Вечерами, когда спадала жара и ветер с Тавды приносил живительную прохладу, богатыри начинали военные игры. Стреляли из луков в круглые щиты, подвешенные на жердях. Прыгали через протянутые ремни. Метали обкатанные рекой тяжелые круглые камни: кто дальше.

Асыка благосклонно награждал победителей: кого поясом с медными бляхами, кого ножом в нарядных ножнах, кого просто ковшом медового напитка из своих рук.

На поле перед Пелымским городком каждый день будто праздник. Шумно, сытно, весело.

Однако многоопытного Асыку мучили недобрые предчувствия: не все было ладно, не все устойчиво, как казалось на первый взгляд. Богатыри-урты бодры и веселы. Это понятно – они готовы сражаться с кем угодно и где угодно, в этом их жизнь, их предназначение, единственная плата за праздность и почет. Но почему так пасмурны воины из юртов? И почему их так мало? Почему не пришли кондские дружины? Почему нет никого с Лозьвы-реки?

Вопросы, вопросы…

Не находили ответа на эти вопросы ни сам Асыка, ни первый его советник князь Калпа, ни Юмшан, ни шурин Юрга, ни сотник Анфим, который отправлял гонцов по юртам и расспрашивал их по возвращении.

Черная доска Юмшана исчерчена волнистыми линиями меньше чем наполовину. А когда раньше созывали воинов, одной доски даже не хватало. Почему так?

И еще одна ночь опустилась на берег Пелыма. Засыпал возле опадающих костров воинский стан князя Асыки. Рыбьи всплески стали слышны, птичья перекличка, даже легкое шуршание травы под ногами караульных воинов.

Благословенна ночная тишина, если миром она наполнена, не войной…

Но война вползла в шатер князя Асыки, спугнув призрачный покой: княжеский урт Четырь принес весть, что русские воеводы перелезают Камень с судами и пушками.

Старый воин Четырь был умен и осторожен. Своих людей он оставил далеко за пределами стана и пришел один, тайком, не узнанный в темноте даже караульными воинами. Асыка тоже не хотел огласки, велел позвать на совет лишь самых близких: Юмшана, Калпу, Юргу. Они входили в шатер, молча усаживались на свои привычные места возле Асыки, с притворным равнодушием поглядывали на Четыря, который жадно рвал зубами остывшее мясо. Наконец Четырь насытился, рыгнул, обтер сальные пальцы о голенища ровдужных [54] сапог.

Асыка негромко произнес:

– Расскажи то, что мне рассказывал.

И Четырь – тоже негромко, почти шепотом – начал:

– С весны, как велено было, сидел я со своими воинами в городке на перевале. Верные люди с Камы-реки, с Яхтельи прибегали, говорили: русские воеводы на многих судах к Камню плывут…

Асыка кивнул: верно, были от урта Четыря гонцы, по гонцовским вестям и войско к Пелымскому городку собирали!

– Когда до истока Вилсуя поднялись русские воеводы, еще одного гонца послал, а с ним десять воинов, чтобы невредимым дошел гонец…

Асыка снова кивнул. И этот гонец благополучно прибыл. Тогда дружины уртов из ближних городков уже собрались к Пелыму.

– А потом, перед последней неделей месяца нельмы, русские воины в железных рубахах и шапках, с длинной пушкой подошли к городку. И малые пушки были у некоторых в руках. Таких малых пушек ни у нас, ни у тюменских татар нет. С русскими был Емельдаш, узнал я его. С воеводой русским шел рядом, тоже в железную рубаху одет. Длинная пушка ворота повалила. Малые пушки столь же страшно стреляли, с дымом и огнем. Побежали воины из городка в лес…

Юмшан зло отбросил кинжал, который вертел в руках, прошипел:

– Биться надо было, не бежать! Не мужчины вы, жалкие трусы!

– Сам знаешь, князь, боятся наши люди огненного боя, – виновато проговорил Четырь. – Да и меньше нас было. Кто же знал, что русские взойдут на Камень с пушками?

– Говори дальше! – приказал Асыка, жестом останавливая сына.

– Однако далеко мы не побежали, из леса смотрели, как русские веревками тянут свои большие суда на Камень. Как первое судно оказалось по нашу сторону Камня, велел я людям своим уходить. Камень не остановил русских воевод, князь, священный Нуми-Торум, Хозяин Верхнего Мира, отвернулся от нас! Думаю, русские суда вышли сейчас на свободную воду, по Лозьве-реке плывут…

Асыка закрыл ладонью воспаленные глаза. Вот и кончились бессонные ночи сомнений. Русские воеводы уже за Камнем. До Пелымского городка им всего две недели неспешного судового пути. Да еще неизвестно, намного ли опередил их Четырь: может, совсем близко большие русские ладьи с пушками? Будет бой…

«А нужен ли этот бой? – подумал вдруг Асыка. – Может, выгоднее пропустить русских, спрятаться в лесах, а потом вернуться с целым войском? Как оценят князцы и старейшины мое поспешное бегство – как слабость или как мудрость?»

Князь Асыка размышлял, вполуха слушая, как Юмшан расспрашивает урта:

– Сколько воинов было с тобой на Камне?

– Сотня и еще половина сотни. Почти все невредимыми ушли.

– А сколько воинов сюда с собой привел?

– Да сотни три, наверное.

– Почему так мало? Почему не собрал воинов на Лозьве? Там много юртов и много мужчин, способных носить оружие, где они?

Асыка отвел от глаз ладонь, напряженно вытянул шею. Он не мог подумать, чтобы опытный Четырь не догадался собрать по пути воинов. Что-то произошло – странное, тревожное, о чем урт не решается даже сказать. Мнется Четырь, глаза отводит.

– Почему не собрал воинов? – грозно спросил Асыка. – Говори правду!

Правда оказалась страшнее, чем ждал Асыка. Старейшины лозьвенских юртов отказались послать воинов в Пелымский городок, а когда Четырь пробовал взять их силой, откочевали со всеми своими людьми в болота, в непролазные дебри, куда знали тропы только местные жители. Лишь богатыри-урты из нескольких городков присоединились к воинству Четыря. Но уртов было мало, те самые полторы сотни, на которые увеличилось число воинов Четыря. Лозьвенские вогулы не желали воевать с русскими!

Юмшан, потрясая кулаками, грозил непокорным страшными карами. Толстый Калпа укоризненно покачивал головой, как бы удивляясь такому безрассудству лозьвенских старейшин. Юрга, по-звериному оскалив крупные желтые зубы, требовал, чтобы именно его послали с отборной дружиной уртов на Лозьву.

Но Асыка молчал, застыв, как каменный истукан. Он думал, и думы его были тоскливы и безнадежны, как вой февральских метелей.

Он думал о том, что помощи больше ниоткуда не будет, лозьвенские старейшины подали дурной пример, которому последуют многие. Думал о том, что войска мало, русских воевод не победить. Но и от боя уклоняться нельзя. Иначе во всех юртах будут говорить, что он испугался, ниже болотной ржавчины упадет он в глазах людей. Как подниматься потом, какими водами смывать позорную болотную гниль? А поражение еще не конец. Асыка покажет свою смелость и решительность, покажет людям, что достоин быть большим князем! И останется им, когда русские воеводы уйдут обратно за Камень!

Асыка встал, выпятил круглый, туго обтянутый шелковым халатом живот, – не мечущийся в сомнениях старец, повелитель! Непререкаемо сказал:

– На Лозьву-реку уртов посылать не буду: отпавший утес к горе не прилепишь. Здесь, на устье Пелыма, встретим русских воевод. Да помогут нам боги!

Каменисты верховья Лозьвы, но в середине лета все пороги и переборы уходят под большую воду: тающие снега с горных вершин щедро питают реку, и бежит она между обрывистыми берегами стремительно и ровно, легко несет на своих плечах насады и ушкуи. После немыслимых трудов на Камне – такая благодать!

Гребцы отдыхали, поглядывали на проплывающие мимо утесы, на гребенки леса по-над обрывами, за которые цеплялись кудрявые облака. Кормщики едва шевелили рулевыми веслами, удерживая суда на быстрине и вписывая их в повороты реки.

Пустынные, дикие места. Ни селений, ни шалашей рыболовов. Казалось, и поставить шалаши негде: прямо в воду обрывались утесы. Кормщики Петр Сидень и Иван Чепурин с трудом отыскивали распадины, куда можно было причалить на ночь суда.