Большой князь Молдан храбрый и гордый, он сразу пошел с уртами к Обскому Старику. А Екмычей старый и осторожный. Когда Молдан позвал его с собой, Екмычей сначала отправился к шаману.

Шаман у Екмычея был хороший, сильный, недаром люди прозвали его Олынг-игн, что означает Башковитый Старик. Шаман умел не только изгонять из тела болезни и просить духов об удаче на охоте, но и предсказывать будущее.

Олынг-игн шаманил для одного князя Екмычея, даже сыновья остались за порогом юрты. Гудел, надрываясь, большой бубен, звенели бронзовые колокольчики. Шаман скакал вокруг костра, трясся и завывал, катался по земле, выкрикивая непонятные слова.

Екмычей терпеливо ждал. Когда Олынг-игн возвратится из путешествия в страну духов, он все расскажет князю и получит в награду за пророчество молодого оленя.

Наконец шаман повалился на спину, бессильно раскинул руки. Екмычей склонился над ним, погладил мокрую от пота щеку. Шаман зашептал в самое ухо тихо, прерывисто:

– С неба опускается веревка… Ползу по веревке… Выше, выше… Звезды загораживают путь… Отстраняю звезды руками… Горячо… Печет ладони… Ледяная лодка… Плыву в лодке по небу… Веслом загребаю облака… По лунной дорожке, как по речке, спускаюсь в лодке с неба… Быстро спускаюсь… Вихрь пронзает меня… Крылатые духи несут лодку в подземную пещеру… Темно, темно… В костре синие холодные угли… Старая Ама, мать шаманов, говорит со мной… Говорит, быть беде, быть беде… Больше ничего не помню…

Шаман задергался в конвульсиях, из перекошенного рта потекла пена, глаза остекленели. Страшным был шаман, будто воплощение беды. И Екмычей решил: пусть к Молдану идут сыновья с немногими воинами, они молодые, быстроногие, а как убегать ему, старому князю?

Сбылись пророческие слова матери шаманов Амы. Молдан и сыновья Екмычея в плену, большие лодки русских воинов плывут по Оби, скоро будут здесь. Что делать?

За свою жизнь князь Екмычей не боялся. Городок его стоял неподалеку от реки, но в глухом лесу. Вал высокий, стены крепкие, у воинов много стрел с зазубренными железными наконечниками, смертоносные отказы [74] и остро заточенные пальмы [75], легко пробивающие самую толстую звериную шкуру. Даже войско, состоящее из одних богатырей, надолго задержится под стенами городка.

Но если и падет городок, самому Екмычею опять же ничего не угрожает. Только немногие, самые доверенные урты знают, что дом больших собраний, жилище князя, пуст. Екмычей с близкими родственниками, рабами и телохранителями ушел в потаенное селение, к которому через болота и урманы вела извилистая тропа. Селение Екмычея стояло на берегу лесного озера. Стража на тропе предупредит об опасности, и княжеская семья переплывет озеро на легких долбленках-хопах и спрячется в лесу. Погони можно было не опасаться: больше лодок на озере не было…

Отсюда, из безопасного места, Екмычей смотрел на людские тревоги как бы со стороны, отстраненно. Это для простых людей князь Молдан был вроде самого великого Торума, повелителя больших и малых духов. Екмычей признавал силу большого князя, но не преклонялся перед ним. Владетель неведомой за-каменной страны, пославший свои суда на Ась-Ан [76], оказался сильнее Молдана. Почему бы не подчиниться ему и покорностью вернуть плененных князей и уртов?! Русские воеводы не останутся вечно в стране ась-як [77], они возьмут ясак и уйдут в свою землю. За плененных сыновей придется отдать большой выкуп, но Екмычей заплатит, сколько попросят. Наверно, так будет угодно богам, ибо, если боги не пожелали, они бы не пропустили русские суда через Камень…

Старый Екмычей превыше всего ценил неизменность жизни. Княжескую власть он воспринимал как нечто приятное, но одновременно слишком хлопотное, отвлекающее его от главного – от простых человеческих радостей в окружении детей, внуков, верных слуг, от удачной необременительной охоты в заповедных урманах [78], надежно огражденных от чужих охотников белыми затесами с княжескими знаками. Счастье человека – в его собственном юрте, чужие заботы лишь отягощают голову, и меха, которые приносят охотники из подвластных князю паулов, не окупают эти заботы. Только неразумные мечтают о военных тревогах, мудрые живут тихо и устойчиво, как деревья в лесу. Бури проносятся над лесом, не касаясь корней, питающих жизнь. Так и русские суда – пробегут по великой реке, не подрубив корней обского народа. Если русские воеводы предложат мир, Екмычей посоветует принять его со смирением и верой в единственную справедливость содеянного. А может, и к лучшему это пришествие воинов в железных рубахах?! Как два оленя в одном урочище, сшибутся рогами тюменский хан и повелитель закатных стран… А обский народ останется в стороне от их схватки, будет пребывать в мире… Так и надо сказать седоголовым старцам…

Екмычей, кряхтя, поднялся с лавки, побрел к двери, потирая тыльной стороной ладони поясницу. В жердевом тебане [79] сидел на корточках гонец, который принес весть о поражении князя Молдана и теперь ждал решения Екмычея.

– Передай старейшинам, чтобы вышли на берег с подарками, – говорил Екмычей почтительно склонившемуся гонцу. – Пусть седоголовые старцы скажут русским воеводам, что князь Екмычей не хочет войны. Пусть воеводы возьмут ясак и вернут пленных князей. Пусть посол воевод придет в дом больших собраний, я сам буду говорить с ним.

Гонец убежал. Екмычей долго смотрел ему вслед сквозь жерди тебана. Молодой воин, быстрый воин… Не пройдет и двух варок [80], как старейшины будут оповещены о воле князя.

По ступенькам, вырезанным в земле, Екмычей поднялся из жилища, привычно, по-хозяйски, огляделся. Берестяная крыша заглубленного в землю дома оказалась вровень с его глазами, над крышей покачивались лохматые еловые лапы. Хорошо, когда спину жилища прикрывает могучая толща леса. И щедрая зелень поляны, полого спускавшейся к озерной глади по другую сторону дома, – тоже хорошо.

Тяжкая надежность леса и светлый водный простор – такой представлялась Екмычею вся земля его юрта. И в подземном царстве тоже будут, наверно, лес и вода…

Большими серыми рыбинами приткнулись к берегу остроносые лодки-хопы. Костер дымится, пахнет от него дымком и рыбным варевом, воины в кожаных панцирях сидят кружком, копья воткнули древками в землю, а на остриях прозрачные стрекозиные крылья, как трепещущие блики солнечных лучей. Хорошо!

Ребятишки в штанах из скользкой кожи налима играют с лисятами. Чернобурых лисят, по обычаю обского народа, привязали веревками к колышкам и откармливали все лето, чтобы потом убить и сшить из шкурки шапку – каждому мальчику из своего лисенка. Как кто ухаживал за зверенышем, такой и будет шапка. А люди будут сравнивать, чья шапка лучше. Нет горше позора для мальчика, чем ходить в шапке с залысинами, с жидким неровным мехом. И отцу будет стыдно, и деду. Но Екмычей знал, что ему-то стыдиться не придется. Внуки росли здоровыми, послушными, старательными. Хорошо, когда у человека много внуков, которыми можно гордиться!

Женщины сидят на песке возле самой воды, пластают рыбу широкими ножами. Екмычей залюбовался, как ловко и быстро они швыряют рыбину на доску, одним округлым движением вспарывают брюхо, отсекают кишки и бросают в котел с кипящей водой – вытапливать рыбий жир. В другом котле, поменьше, где варился клей, тяжело поворачивались рыбьи пузыри. Клей из рыбьих пузырей дорого ценился, его покупали даже татары. Очищенную рыбу женщины надрезали вдоль хребта, распластывали, как большую лепешку, делали несколько неглубоких поперечных надрезов и передавали девочкам, которые уносили ее на помост – нором – вялить над огнем. На плетенке норома уже светлели длинные рядочки разделанной рыбы.