— Где же эти дети?

— Я пришел просить, чтобы вы помогли мне найти их.

— Как их фамилия?

— Бродар.

— С ума вы сошли, что ли? Это не по нашей части. Ими должен заняться отдел общественного призрения.

— Видите ли, у старшей — билет, хотя ей всего лишь семнадцать.

— Ах вот как! Да, я что-то слышал об этой девице. Она, кажется, по призванию потаскушка.

И г-н N. улыбнулся удачной, по его мнению, шутке.

— Призвание это ее или нет, но Анжела Бродар будет вычеркнута из списка проституток.

Чиновник скрестил руки на груди, сдвинул очки на лоб и, глядя из-под них уничтожающим взглядом, спросил:

— И вы, Лезорн, думаете добиться этого?

- Да.

— Черт возьми! В Тулоне вы сделались весьма добродетельны!

— Значит, полиция не будет вести розысков? — спросил Жак, не обратив внимания на ехидное замечание блюстителя нравов.

— Милейший, вы легко найдете Анжелу Бродар на панели. Что касается ее сестер, то, повторяю, ими должен заняться отдел общественного призрения.

Бродар вышел, задыхаясь от бешенства. Но теперь по крайней мере он знал, что если полиция и не поможет ему отыскать детей, то и препятствовать не станет. Торговка птичьим кормом, вероятно, кое-что разузнает. Если же ей не удастся это сделать, придется искать одному. Он должен спасти своих дочерей во что бы то ни стало!

И Жак отправился на улицу Глясьер.

Получив в свое распоряжение богатства Олимпии, граф де Мериа стал вести более добродетельный образ жизни, по крайней мере внешне. Придерживаясь мнения святых отцов, он считал тайный грех наполовину прощенным.

Гектор забыл дорогу в притоны, где вино было дрянное, а у девок — лиловые губы. Но, вступив на путь, ведущий к вечному блаженству, он не пренебрегал утехами земной жизни. Совесть его была спокойна: все равно, исповедовался он или нет — его злодеяния оставались скрытыми и отпущение грехов было ему обеспечено. Да и что значили эти грехи, если вспомнить, с каким благочестивым рвением служил он Богу и его святой невесте, нашей матери-церкви?

Де Мериа решил по примеру братьев-игнорантинцев[6] заняться воспитанием юного поколения на свой манер. Под вывеской благотворительного приюта, руководимого женщиной того же пошиба, что и он сам, сей Тартюф[7] вздумал устроить притон разврата, новый «Олений домик»[8], еще более усовершенствованный при помощи тех чудовищных ухищрений порока и лицемерия, о которых может дать понятие бордоский процесс.

Гектор и его преступные сообщники не дожидались, когда к ним приведут детей: они отыскивали свои жертвы в больнице, по воле судьбы находившейся близко от Парижа. Оттуда можно было брать сразу по нескольку девочек, в возрасте от десяти до пятнадцати лет, которым родители не могли предоставить условий, необходимых для полного выздоровления. Желающих нашлось немало: чтобы попасть в приют Нотр-Дам де ла Бонгард (так называлось это заведение), требовались влиятельные покровители.

Дом принадлежал Олимпии и после ее смерти должен был перейти в собственность деревни Z. В муниципальном совете этой деревни не подозревали, что творится за высокими белыми стенами приюта, созданного стараниями графа де Мериа, «виконта д’Эспайяка» и прочих негодяев, пользовавшихся благотворительностью как удобной ширмой.

Некоторые девочки умирали: очевидно, их слишком поздно забирали из больницы. Но, возможно, Господь Бог желал подвергнуть испытанию твердость духа руководителей приюта? А еще вероятнее, он в неизреченной благости своей вознамерился спасти невинных голубиц от погибели прежде, чем земная грязь замарает их крылья. Так по крайней мере утверждала газета графа де Мериа, которая задавала тон; другие органы благочестивой прессы повторяли ее разглагольствования, за отсутствием иных сведений.

Благородный виконт проявлял поистине неистощимое усердие, завязывая знакомства в светских кругах. Он решал также, кого принять в приют, а кому отказать в зависимости от положения семьи и от других обстоятельств. Зоркий наблюдатель мог бы заметить, что все девочки, попавшие в приют, были прехорошенькие. «Точно на подбор!» — наивно удивлялась одна старая ханжа и восторженно всплескивала руками всякий раз, когда видела г-жу Сен-Стефан, начальницу этого богоугодного заведения.

— Так молода, красива, знатна — и посвятила свою жизнь служению беднякам! Да это святая! — наперебой восклицали простаки.

Преподобный Девис-Рот чуял, что тут дело нечисто: ведь приют был основан такими людьми, как Гектор и Николя! Но иезуит принадлежал к тем генералам, которые позволяют своим солдатам грабить: лишь бы город был взят, остальное неважно.

За несколько дней до приезда Бродара граф де Мериа встретил на улице его младших дочерей, Луизу и Софи. Дрожа от лихорадки, Софи пыталась согреться, подставляя лицо бледным лучам зимнего солнца. Она чахла от малокровия. Хотя ради сестер Анжела готова была терпеть любые невзгоды, ее скудного заработка не хватало, чтобы поддержать силы девочки, чересчур рослой для своих лет, вытянувшейся, как цветок, который из подземелья стремится к свету.

У Анжелы не оставалось больше никаких надежд. Ей казалось, что она плывет с сестрами по бурному океану. Она хорошо знала, что пучина рано или поздно поглотит их всех, но всячески пыталась отдалить минуту гибели. О себе она мало заботилась: что значило несколько лишних капель в том море злоключений, которое ее захлестнуло? Подавленная позором, она не осмеливалась писать отцу. Но после долгой, изнурительной дневной работы (никто, кроме бедняков, за такой труд не берется) Анжела говорила себе, что все-таки у нее есть мужество.

Она бы давно покончила с собой, если б не сестренки. Но, увы, даже ее самоотверженные усилия не могли их спасти: девочки нуждались в самом необходимом. Их поношенная одежда напоминала о том, кем была старшая сестра; в школе и учителя и одноклассницы осыпали их оскорблениями. Чтобы Луизе и Софи не приходилось страдать из-за нее, Анжела отдала их в другую школу и поручила присматривать за ними славной женщине с улицы Амандье; та за небольшую плату кормила их, заботясь о них, как о родных детях. Но одна из школьниц знала семью Бродаров и рассказала, что у старшей сестры — билет. Девочки вынуждены были оставить и эту школу.

Вдобавок ко всему опекавшая их женщина слегла: уже давно ее мучила чахотка, и она доживала последние дни. Но в больницу ее не принимали, считая, что она не так уж тяжело больна. После безуспешных стараний туда попасть, она, словно подстреленная птица, рухнула наземь прямо в подъезде. Есть лечебницы для собак, но лечебниц для бедняков не хватает, и многие умирают на улице, не имея подчас сил добрести до ближайшей подворотни…

Детей несчастной взяла к себе ее сестра; Анжеле пришлось забрать Луизу и Софи. Она устроила их в переулке Лекюйе, на Монмартре, у тетушки Николь, приятельницы покойной.

Тетушке Николь тоже жилось несладко. Работа у нее была тяжелая: каждое утро, доверху набив булками серый холщовый передник, она пускалась в очередное путешествие. Сколько раз в день она поднималась по лестницам, разнося булки! Ноги ее были покрыты синяками. И все это за два франка в день… Но если карманы тетушки Николь были пусты, зато ее сердце переполняла доброта. Она сама предложила взять к себе девочек и кормить их за те же двадцать франков в месяц, что и женщина с улицы Амандье. Это было много для Анжелы, мало для тетушки Николь. Но от кого же беднякам ждать помощи, как не от таких же бедняков?

Было решено, что тетушка Николь выдаст Луизу и Софи за своих племянниц: тогда им больше не придется терпеть издевательств от соседей, которые называли их «подзаборными» или «маленькими шлюхами». Детям бедняков можно менять имена так же легко, как собакам — ошейники: до этого никому нет дела.