Представьте, в эти суматошные для Врангеля дни господин де Робек опять пригласил его к себе на «Аякс». Но происходило это уже не в Константинополе, а в севастопольской Южной бухте, куда «Аякс» прибыл с визитом из Турции.

Снова сидят они, барон и комиссар, в просторном салоне и беседуют. Де Робек все так же благодушен и мил. Несколько более, чем обычно, хмур Врангель, но его настроение можно понять — неудачи всё, неудачи, не везет барону, немилостива к нему Клио. Настроение в войсках — это уж не скроешь — унылое, и теперь стоит вопрос: что же дальше-то делать?

На столе — холодные блюда и дорогие ливадийские вина. Солнца нет, за иллюминатором серенький холодный денек, моросит дождик; в море штормит, и даже здесь, в бухте, укрытой от ветров, тяжеловесный дредноут слегка покачивает с борта на борт.

— Итак, — говорил де Робек, — вы стоите сейчас перед трудной дилеммой — отводить ли войска обратно за крымские перешейки или же оставаться в Таврии и принять здесь генеральный бой. Да, судя по обстановке, эта дилемма назрела, и надо ее решить. Я лично, господин барон, стою за последнее.

— То есть?

— Оставаться в Таврии, — ответил де Робек.

— Почему?

— Потому что, простите за откровенность, именно так думают в Лондоне и Париже. Насколько мне известно, ваши генералы тоже так считают.

Врангель задумчиво глядел в иллюминатор. Страшно было, как кричат над бухтой чайки. Барона почему-то раздражал этот крик. Неприятные ощущения вызывал и скрип «Аякса». Как блестел, как внушительно выглядел корабль весной в Константинопольской бухте! Те же орудия, те же палубы, те же мачты с протянутой над ними паутиной антенн, а впечатление было такое, будто дредноут потускнел и одряхлел.

Всего семь месяцев прошло.

— Я не ошибся, господин барон? Ваши генералы ведь тоже за то, чтобы остаться в Таврии, несмотря ни на что?

— Окончательного решения у нас еще нет, но и Шатилов и Кутепов за это.

— Ну и прекрасно, — закивал удовлетворенно де Робек. — Положение ваше трудное, надо признать. Летом, когда большевики откатывались назад от Варшавы, вы еще были близки к победе как никогда. Ударив из Таврии, вы легко могли соединиться где-то в районе Киева с войсками Пилсудского, и тут уж вы бы вместе двинулись на Москву. Увы, не вышло… Теперь, если уйдете из Таврии, вы потеряете все, чего добились за весну и лето, и превратитесь в маленькое, простите, ханское государство, каким ваш Крым и бывал некогда.

Со стороны де Робека было жестоко говорить барону такие вещи. Врангель и сам в последнее время все чаще вспоминал слова Слащева: «Идем в набег». Этой роковой фразы барон никогда не простит Слащеву, продолжающему и сейчас донимать штаб главнокомандующего своими рапортами и предложениями, как разбить красных. О, если бы действительно нашлось такое средство! В последние дни барон, как ни старался, не мог скрыть свою растерянность. И вдруг, как бы почуяв, что он нуждается в поддержке, словно снег на голову свалился де Робек.

В сущности, было понятно: дредноут не зря примчался из Константинополя. Союзные державы Антанты держат там своих верховных комиссаров, и, очевидно, их согласованное мнение и поспешил довести до сведения барона сидящий сейчас перед ним заморский гость.

Бросая на него искоса быстрые взгляды, Врангель минутами испытывал тяжелое чувство зависти: ведь и он, Врангель, мог быть полуфранцузом или полуангличанином, если бы его предки нанялись служить не русскому государю, а кому-нибудь из королей Франции или Англии того времени. Случай сделал барона русским, и вот спустя два-три века он попал сейчас в ловушку по милости Клио, будь она проклята. После сражения у Каховского плацдарма барон возненавидел имя богини, принесшей ему столько разочарований и неудач.

Теперь ему думалось: хорошо де Робеку — Британия захватила почти полсвета и ничто ее пока не поколеблет. А Российской империи нет, и некому Врангелю служить. Он слушал доводы де Робека и думал в это время не о судьбе Таврии и Крыма, а о своей судьбе и судьбе всего своего рода. Ошибку сделал его предок, а расплачиваться за это должен он.

— Учтите, господин барон, в маленьком Крыму вы не прокормите свою армию, — говорил де Робек. — Недаром же крымские ханы прошлых веков время от времени выходили в набег за Перекоп и Чонгар, чтобы поживиться добром хлебородных степей Таврии. Если вы оставите красным все эти степи, то с чем останетесь? Ни с чем.

Де Робек выглядит сегодня совершенным добряком. Щеки розово лоснятся, губы горят пунцовым светом, как у барышни. Он не взялся убивать барона, упаси господь, он говорит только то, что обязан говорить. Он просто хорошо служит своим господам, пока еще достаточно прочно чувствующим себя в той империи, которой начали когда-то служить его предки. Несомненно, они оказались счастливее предков барона. И теперь все, что де Робек говорил, резало барона, как острым ножом, а он, Врангель, должен был это слушать и молчать. Обидно, но что поделаешь?

А говорил де Робек вот что:

— Должен откровенно заявить вам, господин барон, в глазах Антанты вы потеряете весь ореол, если уйдете из Таврии.

— Я понимаю, — кивнул Врангель и, решившись, пускает шпильку в адрес Антанты, которая, по его мнению, получив за эти полгода немалое количество зерна, табака и шерсти из Северной Таврии и Крыма, не оказала ему, барону, достаточной помощи: — Если я уйду за перешейки, кредитор побоится остаться без обеспечения своих кредитов и в этом случае не захочет больше нам давать.

— Ну, зачем же так грубо? — разводит руками де Робек. — Просто, если хотите, стратегически важно, чтобы большевики не получили свободу рук вообще и особенно здесь, на Черном море. Не надо давать им возможности быстро перейти к мирной жизни. Чтобы свалить их и чтобы они не угрожали Европе, надо подольше продлить войну. Идет зима, голод и холод еще себя покажут, и все еще может обернуться по-иному. Мы все надеемся на это, господин барон. Ведь вот в чем дело, в конце концов.

Врангель злорадно подумал в эту минуту: «Ах, так, милый, прочность своей империи защищаешь? Боишься и сам оказаться в моем положении слуги без господ? Ну, так и говори».

На этот раз в беседе де Робека с бароном не было непонятных фразочек, намеков, шуток. Об отношении барона к истории он уже не спрашивал.

Их беседа уже заканчивалась, когда де Робек вдруг спросил:

— Вам известны, барон, подробности умерщвления царской семьи? У нас в Англии об этом сейчас написали… Ужас, — продолжал де Робек. — Но вот в связи с чем я об этом заговорил. У меня есть одно поручение от моей королевы.

— Слушаю, — вытянул шею барон.

— Видите ли, здесь у вас в Крыму находится вдовствующая императрица Мария Федоровна, мать покойного вашего императора. Так вот, не лучше ли переправить ее на всякий случай к нам в Англию?

— На какой случай? — пожал плечами Врангель, хотя уже понял, в чем дело. — Что вы хотите сказать?

— Вам известно, надеюсь, что ее величество вдовствующая королева Англии Александра и Мария Федоровна — родные сестры. И я полагаю, что Мария Федоровна чувствовала бы себя лучше, если бы перебралась сейчас к сестре. У нас, господин барон, понадежнее. Короче — мне как раз это и поручено: доставить Марию Федоровну в Англию.

— Хорошо, — проговорил Врангель с тяжелым вздохом. — Можете увезти с собой Марию Федоровну. Пожалуйста.

По воспоминаниям барона, решение остаться в Таврии было принято в тот самый день, когда красные сорвали его наступление на Каховский плацдарм. На самом же деле это решение было принято Врангелем тотчас после его беседы с де Робеком.

«1 октября (то есть 14-го по новому стилю) я пригласил на совещание генералов Шатилова и Кутепова. Я предложил своим ближайшим помощникам обсудить вопрос, принимать ли нам бой впереди крымских дефиле или, очистив Северную Таврию, отойти за перешейки. Приняв во внимание всю совокупность условий, мы пришли к единодушному решению: бой в Северной Таврии принять. Это была последняя ставка. Всякое другое решение предопределяло неизбежный конец…»