– Все в порядке? – спросил я.

– Как будто. – Он тяжело дышал. – Я буду жить вечно, как эта чертова галапагосская черепаха. – Он снова застонал и с усилием проговорил сквозь стиснутые зубы: – У меня спазмы в желудке.

– Хочешь пить?

– Хочу. Горло пересохло. – Его снова вырвало.

Я осторожно спустился вниз и ковшом зачерпнул воду из ведра, стоявшего рядом с койкой. Мучман с жадностью приник к ковшу, стуча зубами так, словно отбивал морзянку. Напившись, он вздохнул и откинулся назад.

– Спасибо, друг.

– Не стоит благодарности. Ты бы сделал то же самое для меня.

Он закашлялся и попытался рассмеяться.

– Ну уж нет, я бы не стал! – Голос у него дребезжал. – Побоялся бы заразиться. Ты ведь не знаешь, что у меня, правда?

Я какое-то мгновение колебался, а потом сказал ему все, как есть:

– У тебя желтуха.

Он сразу замолчал, и тут мне стало стыдно. Наверное, все-таки не стоило ему это говорить.

– Хорошо, что не стал врать. – Он снова помолчал. – А что с тобой?

– Да вот получил небольшой подарок от Гинденбурга.

– За что?

– Помог еврею в своей бригаде.

– Глупо. Любой еврей уже мертвец. Уж если рисковать жизнью, то ради того, у кого еще есть шанс спастись. У евреев нет шансов. Удача от них отвернулась.

– На тебя она тоже вроде бы не смотрит.

Он засмеялся:

– Мне и в голову не могло прийти, что я заболею. Думал, что отсижу свой срок без особых осложнений. У меня здесь была хорошая работа. В сапожной мастерской.

– Да, уж эта работа – не бей лежачего, – согласился я.

– Я умираю, да?

– Доктор этого не говорил.

– Не вешай мне лапшу на уши. Я и сам вижу, что жить остается недолго. Тем не менее спасибо, что не хочешь меня огорчать. – Мучман повернулся на бок. – Боже, как хочется закурить!

– Мне тоже.

– Я бы не отказался и от самокрутки. – Он помолчал, а потом наклонился ко мне. – Должен тебе кое-что сказать.

Еле сдерживая волнение, я подвинулся к нему.

– Ну, говори.

– Не трахайся с бабами, которые здесь сидят. Я уверен, что именно так и подхватил эту заразу.

– Не буду, ни за что. Спасибо, что предупредил.

На следующий день я обменял свою пайку на сигареты и стал ждать, когда к Мучману вернется сознание. Он пришел в себя только к вечеру, и мы продолжили наш разговор, как будто не прерывали.

– Ну, как ты? Рубцы сильно болят?

– Сильно, – ответил я, спускаясь с койки.

– Надо полагать. Этот сержант, будь он проклят, силы не жалеет. – Он приблизил ко мне свое исхудавшее лицо. – Слушай, что-то мне кажется, я тебя встречал, не помню только где.

– Где бы это могло быть? В «Эксцельсиоре»? Или в «Херрен-клубе»? А может, в теннисном клубе «Рот-Вайсс»?

– Ты что, издеваешься?

Я зажег сигарету и вставил ему в рот.

– Скорее всего, это было в оперном театре. Ты знаешь, я же большой любитель оперы. А может, это было на свадьбе у Геринга?

Его тонкие желтые губы растянулись в улыбке, он вдохнул в себя дым с таким наслаждением, словно это был чистый кислород.

– Да ты просто волшебник, черт тебя дери! – проговорил он, смакуя сигарету. Я ненадолго вытащил ее у него изо рта, чтобы он мог выпустить дым.

– Однако виделись мы где-то в другом месте. Я вспомню.

– Разумеется, – сказал я, в душе надеясь, что этого не случится. Потому как встречались мы в тюрьме Тегель, и я даже хотел было сказать ему об этом, но потом передумал. Да, он мог видеть меня совсем в другом месте, и если он вспомнит в каком, мне ни за что не завоевать его доверие.

– Как ты сюда попал? Ты что, социал-демократ или коммунист?

– Я здесь за спекуляцию. А ты?

Он приложил палец к губам.

– А я здесь скрываюсь.

– Здесь? От кого?

– Ото всех.

– Ну и местечко ты выбрал, ничего не скажешь! Ты что, ненормальный?

– Здесь меня никто не отыщет. Вот скажи, где бы ты спрятал каплю воды? – Я не нашелся, что ответить, а он объяснил: – В водопаде. Это китайская мудрость. Нельзя же отыскать каплю воды в водопаде, так?

– Конечно, нельзя. И все-таки это странный способ скрываться.

– Мне не повезло... я заболел... Но если бы не это, я бы... освободился через год... А к тому времени... они бы перестали искать.

– Кто – они? И что они ищут?

Веки у него дрогнули, и сигарета выпала изо рта. Я накрыл его поплотнее одеялом и погасил сигарету, полагая, что он докурит ее позже, когда придет в сознание.

Дыхание у Мучмана замедлилось, и утром Мендельсон сказал, что, скорее всего, он впадает в кому. Мне ничего не оставалось, как только лежать на животе и, глядя на Мучмана, ждать. Я думал об Инге, но больше о себе. В Дахау с покойниками не церемонились – сожгут в крематории, и дело с концом. Но, наблюдая, как желтуха уносит Курта Мучмана, разрушая печень и селезенку, я размышлял о Германии, о том, как коричневая зараза постепенно расползается по ней. Только здесь, в Дахау, я смог оценить масштабы бедствия, которое настигло мою родину, и так же, как Мучман, она не могла рассчитывать на морфий, когда боль станет совсем невыносимой.

В Дахау было несколько ребятишек, чьи матери отбывали здесь наказание. Некоторые родились здесь и не знали другой жизни. Они бегали по территории лагеря, и охрана их не трогала. Кое-кто из эсэсовцев даже привязался к этим детям, позволяя ходить, где им вздумается, за исключением больницы. Хотя, конечно, непослушных наказывали.

Однажды Мендельсону пришлось скрывать у себя малыша со сломанной ногой – он играл в лагерном карьере и упал с большой высоты. Мендельсон наложил ему шину и спрятал под койкой. Но на третий день за ним явились эсэсовцы, и малыш так испугался, что проглотил язык и задохнулся.

Когда мать пришла в больницу проведать ребенка и узнала обо всем, Мендельсон, естественно, стал ее успокаивать, внешне сохраняя спокойствие, но после ее ухода я слышал, как он тихо плакал.

– Эй, ты спишь?

Я вздрогнул, услышав голос снизу. Не то чтобы я спал, но, задумавшись, как-то отвлекся. И теперь упрекал себя за то, что не заметил, как Мучман пришел в сознание, и в результате потерял драгоценное время. Я осторожно спустился вниз и встал на колени перед его койкой, поскольку сидеть еще не мог. Лицо его от боли исказила гримаса, и он схватил меня за руку.

– Я вспомнил.

– Да? – Я уже приготовился выслушать его исповедь. – И что же ты вспомнил?

– Где я видел твое лицо.

Сердце у меня бешено забилось, но я постарался сохранить безразличие. Если он учует, что я работал в полиции, мне можно проститься с надеждой выйти отсюда когда-нибудь. Человек, побывавший в тюрьме, никогда не станет союзником полицейскому. Да останься мы вдвоем на необитаемом острове, он и тогда плюнул бы мне в лицо.

– Так где же это было? – Я вставил ему в рот недокуренную сигарету.

– Ты был штатным детективом, – прокаркал он, – в отеле «Адлон». Я однажды заглянул туда по одному делу. – Он был явно доволен собой. – Ну как, я не ошибаюсь?

– У тебя хорошая память. – Я помог ему прикурить. – Это было довольно давно.

Мучман нахмурился.

– Ты не беспокойся, я никому не скажу. А все-таки ты служил в полиции?

– Ты сказал, что у тебя было какое-то дело в «Адлоне».

– Я вскрывал сейфы.

– Не помню, чтобы в этом отеле когда-нибудь грабили сейф, по крайней мере, пока я там работал.

– Это потому, что я ничего не взял, – с гордостью заявил он. – Конечно, сейф открыл, но там ничего стоящего не было. Абсолютно ничего.

– Так я тебе и поверил! «Адлон» набит богатыми, а у них всегда при себе разные драгоценности. Так не бывает, чтобы сейф в «Адлоне» – и ничего интересного.

– Ты прав. – На лице у него появилось что-то вроде румянца. – Просто мне не повезло. Дело в том, что там были такие вещи, которые я никогда бы не сумел продать. А какой тогда смысл брать? Только хлопоты лишние, когда придется избавляться.