Пётр говорил громко, уверенно, заражая всех, кто присутствовал на военном совете, своей энергией. Многим это показалось смелым и своевременным — перенос внезапный будущих военных действий на море. Ясно было, что в войне со шведами наметился решительный перелом.

Перемены прежде всего касались, что вполне естественно, военных действий на Балтике. Пётр в докладе своём совету ещё раз, с достаточной твёрдостью и в голосе, и во взгляде, напомнил генералам о численном превосходстве шведского парусного флота над русским. Превосходство это по-прежнему было настолько значительным, что невозможно было с мим не считаться. Тридцать мощных линейных кораблей шведского королевского флота в полной боевом готовности в ту весну стояли под парусами.

Быстроходные фрегаты, бомбардирские суда, бригантины рассекали беспрерывно морскую гладь, останавливали, захватывали или поворачивали вспять любые иностранные торговые корабли, в трюмах которых имелись товары, предназначенные для торговли с Россией. Шведский флот был закалённым и опытным. О сражении с ним в открытом морском бою нельзя было и подумать в то время. Оставалось теперь, как и прежде не раз бывало, одно: не числом воевать, а уменьем… Хитростью и смекалкой военной изнурять врага там, где пока ещё оружием нельзя было взять над ним верх…

После военного совета Пётр остался один. Долго сидел над картон — хмурый, погружённый в раздумья. Перья грыз, торопливо цифры чертил на шершавом листе бумаги.

Что могли мы противопоставить в сложной сей ситуации сильному и хорошо обученному шведскому флоту?.. Главными союзниками России против Карла на море были Данни и Голландия… Данию союзную не однажды уведомляли о трудностях многолетней войны. Помощи, правда, не просили впрямую ни разу, по и о тяжестях галерного перехода на Аландские острова без прикрытия сильного парусного флота представление делали. Отмолчался в такое трудное для России время брат наш, король датский, — не дал кораблей… Но и в том хотя польза есть теперь несомненная, что придётся шведам свой флот по необходимости надвое разделить: половину почти линейных кораблей да фрегатов отправить к союзному с нами датскому берегу. В этой ситуации неприятной шведам явно выбора нет — хочешь не хочешь, а посылай: на два фронта воюет ведь Карл…

Пётр в тот вечер не просто цифры на бумаге чертил: он считал свои корабли. Разграничил листок вертикальной чертой, слева парусному флоту исчисление произвёл, справа — галерному. Больших парусных линейных кораблей было одиннадцать, пять прикуплено за границей, два построено недавно на архангельских верфях.

Итого восемнадцать — от семидесяти четырех до сорока двух пушек на каждом…

Да фрегатов восемь, да лёгких парусных кораблей для разведочной и посыльной службы, называемых шнявами, четыре…

На фрегатах — по тридцать две пушки, на шнявах — по восемнадцать…

А всего выходило орудий на флоте тысяча шестьдесят.

Плохо было одно: многие линейные корабли были ветхи, срочно нуждались в переоснащении и неотложном ремонте. Да и мало было на них опытных экипажей, сложную морскую науку постигших. Так что, видит бог, парусному флоту русскому до шведского далеко…

Но зато на правой стороне листа цифры множились под лёгким пером преизрядно и скоро. Более ста галер и малых галер — скампавей — удалось при самом беглом подсчёте в список сей занести. И хотя одна только пушка всего на носу у каждой галеры имелась, но, однако, и то преимущество забывать не следовало, что галера, по сравнению с флотом линейным, кроме паруса треугольного, ещё и двадцать пар вёсел имела. Потому и ходить могла в любую погоду — и при ветре, и в штиль.

А на мелких местах да у берега каменистого, в шхерах, что галере, что скампавее вообще цены нет. Где фрегат не пройдёт — из-за полного отсутствия ветра или из-за множества острых подводных камней, какими богата балтийская прибрежная полоса, — там галера перед ним, словно мышь перед спящим котом, возле самого носа проскочит. Очень это судно удобное и полезное ныне…

Пётр задумался ещё пуще, и рука сама принялась чертить что-то под колонками цифр.

Лёгкий корпус галеры полетел вдруг стремительно у самой кромки листа. Парус холщовый на единственной мачте приспущен, но вёсла напряжены. Носовая пушка гремит, и штыки примкнуты у готовых к бою солдат…

Нет, не зря придавал он такое значение лёгкому галерному флоту — ныне поистине час его настаёт!

А рука сама уже рисовала теперь рядом с галерой малую деревянную лодку — ботик английский, найденный когда-то Петром в старом дедовском чулане, в селе Измайлове.

Сколько воспоминаний было связано с ним, отроческих, настолько теперь далёких…

Прежде ботика найдена ещё тогда была астролябия — среди разного хлама, тряпья какого-то, в паутине, в чуланном углу. Долго находке дивился, пытаясь назначение её разгадать. Сыскан вскоре был один голландец, именем Франц, прозванием Тиммерман, умеющий с той астролябией обращаться. Объяснил Петру Тиммерман, что угломерный этот прибор позволяет высоту солнца и любого другого светила измерить. Вот и выходило, что с астролябии потёртой, старинной, с ботика малого, мышами изгрызенного, начинался флот русский…

«Надо будет в час добрый записку о начале кораблестроения в России составить — для читателей доброхотных», — подумал Пётр и потянулся за новым листком.

Приближённые прекрасно знали характер своего государя, знали, что одновременно он может заниматься множеством самых разных дел. 14 корабль строить, и астрономию изучать… Вот и сейчас — подумал о «Записке» и не стал откладывать про запас, а мигом набросал, на бумагу занёс сей случай — про астролябию. Потом продолжал — без помарок и перечёркивапий: «…тако сей Франц, чрез сей случай, стал при дворе бывать беспрестанно и в компаниях с нами. Несколько же времени спустя случилось нам быть в Измайлове на льняном дворе. Там, гуляя по амбарам, где лежали остатки вещей дому деда Никиты Ивановича Романова, между которыми увидел я суди о иностранное, спросил вышеречённого Франца: что за судно? Он сказал, что то — бот английский. Я спросил: где его употребляют? Он сказал, что при кораблях для езды и возки. Я паки[2] спросил: какое преимущество имеет сей бот пред нашими судами (понеже видел его образом и крепостью лучше наших)? Он мне сказал, что он ходит на парусах — не только что по ветру, но и против ветру, которое слово меня в великое удивление привело и якобы неимоверно. Потом я его паки спросил: есть ли такой человек, который бы его починил и сей ход показал? Он сказал. что есть. То я с великою радостию сие услыша, велел его сыскать. И вышеречённый Франц сыскал голландца Карштен Бранта, который призван был при отце моём в компании морских людей, для делания морских судов на Каспийском море; который оный бот починил и сделал машт и парусы, и на Яузе при мне лавировал, что мне паче удивительно и зело любо стало.

Потом, когда сам я часто то употреблял с мим, и бот не всегда хорошо ворочался, но более упирался в берега, я спросил: для чего так? Он сказал, что вода узка.

Того для я стал проведывать, где более воды; то мне объявили Переславское озеро (яко наибольшее), куды я, под образом обещания в Троицкий монастырь, у матери выпросился.

И тако вышеречённый Карштен Брант, кроме бота, сделал два малые фрегаты, да три яхты, на которых его величество несколько лет охоту свою исполнял.

Но потом и то показалось мало: и изволил ездить на Кубёнское озеро, там пространство большое, но ради мелкости неугодное. Того ради уже положил я своё намерение видеть воду охоте своей равную — то есть прямое море…».