Теперь шли в полном молчании. Перестал насвистывать даже жизнерадостный Рубичев. Путники карабкались по каменистой тропке на вершину Кедровой, с шумом выскальзывали из-под ног и устремлялись вниз острые камни, все громче шумели на ветру мохнатые кедры…
- Поспели, солнышко-то еще эвось где, - удовлетворенно проговорил Шабрин, первым вступивший на плоскую, точно стол, поросшую кедровником вершину горы. Старик снял теплую шапку-ушанку, с которой не расставался ни в зимнюю стужу, ни в летний зной. На круглом добродушном лице старого охотника выступили крупные бисеринки пота. Шабрин провел ладонью по редким серебристо-седым волосам на темени, улыбнулся и вдруг, широко раскинув руки, точно силясь обнять все вокруг себя, почти выдохнул:
- Гляди, Михаил Павлович! Гляди и запоминай! Вот это он и есть - Кряж Подлунный!
Но Стогов и без этого приглашения не мог оторвать взора от картины, открывшейся с вершины Кедровой.
От самого подножья Кедровой и дальше на северо-восток, куда хватал глаз, теряясь за линией горизонта, тянулись горы. Они то стягивались в одну линию, образуя частокол острозубых вершин, то, разделенные широкими распадками, далеко отклонялись друг от друга, и тогда между ними розовело глубокое рассветное небо.
Десятки вершин открывались взору Стогова. И не было среди них двух схожих. Плоские, точно стесанные солнцем, водой и ветром; острые, пиками вонзившиеся в облака; изогнутые, напоминающие скрюченные пальцы; вершины, являвшие бесформенное нагромождение камней, и вершины самой причудливой формы, казавшиеся то генуэзскими сторожевыми башнями, то стенами и бастионами грозных крепостей, то древними часовнями. Горы, поросшие непролазной тайгой, зеленеющие мягкими луговыми травами, желтеющие ржавым покровом мха, - они были повсюду, они как бы надвигались на тайгу в долине, точно стадо беззвучных каменных чудовищ.
Поистине великолепна была эта волнующая каменная поэма в ясный рассветный час. Солнце уже поднялось над горизонтом и теперь заливало щедрым светом горные цепи. Казалось, гигантская радуга опустилась вдруг на землю. Пики Кряжа Подлунного вспыхнули, заискрились в солнечных лучах. Еще мгновение назад бледно-синие, они стали вдруг золотыми, нежно-розовыми, пурпурно - алыми… Горы, словно ожили, обрели живую плоть, задышали.
Казалось, звучит, льется над землей чудесная симфония, и каждая вершина исполняет в ней строго определенную взыскательным дирижером партию.
Впрочем, нет. Не все вершины, не все горы слали пробуждающейся тайге щедрые краски рассвета. В самом центре горной цепи зияло белесо-серое пятно. Солнечные лучи не в силах были пробить это мутное месиво и точно обходили его стороной, а шапка тумана висела над крохотной частицей Кряжа, тяжелая, неподвижная, непроницаемая.
- Вот там и прячется Незримый, - тронув за локоть Стогова, негромко проговорил Рубичев…
- Вижу, - в тон ему так же негромко отозвался Стогов. - Вижу и думаю, думаю, Василий Михайлович, об этом чуде. Хоть и не люблю, не приемлю я сие мистическое слово, но похоже, что в данном случае мы имеем дело именно с чудом природы. Если озеро Кипящее, как вы его называете, действительно кипит, кипит столетия подряд, следовательно, есть все основания полагать, что этому процессу весьма активно способствуют силы, я бы сказал, безграничные по могуществу. Мы обязаны, Василий Михайлович, постичь характер этих сил… Может быть, именно там редчайшее топливо для нашего Земного Солнца…
…- Мы обязаны постичь характер этих сил, - снова говорил, спустя несколько дней после первой встречи с Незримым, Михаил Павлович Стогов своему ближайшему сподвижнику по созданию будущего института Петру Федоровичу Грибанову.
Профессор Грибанов - атлетического сложения немолодой уже человек с длинным несколько бледным лицом, обрамленным буйной курчавой бородой, сверкая крупными, выпуклыми, черными, цыганского типа глазами возразил:
- Но вы же, коллега, осведомлены, что все попытки вступить на вершину Незримого завершались неудачей. И, мне думается, что невероятно в столь…
- Мне кажется невероятным только одно, - резко возразил Стогов, - что до сих пор на вершину Незримого еще не ступала нога исследователя. Я должен побывать там…
…И снова тянулся внизу бесконечный фиолетовый ковер тайги. Слегка покачиваясь, громко стрекоча мотором, вертолет держал курс на Незримый. Профессор Стогов провожал задумчивым взором убегающее назад лесное море. Невольно вспоминалась первая встреча с тайгой, когда открылась она на экране телевизора в реактивном гиганте. Михаил Павлович не привык, да и не умел кривить душой и теперь не мог не признаться себе, что тогда, в первый раз, тайга встревожила, даже испугала его. Только увидев с подоблачной высоты безбрежный зеленый океан, Стогов по-настоящему ощутил разлуку с Москвой, со всем, что многие годы было его жизнью. В тот момент он ясно понял, что там, в Москве, закрылась какая-то страница его жизни, и вот сейчас, в эту минуту, начинается новая, неведомая. Он еще не знал тогда, какие события заполнят эту новую страницу, но уже мысленно готовил себя к этим событиям.
Тогда, год назад, он был еще гостем в этой тайге, а теперь… Теперь за плечами его горели костры ночёвок на таежных полянах, кажется, даже и сейчас еще ноги его хранят тяжесть утомления после сотен километров пеших переходов по бурелому, топям и каменистым увалам… Теперь он стал своим человеком в тайге, тайга раскрыла ему свое неласковое сердце и сама поселилась в его душе.
Первый пеший поход через тайгу к отрогам Кряжа Подлунного завершился тем, что Стогов забраковал уже намеченную площадку и настоял на перемещении будущего города науки в район горы Кедровой, на двести километров дальше от Крутогорска, но ближе к удивительным энергетическим кладовым Кряжа Подлунного.
Узкие тропки, что вместе с Шабриным и Рубичевым год назад проторили они в чащобе, становились все шире, оживленнее, и уже недалек был тот день, когда они превратятся в бетонированные автострады, ведущие от Крутогорска к будущему городу науки в Северной Сибири.
При первой встрече с секретарем обкома он едва не надерзил Брянцеву, а сейчас город науки, о котором шел тогда разговор, существовал уже не только в мечтах. Вслед за маленькой, импровизированной, как называл ее сам Михаил Павлович, экспедицией Стогова, Рубичева и Шабрина в тайгу ушли сотни изыскательских отрядов. А сегодня эскизы и чертежи с затейливо выполненными подписями проектировщиков уже лист за листом сдавали в архив. То, что еще несколько месяцев назад было чертежами, стало ныне просеками первых улиц в таежном приволье, линиями первых домов, громадами первых корпусов института. И все вместе: дома, улицы, корпуса будущего института, крупнейшего на Азиатском материке, ныне уже носило имя - короткое и славное - город Обручевск.
Все это время, до отказа заполненное всевозможными, чаще всего неожиданными, прежде совсем незнакомыми заботами и делами, не раз думал Стогов о славной жизни человека, чье имя было увековечено в названии нового города. Забота о славе и могуществе Отечества, неутолимая жажда познания вели сквозь снега и горы, через непролазные леса и раскаленные зыбкие пески великого геолога и путешественника. Владимир Обручев шел по следам торивших до него по Сибири узкие тропы русских землепроходцев. Ныне люди, вступившие во вторую половину века Октября, призваны были приумножить славу и подвиг Владимира Обручева.
В трудах и заботах по строительству города науки минул год непривычной, увлекательной жизни. И весь год, ни на один день не померкла в памяти Стогова картина залитых веселыми рассветными лучами гор и грязно-серого пятна тумана в центре этого переливающегося всеми цветами радуги горного кряжа. Таким впервые увидел Стогов пик Незримый, таким видел его еще не раз в первое свое крутогорское лето. И не было дня, когда бы не посещало Михаила Павловича желание побывать на этом овеянном легендами пике, постичь его тайну.