Прибыв в Петербург, Матвей Змаевич принял под своё командование отряд галер Балтийского флота.
Принимая сейчас Змаевича в Ревеле, слушая его доклад о ситуации, сложившейся при Гангуте, Пётр сначала, в каком-то словно безотчётном порыве, чуть было не принял уже решение — бросить на Ватранга весь свой парусный флот. Но потом остыл. Страшно стало впервые в жизни царю! Ясно представилось, что сразу, одним махом, поставить на карту всё — это доблесть не государя, а игрока. Ибо флот потерять — это значит Балтику потерять. Нет пока ещё у русского парусного флота сил противостоять шведам…
Понял Пётр одно только — надо в путь собираться. И саму экспедицию, отправленную на Або, нельзя теперь отменить, и в бездействий сидеть — результатов ожидать сложа руки — тоже не дело. Да и сердце, видать, подсказывало не зря: там оно теперь, истинное место государя, возле Гангута. Там — и больше пока нигде. Так что нечего тут больше раздумывать, а не далее как завтра утром — с богом и в путь!
Вскоре это решение и было объявлено парусному флоту, который по-прежнему оставаться должен был в Ревеле, для защиты дороги на Петербург. Пётр ушёл на Гангут со Змаевичем, на галере его быстроходной, хорошо уже изучившей весь опасный маршрут.
10. «СТРОИТЬ ПЕРЕВОЛОКУ!..»
И это вовсе не было с его стороны затаенным и неосознанным каким-то желанием в случае явной неудачи похода ответственность, хотя бы частично, с головы своей снять, отнюдь. Просто чувствовал здесь Апраксин, находясь теперь при Гангуте, что истинному масштабу событий, могущих в сих краях развернуться, личный опыт его, Апраксина, во многом не соответствует.
Речь ведь шла сейчас не просто о походе на Або, но и о возможной затем высадке на Аландские острова, от которых до берегов Швеции — рукой подать.
За четырнадцать лет войны впервые боевые действия наконец-то могли быть перенесены на шведскую землю. А это означало бы решительный перелом в ходе всей войны и позицию Российского государства на Балтике укрепило бы многократно.
Именно поэтому, как убеждал сам себя Апраксин, здесь теперь особо были необходимы хватка и военная сметливость Петра.
А пока что Фёдор Матвеевич Апраксин для укреиления позиции исходных собственные свои меры необходимые с кропотливым усердием принимал.
Прежде всего из Або на подмогу был вызван князь Голицын. Не со всем, естественно, войском, а с несколькими полками. Это бы в дальнейшем позволило действия на море и на суше под одним началом объединить.
Далее всю свою энергию направил Апраксин на изучение местности. Это всегда было главным условием будущего успеха. Планы были составлены подробные в самый короткий срок с указанием возвышенностей и низин полуострова, с уточнённой линией побережья. Шхеры были заново, чуть ли не на ощупь, изучены. И за неприятельскими кораблями непрерывное велось теперь наблюдение.
Ивану Рябову довелось, в числе других назначенных для сего дела людей, съёмку местности производить к северо-западу от Тверминне. Перешеек изучать, соединяющий полуостров с материком. Рябов, по привычке своей охотничьей, заведённой ещё в давние архангельские времена, в неизвестном место на высокую сосну залезал сперва и подробно затем осматривался.
Так он и теперь сделал.
Тут и выяснилась с перешейком этим одна частность, любопытная весьма, могущая впоследствии службу добрую сослужить русским войскам. Был перешеек песчаный поверхностью ровен, а протяженностью мал: всего-то и намеряли две и одну треть версты. Рябов со своей сосны оба берега видел как на ладони — правый и левый. Потом перешеек из района Тверминне пересёк, а на той стороне снова бухта небольшая открылась. И посёлок за ней, именуемый по-фински Рилакс.
Когда срочные работы эти на местности полностью закопчены были, Фёдор Матвеевич Апраксин лично все результаты в единую карту свёл.
Два события колыхнули вскоре затаившуюся округу: 10 июли к Гангуту пришёл с полками Голицын, а 20 июля прибыл туда сам Пётр.
Зазвенели, застучали, заахали на перешейке гангутском звонкие солдатские топоры. Пилы запели, застонали деревья, падающие лениво и гулко на песчаную землю. По приказу Петра развернулось в одночасье и отчаянно закипело строительство дороги какой-то диковинной, деревянной, до поры неведомой в сих краях.
Было велено вначале работы эти особо тайно производить.
Пётр не просто карты Фёдора Матвеевича изучал, сам всё заново осмотрел, полуостров вдоль и поперёк исходил. После рекогносцировки приказал он Голицыну мыс Гангут занять пехотным десантом. И орудия на мыс подтащить.
Пушки с мыса глянули теперь грозно в сторону неприятельских кораблей. Сей манёвр, наряду с другими последствиями, лишил шведов возможности сведения получать от местных жителей о русской эскадре. Более того, трудно стало экипажам Ватранга пополнять запасы свежей воды. То есть, как и всегда прежде бывало, всякое мелкое неудобство для шведа Пётр мгновенно старался на пользу войскам своим обратить.
Или вот взять опять же перешеек этот, довольно узкий, чуть более двух вёрст шириной… Здесь же ведь дорогу можно временную построить — переволоку. И опять тогда станет возможным водным путём пройти на Рилакс. И далее — в шхеры… Коли в дверь не пускают, можно попробовать и в окно влезть…
Пётр не собирался, конечно, весь галерный флот перетаскивать сушей. Это отняло бы слишком много времени и сил. Тут гораздо хитрей дело надо было вести.
Государь так объяснил на военном совете главную задачу строительства: «Переволока сия нужна теперь непременно. Дабы несколько лёгких галер перетащить и пропустить для действ. И тем бы неприятеля привесть в конфузию…»
Можно было хорошо представить себе изрядный переполох, что поднялся бы у Ватранга при одном появлении русских галер в глубоком шведском тылу!
Вот и ударили топоры…
Опыта Петру в таком деле было не занимать. Помнил он, да и князь Голицын, конечно же, помнил, как перетаскивали они с гвардейцами Семёновского полка лодки свои по суше, лет тому двенадцать назад, в 1702-м, при штурме крепости Нотебург. Русской крепости Орешек, захваченной в своё время и переименованной шведами. Той самой знаменитой крепости, что построена была новгородцами для защиты своих владений на Ладоге ещё в XIV веке.
Пётр и сам впрягался в тот раз в канатную лямку, как заправский бурлак. Шёл плечом к плечу с солдатами, скинувшими мундиры, обдирающими ладони от непомерности груза. Та суровая работа сплачивала людей ещё больше друг с другом. Трудная, черновая, но столь необходимая для будущей победы работа…
Но сейчас не лодки нужно было, однако, тащить, а галеры тяжёлые. По земле да по песку они так просто бы не прошли. Вот надо было теперь осину, берёзу, сосны валить, чтобы сделать накаты облегчающие задачу.
Для солдат, стосковавшихся за долгие годы воины по простой работе крестьянской, строить переволоку даже не работой в эти дни стало, а чем-то вроде долгожданного перерыва в другой их работе — бесперебойной, военной. Потому и сосны гулко и легко ложились друг на другом рядами на прибрежный песок, и десятки топоров взлетали разом над сучьями в деятельном порыве, и распиленные стволы мгновенно оголялись, под ударами тесаков солдатских сбрасывали кору, открывая глазу влажную и скользкую желтизну фактуры своей.