше обычного. Но причиной было вовсе не душевное волнение. Оресту Эрастовичу помешали спать служебные неприятности, которых у него в последнее время появилось более чем достаточно.

Декан факультета, на котором Ронский читал курс физики полупроводников, дважды посетил его лекции. И оба эти визита завершились неприятными для Ронского объяснениями. Декан, обычно мягкий и предупредительный человек, непривычно резко упрекал Ореста Эрастовича «в прямо-таки халатном отношении к своим обязанностям» и в «крайне низком идейно-научном уровне лекций».

И вот сегодня предчувствие, в которое очень верил в глубине души Ронский, предсказывало ему, что декан вновь удостоит его лекцию своим вниманием.

А Орест Эрастович, как назло, засиделся накануне за преферансом. «Пулька» завершилась ужином с обильным возлиянием, домой он добрался только под утро и, вздремнув пару часов, сел за письменный стол, чтобы хоть несколько освежить конспект еще года три назад написанной лекции. То и дело позевывая, потягивая из тонкого стакана в массивном серебряном подстаканнике крепчайший чай, Ронский лениво водил пером по бумаге, поминутно зачеркивая написанное.

Стрелка часов неумолимо приближалась к половине девятого, нужно было собираться в институт. И как всегда тщательно одевшись, Ронский вышел из комнаты.

На этот раз предчувствие все-таки обмануло Ореста Эрастовича. Декан не только не пришел на лекцию, но и вообще отсутствовал в институте. Успокоившийся Ронский, весело насвистывая незатейливую мелодийку, вышел в перерыв из аудитории в коридор. В дверях он почти лицом к лицу столкнулся с Игорем Стоговым.

- Игорь Михайлович! - расплылся Ронский в любезнейшей улыбке. - Рад вас видеть! Какими судьбами из вашего храма чистой науки в нашу кузницу кадров?

- Мне крайне необходимо поговорить с вами, - ответил Игорь. - Вы свободны?

Что-то в тоне и во всем облике Игоря подсказало Ронскому, что разговор почему-то будет не из приятных. Поэтому, не сгоняя с лица сладчайшей улыбки, Орест Эрастович попытался увильнуть.

- С удовольствием, с громадным наслаждением, Игорь Михайлович, но сегодня, к сожалению, лекции, и я…

- Я сверился с вашим расписанием, - не дослушав его, перебил Игорь, - с одиннадцати часов вы свободны. Я буду ждать вас здесь же.

- К вашим услугам, - вяло согласился Ронский и вежливо, но холодно поклонившись, направился в преподавательскую.

Игорь спустился в вестибюль, присел там на диван и, не замечая ничего вокруг, задумался. Перед глазами стояло полное, с матовой кожей холеное лицо Ронского, фатовские, точно подрисованные усики, угольно-черные тонко подбритые брови, большие, немного мечтательные глаза, тщательно зачесанные, чтобы скрыть наметившуюся лысинку, волосы.

Все в этом, в общем-то красивом, хотя и несколько приторном лице, в массивной, облаченной, в безукоризненный костюм фигуре было неприятно Игорю. Как и старший Стогов, он не мог снисходительно относиться к таким беспечно транжирящим себя натурам, как Ронский. Но сейчас Игоря занимали отнюдь не моральные качества его будущего собеседника.

Несмотря на гнездившиеся в глубине его души сомнения, Игорь сейчас был искренне убежден, что перед ним, если и не прямой убийца его отца, то, во всяком случае, человек, причастный к его смерти. А в том, что его отец погиб, Игорь сейчас уже почти не сомневался. Правда, Ларин и Лобов говорили, что профессор Стогов жив, что мертвый он просто не нужен врагу, но Игорь теперь сильно сомневался в правдивости их слов.

«Если отец действительно жив, то почему Ларин и его люди так медлят с поисками? Следовательно, их интересуют сейчас только преступники, потому что отца уже нельзя спасти! Но я постараюсь опередить их…» - так думал Игорь.

Потрясенный внезапно постигшим его горем, Игорь мог думать и думал только об одном: «Что же случилось с отцом? Как случилось несчастье? Что знает и что скажет Ронский?»

Младший Стогов не знал, да и не мог знать всей той огромной, кропотливой, невидимой для непосвященного глаза работы, которую в этот момент вели самые разные люди, чтобы дать ответ на эти же вопросы, найти и схватить врага, вновь вернуть советской науке профессора Стогова.

Начиная с минувшего вечера, во все вагоны уходящих из Крутогорска поездов, во все стартующие в Крутогорском аэропорту самолеты, садились пассажиры, покупавшие билеты за несколько минут до отправления. В их желтых, коричневых, черных чемоданчиках лежали не только традиционные смены белья, чистые сорочки и носовые платки. Были в них оптические приборы и химические препараты, позволяющие объективу фотоаппарата проникнуть под слой грима любой толщины и восстановить на специальной фотопленке подлинные черты лица человека, хоть чем-либо отдаленно напоминающего Стогова.

Бережно хранились в этих чемоданах переписанные в специальных радиоаппаратных на особо чувствительную ферромагнитную микропленку записи лекций профессора Стогова. Обладатели этих пленок имели возможность, не привлекая ничьего нескромного внимания, с помощью магнитофона, скрытого в кристалловидном наушнике, помещавшемся в ушной раковине, оживить в памяти звучание голоса профессора Стогова, если бы вдруг услышали нечто похожее на него. А для того, чтобы слушатели не ошиблись, особые приборы, помещенные в портсигаре, зажигалке, в корпусе ручных часов или авторучки, абсолютно точно фиксировали частоту колебаний и тембр голоса профессора Стогова и голоса, схожего с ним, подтверждая или опровергая это сходство.

Не ускользнул бы от чутких химических приборов, скрытых в стенках чудесных чемоданов, и запах Стогова, появись он в купе вагона или в салоне самолета. Игорь даже и не предполагал, что во время его отсутствия на даче, в ней побывали посланные Лариным люди, приборы которых навсегда запечатлели в своей химической памяти неуловимые даже для обоняния розыскной собаки тончайшие запахи, исходящие от одежды, обуви, посуды профессора - от всего, к чему он хоть раз прикоснулся. И теперь, если бы в помещении, где находились эти приборы, возник запах, схожий по своему химическому составу с запечатленным ими, они бы немедленно незаметно для окружающих просигнализировали об этом владельцу чемодана.

А сколько вооруженных такими же приборами автоинспекторов придирчивее, чем обычно, проверявших права у водителей всех легковых и грузовых автомашин, появилось в это утро и на городских улицах и на ведущих в Крутогорск дорогах. Люди Ларина побывали в гостиницах, ресторанах, театрах - везде, где могли обнаружился следы профессора.