– Но неужели среди эсэсовцев в Дахау нет человека, которому вы доверяете?

– Конечно, такой человек есть, но как вы себе это представляете? Чтобы он строевым шагом подошел к Мучману и выяснил, где тот прячет бумаги? Будьте же благоразумны, господин Гюнтер.

– Итак, вы хотите, чтобы я отыскал Мучмана и подружился с ним.

– Именно этого я и хочу. Чтобы вы завоевали его доверие. Узнали, где он скрывает эти бумаги. И когда вы все это проделаете, вы откроетесь моему человеку.

– А как я узнаю Мучмана?

– Единственное его изображение, которое у нас есть, – это фотография, сделанная в тюрьме. – Зост протянул мне снимок. Я внимательно изучил его. – Мучмана снимали три года назад. Голова, как видите, обрита наголо, так что не знаю, поможет ли вам это фото. Не говоря уже о том, что он наверняка похудел. Лагерь, знаете, сильно меняет людей. Но есть при этом деталь, которая должна вам помочь: у него на правом запястье есть узел, который очень трудно удалить.

– Зацепиться почти не за что. – Я вернул фотографию. – Боюсь, что мне придется отказаться от этой почетной миссии.

– Вы не откажетесь, – бодро заявил Гейдрих. – Мы отправим вас в Дахау в любом случае. Но если мы с вами не придем сейчас к согласию, вы там и останетесь. Если вы примете мои условия, вы оттуда вернетесь. Я уж не говорю о том, что и деньги свои получите обратно.

– Я вижу, у меня нет выбора.

– Вы становитесь реалистом. – Гейдрих дружески улыбнулся. – Выбора у вас действительно нет. Если бы у вас был выбор, вы бы отказались. Любой отказался бы. Именно поэтому я не могу послать туда кого-либо из моих людей. И еще потому, что важно сохранить все в тайне. Что ни говорите, господин Гюнтер, вы, как бывший полицейский, на эту роль подходите идеально. Вы не имеете права проиграть, вас устроит только выигрыш. А выиграете вы или проиграете, будет зависеть только от вас.

– У меня были предложения и более выгодные.

– Вам, кажется, пора забывать о том, что у вас было, и о том, кем были вы, – быстро проговорил Зост. – По новым документам вы – Вилли Краузе. Вот ваши бумаги.

Он протянул мне удостоверение личности, в которое была вклеена старая фотография из моего личного дела, хранившегося с тех времен, когда я работал в полиции.

– Есть еще одно обстоятельство, о котором необходимо упомянуть. Я очень сожалею, но для того, чтобы все выглядело правдоподобно, нам придется несколько изменить вашу внешность. Вы должны быть похожи на человека, которого арестовали и допрашивали в Гестапо. В «Колумбия-Хаус» не бывает новичков без синяков и кровоподтеков. Мои люди внизу приведут вас в надлежащий вид. Для вашей собственной безопасности, как вы понимаете.

– Вы очень предусмотрительны.

– В «Колумбия-Хаус» вас продержат неделю, а потом отправят в Дахау. – Гейдрих встал. – Разрешите пожелать вам удачи.

Я тоже встал и при этом успел подтянуть брюки.

– Помните, это операция, которую проводит Гестапо. Повторяю: вы не имеете права никому о ней сообщать.

Гейдрих повернулся и нажал кнопку, чтобы вызвать охранников.

– Скажите мне, – я, кажется, выбрал правильный момент для своего обращения, – что произошло с Сиксом, Хелферихом и со всеми остальными?

– Нет необходимости скрывать от вас, что господин Сикс находится под домашним арестом. Ему пока еще не предъявлено обвинение. Он в таком состоянии после всех событий, связанных с дочерью, что практически не способен отвечать на вопросы. Действительно, трагедия. Господин Хауптхэндлер, к сожалению, скончался позавчера в больнице – он так и не пришел в сознание. Что касается преступника, известного как Красный Дитер, то сегодня в шесть утра он был обезглавлен в тюрьме на озере Плетцен. А вся его банда отправлена в Заксенхаузен. – Он смотрел на меня, не скрывая своей озабоченности. – Сомневаюсь, чтобы господин Сикс понес какое-либо наказание. Он слишком нужен Германии. Так что, как видите, из всех действующих лиц этой драмы вы единственный, кто остается в игре. Нужно только дождаться финала и посмотреть, насколько удачно вы завершите это дело. Не стану скрывать, я рассчитываю на ваше профессиональное честолюбие. Тем более когда цена ставки – ваша собственная жизнь.

Охранники вернули меня в камеру и здесь принялись избивать. По-настоящему. Я попытался защищаться, но слишком ослаб от плохого питания, от недосыпания. С одним бы я еще, может, и справился, но одолеть двоих мне было не под силу. Так что это была видимость сопротивления, не более.

Меня отвели в караульное помещение СС, по размерам напоминавшее зал для заседаний. У входа, рядом с массивными дверями, эсэсовцы играли в карты и пили пиво. Пистолеты и дубинки были свалены в кучу на соседнем столе, будто игрушки, которые строгий директор школы отобрал у учеников. Рядом человек двадцать заключенных стояли по стойке «смирно» лицом к стене. За их спинами важно расхаживал молодой штурмовик СС, на кого-то покрикивая и кого-то пиная сапогами в спину или пониже спины. Один старик упал на каменный пол, и штурмовик остервенело набросился на него и бил, пока тот не потерял сознание.

Мне было приказано стать с краю. Этот ряд непрерывно удлинялся – заключенные прибывали и прибывали. Через час нас здесь стояло не меньше сотни.

По длинному коридору нас вывели во двор, мощенный булыжником, и посадили в фургоны «Зеленая Минна». Никого из эсэсовцев с нами не было, но за всю дорогу мы не обменялись и парой слов. Все сидели, погрузившись в свои мысли о потерянном доме, о родных, которых, может быть, уже не придется увидеть.

Во дворе «Колумбия-Хаус», куда нас доставила «Зеленая Минна», был слышен рев самолета, взлетавшего с соседнего аэродрома – Темпельхоф. Он пролетел над серыми стенами нашей тюрьмы – в прежние времена это была военная тюрьма, – провожаемый тоскливыми взглядами арестантов. Каждый хотел бы вместе с пассажирами умчаться отсюда далеко-далеко.

– Пошевеливайтесь, ублюдки! – заорал тюремщик. Сопровождаемые пинками, толчками и ударами кулаков, мы поднялись по лестнице на второй этаж и промаршировали в колоннах по пять мимо тяжелой деревянной двери. Тюремщики выкрикивали издевательства в наш адрес.

– Видите эту дверь, чертово отродье? – гаркнул роттенфюрер. Лицо его было искажено от злобы. – Когда она закроется за вами, вам придется забыть навсегда, что вы мужики. Здесь вам раздавят яйца, чтобы вы не скучали по дому. Понятно? Вам уже незачем будет возвращаться домой. Кому вы после этого будете нужны? – Он громко заржал и его дружки присоединились к нему.

На наших глазах эсэсовцы потащили туда какого-то человека, который кричал и отбивался изо всех сил, пытаясь вырваться.

Мы были в ужасе, хотя понимали, что все эти мерзкие штучки нам демонстрировались специально, чтобы нагнать на нас побольше страху. Поэтому, когда очередь дошла до меня, я прошел в комнату, постаравшись изобразить безразличие. Тюремщики записали мои данные – имя, адрес, – полистали мое дело и, уточнив, что я занимался спекуляцией, избили как следует.

Когда, еле переставляя ноги, я вошел в камеру, то был поражен, услышав, как дружные мужские голоса выводили «Если твоя мать еще жива». Много позже я понял, что этот хор дозволялся – он заглушал крики несчастных, которых в подвале здания били мокрыми плетками по голым ягодицам.

За время службы в полиции я побывал по делам во многих тюрьмах: Тегель, Зонненбург, на озере Плетцен, Бранденбург, Целенгефэнгинс, Браувейлер. Все они были ужасны, во всех была строжайшая дисциплина, но ни одну из них даже близко нельзя сравнить с «Колумбия-Хаус» по жестокости, с которой здесь обращались с заключенными. Что же ждет меня в Дахау? – думал я. Неужели где-то может быть страшнее, чем здесь?

В «Колумбия-Хаус» одновременно содержалось около тысячи человек. Одних, как и меня, через какое-то время должны были отправить в концлагерь, другие отбывали здесь свои сроки, а затем чаще всего оседали там же. Лишь единицам удавалось вырваться на свободу.

Как новичка, которого сюда направили на короткий срок, меня посадили в одиночку. Поскольку одеял здесь не полагалось, всю ночь я не мог уснуть от холода и даже пожалел, что у меня нет сокамерника – все-таки было бы веселее. Утром принесли завтрак, состоявший из ржаного хлеба из муки грубого помола и эрзац-кофе. На обед давали хлеб и картофельное пюре. Уборная представляла собой яму, накрытую досками, в которой одновременно оправлялись девять человек. Однажды тюремщики подпилили доски, и несколько заключенных утонули в этой яме. Ничего не скажешь, в «Колумбия-Хаус» умели повеселиться.