– Он говорил, когда вернется?

Шлюха пожала плечами. Рука с выступающими венами и узловатыми пальцами схватила меня за галстук, женщина попробовала кокетливо улыбнуться, но улыбка больше походила на гримасу.

– Может быть, ты его подождешь? Знаешь, за двадцать марок можешь ждать, сколько захочешь.

Высвободив галстук, я достал бумажник и протянул ей пять марок.

– Я бы с удовольствием подождал, но дела не позволяют. Ты скажи Нойману, что я его искал. Меня зовут Гюнтер. Бернхард Гюнтер.

– Спасибо, Бернхард, ты настоящий джентльмен.

– А не знаешь, где он может быть?

– Я знаю не больше твоего. Я так думаю, что, если ты облазишь все, от Понтия до Пилата, все равно его не найдешь. – Она помолчала. – Если он на мели, надо все-таки поискать в «Х-баре» или в «Рукере». Но если у него завелись деньжата, он, наверное, лакомится клубничкой в «Фемине» или кафе «Казанова». – Я начал спускаться по лестнице. – А если его и там нет, ищи на ипподроме.

Вслед за мной она спустилась на несколько ступенек.

Забравшись в свою машину, я вздохнул с облегчением – отделаться от проститутки не так-то просто. Они не любят, когда денежки уплывают у них из рук.

Я не очень-то доверяю экспертам или показаниям свидетелей. За годы работы в полиции я понял, что нет ничего лучше старых добрых косвенных улик, которые говорят о том, что человек совершил данное преступление потому, что людям этого типа свойственно так поступать. Да, нет ничего лучше косвенных улик. И хорошего осведомителя к тому же.

Если хочешь работать с таким осведомителем, как Нойман, нужно добиться, чтобы он тебе доверял, а также запастись терпением. Его доверием я заручился, хотя это было нелегко, поскольку Нойман по природе своей очень подозрителен. Правда, надо отметить, что он частенько испытывал мое терпение. Как правило, я достаточно терпелив, но только не в случае с Нойманом. И все-таки он самый лучший мои осведомитель. Его информация, как правило, точна, и я готов все отдать, чтобы держать при себе такого помощника. С другой стороны, из этого вовсе не следует, что Нойману можно доверять безоговорочно – ведь он, как и любой другой информатор, за деньги мать родную продаст. Такая уж это работа: ты склоняешь человека к доверию – а достается оно с трудом, – и в то же время рассчитывать на это доверие полностью тебе не приходится. Это было бы так же глупо, как всерьез рассчитывать на выигрыш в тотализаторе на ипподроме Хоппегартен.

Я начал поиски с «Х-бара», подпольного джаз-клуба, в котором исполняют американские шлягеры, сыграв для отвода глаз в начале и в конце несколько тактов какой-нибудь непритязательной немецкой песенки, которая у арийцев считается подходящей для немецких граждан. Делается это умело, и ни один нацист не придерется и не заявит, что в баре звучит так называемая «низкопробная» музыка.

Несмотря на то что Нойман иногда ведет себя очень странно, он самый неприметный человек, которого я когда-либо встречал. В его внешности нет ничего, что бы обращало на себя внимание – для осведомителя свойство необходимое. Чтобы взять его на заметку, нужно в него вглядеться, беда в том, что в «Х-баре», как ни вглядывайся, не было и следа Ноймана. Я не обнаружил его ни в «Аллаверды», ни в баре «Рукер», расположенном на самой окраине района, в котором преобладали заведения с красным фонарем над входом.

Еще не совсем стемнело, однако продавцы наркотиков уже вылезли из своих щелей. За продажу кокаина концлагерь обеспечен, но у меня было слишком мало денег, чтобы поймать какого-нибудь торговца, да и по собственному опыту я знал, что сделать это не так-то просто: никто из них не носит при себе наркотики, они их прячут где-нибудь неподалеку – в темной аллее, в дверном проеме. Одни из них выдавали себя за инвалидов войны, торгующих сигаретами, а другие действительно были инвалидами и продавали сигареты, надев на руку повязку с тремя черными кружками, как это было принято во времена Веймарской республики. Однако эта повязка не давала никаких прав, потому что только Армия спасения имела официальное разрешение на торговлю на улице, но законы против бродяжничества строго соблюдались лишь в самых респектабельных районах Берлина, там, где бывали туристы.

– Сигары и сигареты, – прошипел кто-то у меня за спиной. Люди, знакомые с этим условным «кок-сигналом», только фыркают, так как часто под видом наркотиков вам могут всучить аспирин или обыкновенную поваренную соль.

В баре «Фомина» на Нюрнбергерштрассе всегда легко было снять девочек, если вас не смущали их габариты и то, что их услуги стоили тридцать марок. Для особо стеснительных в баре. «Фемина» на столах стояли телефоны, так что это было самое подходящее место для Ноймана, если у него, конечно, водились в кармане деньжата: он мог заказать бутылку шампанского и пригласить девицу, не поднимаясь из-за стола. Здесь можно было даже по пневматической почте послать подарок девице, сидевшей в другом конце бара, так что у посетителей должно было быть хорошее зрение и, разумеется, деньги.

Я сел за угловой столик и небрежно пробежал меню: Помимо напитков в нем был еще список подарков, которые официант по вашей просьбе мог бросить в трубу: компактная пудра за полторы марки, ящичек для спичечных коробок за одну марку и духи за пять. Но я считал, что для девицы, которая тебе приглянется, самый лучший подарок – все-таки деньги.

Ноймана я не видел, но решил немного посидеть на всякий случай: а вдруг появится? Я подозвал официанта и заказал пиво. Здесь еще было что-то вроде кабаре: со сцены доносился гнусавый голосок певички с оранжевыми волосами, которому вторил костлявый маленький комик со сросшимися бровями, такой хрупкий на вид, что, казалось, он вот-вот сломается, как вафля от мороженого. Но публика слушала их с таким же равнодушием, с каким, наверное, отнеслась бы к призыву восстановить Рейхстаг, пение прерывалось взрывами смеха в зале, а когда комик произносил свои монологи, публика сама начинала петь. Актеры вызывали не большее сочувствие, чем бешеная собака.

Оглядевшись, я почувствовал, что в мою сторону устремлено столько глаз с наклеенными ресницами, что мне даже стало не по себе. Необъятных размеров дама за несколько столиков от меня делала мне призывные жесты и, приняв мою презрительную усмешку за благосклонную улыбку, стала уже подниматься со стула. Я чуть не зарычал.

– Чего изволите? – подскочил официант.

Я вытащил из кармана мятый банкнот и бросил его на поднос, а затем, не дожидаясь сдачи, вышел. Нет ничего противнее общества уродливой женщины, хуже этого только общество этой женщины на следующее утро.

Я сел в машину и поехал к Потсдамерплац. Был теплый, сухой вечер, но небо на западе потемнело, издали раскатами погромыхивал гром – стало ясно, что погода портится.

Машину я оставил на Лейпцигерплац у отеля «Падает» и позвонил в «Адлон» из вестибюля. Бенита, которая мне ответила, сказала, что Эрмина оставила ей записку: примерно через полчаса после того, как я поговорил с ней, в отель позвонил мужчина и спросил, не остановилась ли у них индийская принцесса. Именно это я и хотел выяснить.

Вернувшись к машине, я взял плащ и фонарик. Спрятав его под плащом, я направился к «Колумбус-Хаус» на Потсдамерплац, минуя здания Берлинской трамвайной компании и министерства сельского хозяйства. На шестом и восьмом этажах «Колумбуса» еще горел свет, но на девятом все окна были темными. Сквозь тяжелые стеклянные двери был виден вестибюль и охранник, который, усевшись на стол, читал газету, а дальше по коридору – женщина, натиравшая полы электрополотером. Когда я завернул за угол и оказался на Герман-Геринг-штрассе, на меня упали первые капли дождя. Я свернул налево и, пройдя по узкому служебному проходу, очутился на подземной стоянке машин, расположенной позади «Колумбуса».

Здесь стояли две машины – «ДКВ»[22]и «мерседес». Вряд ли они принадлежали охраннику и уборщице – скорее всего, их владельцы оставались еще в своих кабинетах в «Колумбусе». За машинами я заметил серую стальную дверь с надписью «Служебный вход», над которой висела лампочка. Ручки на двери не было, и сама дверь была заперта. Видимо, замок был с пружинным язычком, который отпирался изнутри поворотом ручки, а снаружи – ключом. Я подумал, что уборщица может выходить из здания через эту дверь.