Опустив голову, старик несколько минут молча смотрел на фасоли, затем продолжал:

— Ибн Хусейн! Ты не ребенок, сам понимаешь, что ни я, ни ты, ни мои фасоли не могут изменить нашу жизнь. Смерть преследует нас на каждом шагу! Будь заботлив к матери, и аллах продлит ее дни. Не гнушайся черной работы, и ты получишь свой кусок хлеба. А деньги твои мне не нужны. — Он поднял с платка пиастр, добавил к нему еще две свои монеты и протянул их Мухтару: — На, купи от меня что-нибудь сладкое своей матери.

Старик собрал фасоли в кисет и сунул его за пояс.

— Иди с миром, сын мой! — сказал он, поднимаясь и свертывая платок. — Борись с невзгодами, и горькая доля отступит от тебя!

Мухтар, охваченный страхом за судьбу матери, ничего не мог сказать. Он заторопился домой. Старик не открыл ему ничего. С каждым шагом на душе становилось тревожнее.

С ближнего минарета донесся голос муэдзина, призывающего правоверных к вечерней молитве. Наступил час, когда шумные, бурлящие улицы Багдада замирают, чтобы вновь проснуться с первыми лучами восходящего солнца. Даже неугомонные горластые ребятишки утихают и, утомленные дневной беготней, отправляются домой, чтобы помочь родителям в домашних делах.

Когда Мухтар свернул наконец в свой переулок, он сразу почувствовал недоброе. Над их домом поднимался густой черный дым, у ворот толпились ребятишки, в калитку входили женщины с кувшинами.

«Умма!» — мелькнуло у Мухтара в голове. Он опрометью бросился к дому. Не замечая никого из друзей, стремительно ворвался во двор и остановился, будто с разбегу натолкнулся на невидимое препятствие.

Посреди двора на низком длинном топчане неподвижно лежала его мать, покрытая белой материей. Чуть поодаль, у дымного костра, хлопотали женщины, подбрасывали в огонь щепки, доливали воду в котел. Верховодила ими какая-то старуха. Она то и дело покрикивала:

— Давайте воду! Надо начинать! Поторапливайтесь, уже темнеет!

Пожалуй, только в этот миг он понял, что произошло. Он весь затрясся, как в лихорадочном ознобе, рванулся вперед, упал на колени перед телом матери и неистово закричал:

— Умма… Азиза!.. Мамочка, дорогая моя!..

Кто-то из женщин пытался поднять мальчика, успокоить его, но Мухтар ничего не слышал. Он гладил руки и лицо матери, целовал ее уже похолодевшие бледные щеки и, задыхаясь от слез, шептал:

— Мамочка, родная, открой глаза!.. Проснись, взгляни на меня… Вот, смотри, я принес тебе свежего хлебца, он еще теплый!..

Потрясенные горем мальчика, женщины пытались утешить Мухтара, но сами не могли сдержать слез.

Старушка, которая собиралась омыть Фатиму, обращаясь к женщинам, сказала:

— Пусть поплачет, пусть поплачет. Слезы сына облегчают загробную жизнь матери. Аллах увидит слезы ребенка и широко распахнет ворота рая перед душой усопшей. — А сама кивнула женщинам: уберите, мол, мальчишку!

Старой Ходидже и матери Хашима-эфенди Зулейхе с трудом удалось увести рыдавшего Мухтара со двора. Ходиджа шла с ним рядом и ласково шептала:

— Не плачь, мой мальчик, я буду твоей матерью.

Женщины омыли покойницу, завернули ее в белый саван, положили на носилки и ушли со двора. Вместо них пришли мужчины. Они накинули на усопшую общественное покрывало и подняли на плечи, чтобы проводить в последний путь. Покойницу на ночь в доме оставлять нельзя, нужно как можно скорее предать ее земле — таков закон ислама.

У самого дома похоронной процессии повстречался Шейх-Саид. Он шел с небольшим узлом в руке. Старик сразу понял, что все кончено, что он опоздал. Скорбно вздохнув, он ссутулился и молча подставил плечо под носилки.

У всех людей одна кормилица — земля. В ее материнские объятия и отдали Фатиму.

Ее похоронили в той части кладбища, что принадлежит всем и никому, — там, где хоронят бесплатно и где бесследно исчезают могилы бедняков.

Всего этого Мухтар не видел. Укрытый заботливой рукой Ходиджи, он забылся в тревожном и тяжелом сне, пока утренние лучи не разбудили его, Проснувшись, он не сразу понял, где находится.

Ходиджа в слезах глядела на сына Фатимы и думала: «Бедный мальчик мой, горе твое велико, но ты должен перенести его!» В это время за ее спиной раздался мужской голос. Обернувшись, она увидела Хашима-эфенди, сына госпожи Зулейхи.

Хашим-эфенди, поздоровавшись с Ходиджей, подошел к Мухтару, но мальчик ничего не замечал. Он горько плакал.

— Братец, твой голос слышен даже на том берегу… Встань, пойдем со мной, нам нужно кое о чем потолковать…

Мухтар поднял голову. Увидев Хашима-эфенди, он смутился, неохотно поднялся с места.

Хашим-эфенди, повернувшись к Ходидже, спросил:

— Умма Ходиджа, разрешите Мухтару позавтракать у нас…

Ходиджа молча наклонила голову в знак согласия.

Хашим-эфенди обнял Мухтара за плечи и повел его со двора.

Войдя в свой дом, учитель провел Мухтара в комнату, где он спал и работал. Мальчик был здесь впервые.

— Подожди меня, я скоро приду.

Оставшись один, мальчик стал с любопытством оглядывать комнату. Первое, что бросилось ему в глаза, были книги, множество книг. Они стояли и лежали на полках, громоздились на письменном столе рядом с высокими стопками газет и журналов. На стенах висело несколько портретов незнакомых людей с длинными пышными бородами. Особое внимание мальчика привлекла мраморная скульптура какого-то воина, стоявшая на тумбочке. На цоколе скульптуры было вырезано слово «Спартак». Мухтар так увлекся созерцанием окружающего, что не заметил, как в комнату вернулся Хашим-эфенди. В руках он держал цветистый поднос с горячими лепешками и чаем.

Поставив посредине устланной ковром комнаты поднос, хозяин пригласил:

— Садись, позавтракаем.

Затем разломил лепешку и скомандовал:

— Налей-ка чаю мне и себе!

Мухтар поставил стакан с крепким чаем напротив учителя.

— Благодарю.

Глядя на хозяина, Мухтар и сам принялся за еду.

Ели молча. Закончив завтрак, Хашим поднялся с ковра. Мухтар, поблагодарив аллаха, убрал стаканы, поднял поднос, отнес в другую комнату и вернулся.

Хашим-эфенди, усадив мальчика рядом с собой, спросил:

— Что ты думаешь, братец мой, делать дальше? Мастерскую вашу Казим закрыл навсегда, а другого ремесла у тебя нет. Как ты намерен жить?

Мухтар молчал. Он не знал, что ответить. В эти минуты он не мог думать ни о чем, кроме своего горя.

Заметив его состояние, Хашим предложил:

— Мне кажется, Мухтар, тебе лучше всего на первое время перейти жить к нам. Не так ли?

Слова Хашима-эфенди не сразу дошли до Мухтара — так неожиданно было это предложение. Но когда понял, радость захлестнула его: жить вместе с учителем, бывать в этой светлой комнате, листать эти книги!.. Глаза его заискрились, но щемящая боль сдавила ему сердце. Он снова увидал черный дым костра, неподвижное тело уммы, а в ушах его звучал печальный и ласковый голос старой Ходиджи: «Мой мальчик, я буду твоей матерью».

Он поднял на учителя полные слез глаза:

— А как быть с умма Ходиджей? Она ведь совсем одна, и моя мама так любила ее…

Хашиму пришлось по душе такое теплое отношение Мухтара к обездоленной женщине. Он обнял его за плечи.

— Хорошо, мой мальчик. Поступай так, как велит тебе сердце. А сюда, к нам, приходи как в свой дом. Что ни понадобится — обращайся без стеснения. Понял?

Мухтар посмотрел на учителя благодарным взглядом и согласно кивнул головой.

— Ну, вот и хорошо, — сказал Хашим-эфенди. — А теперь, мой маленький друг, я хочу тебе сказать вот что. Я понимаю, тебе сейчас тяжело. Горе окутало твою жизнь мраком. Но помни, сколько бы ни длилась ночь, все равно наступит рассвет. Ты еще очень молод, и твоя заря впереди. Поэтому не падай духом. — Он похлопал его по плечу. — Ты счастливее многих своих сверстников, ты умеешь читать! Вот и учись. Ищи опору в дружбе с хорошими людьми, в книгах, в труде. Главное — не гнушайся никакой работы. Помни — сладок только тот хлеб, что честно заработан своими руками. И как бы тебе ни пришлось трудно, никогда не зарься на чужое добро. Ты понимаешь меня?