Наступила решающая минута. В воскресенье утром, когда звуки трещотки созвали каторжников на обычную перекличку, торжественно вошли несколько надзирателей в сопровождении писаря. Заключенных построили в две шеренги, и писарь начал вызывать амнистируемых.

— Номер двадцать шесть тысяч шестьсот восемьдесят второй!

Жан-Этьен вышел вперед. Это был бледнолицый мужчина высокого роста, с низким лбом. Казалось, он был сделан из глины, а не из живой плоти. Когда-то его приговорили к смертной казни за покушение на убийство родной матери, но его бабушка добилась замены смертного приговора каторгой, а теперь — и помилования.

— Надеюсь, — сказал ей отец Жан-Этьена, — что твой внук-бандит не вернется сюда. Довольно и того, что он будет на свободе. Но чтобы к нам — ни ногой!

Бедная старуха промолчала. Она считала, что Жан-Этьен уже достаточно наказан, и обивала пороги, хлопоча о его помиловании. А он? Он мечтал о наследстве. Человек, питающий надежды (так на жаргоне финансистов говорят о тех, кто рассчитывает поживиться на смерти родственников), становится убийцей по крайней мере в помыслах. Жан-Этьен, подобно тысячам других, доказал это и должен был доказать еще раз.

Писарь вызвал следующего:

— Номер тридцать тысяч пятьсот одиннадцатый!

Из рядов вышел Гренюш. Будь Гренюш животным, он вряд ли принадлежал бы к числу умных животных. Вечно голодный, лишенный возможности утолить свой чудовищный аппетит, он знал лишь одно желание — наесться до отвала. Гренюш был мал ростом, привык месить ногами грязь и снег, подставлять лицо ветру, засыпать где попало и в жару и в холод и есть, когда кто-нибудь сжалится над ним. А это случалось далеко не каждый день…

Сначала Гренюш испытывал только голод, но постепенно он почувствовал склонность к вину. Чтобы удовлетворить новую потребность, он совершил несколько краж. Однако пожива была мизерна по сравнению с его волчьим аппетитом; снова и снова приходилось запускать лапу в чужие карманы. Был ли он виноват в том, что природа наделила его такой ненасытной утробой? Помиловали его за то, что он, уже будучи на каторге, спас тонувшего офицера.

Писарь продолжал вызывать:

— Номер тринадцать тысяч шестьсот тринадцатый!

Вышел Бродар. Колени у него подгибались. Но случай ему представился столь необыкновенный, столь редкий, затея была так смела, что, к счастью, увенчалась успехом. Кто мог заподозрить обман? Все приметы оказались налицо: у него, как и у Лезорна, недоставало двух передних зубов и мизинца на левой ноге. Сообщник дал Жаку снадобье, с помощью которого свежая ранка на левом локте быстро зарубцевалась и выглядела, как старый шрам. К том уже освобождаемых изучают менее пристально, чем тех, кто только что попал на каторгу… И обмен именами прошел незамеченным.

— Бедняга Бродар! — говорили теперь Лезорну. — Не тебе выпало счастье… Ты не сможешь увидеть дочерей, старина!

Лезорн поникал головой и время от времени тяжело вздыхал. Ему было о чем подумать: толковали о находке, сделанной в каменоломне близ Парижа, где несколько лет назад был обнаружен труп. Теперь там нашли окованную железом дубинку, с какими обычно ходят разносчики. Земля, отдав тело убитого, вернула затем и орудие преступления…

Газеты сообщали подробности:

— Убийца сейчас, наверное, не в своей тарелке! — говорили некоторые.

«Черта с два! — думал Лезорн. — Убийца совершенно спокоен. Мне повезло, что вместо меня освободили Бродара. Правда, бедняга ошибается, если полагает, что я его облагодетельствовал… И все-таки покамест у него есть то, чего мне тут не хватает, — свобода. А если за ним начнут следить, он ничем себя не выдаст, так как понятия не имеет об этом деле. Он выпутается».

И Лезорн наслаждался безопасностью, позволяя себе иногда осушить лишний шкалик.

Тем временем поезд увозил помилованных из Тулона в Париж. Жандармы сопровождали их до вокзала, жандармы проверяли на каждой станции их документы, жандармы встретили их в Париже. Каждый раз нужно было предъявлять паспорт с пометкой «бывший каторжник», отвечать на вопросы, терпеть унижения, каким подвергают людей в подобных ситуациях. И все таки радость переполняла сердце Бродара.

— Эй, Лезорн! — обратился к нему Жан-Этьен. — Не воображаешь ли ты, что все еще дрыхнешь на общих нарах? Довольно храпеть! Вот уже парижские рыжие встречают нас… Вставай, Лезорн!

Бродар протер глаза и ответил с марсельским акцентом:

— Я готов, старина!

Прежде всего они отправились в префектуру выполнить необходимые формальности и отметить паспорта. Впрочем, с такими паспортами им удалось бы найти лишь одну работу — ту, что вернула бы их прямехонько туда, откуда они прибыли, и притом самым коротким путем.

Инспектор, к которому они должны были явиться, отсутствовал: его заменял уже знакомый нам г-н N., начальник отдела полиции нравов. Он отнюдь не был в восторге от того, что у него прибавилось работы, и взялся за нее весьма неохотно.

Когда ввели вновь прибывших, г-н N. как раз собирался чуточку передохнуть: он развалился в кресле, вытянул ноги и откинул голову, словно ему предстояло наслаждаться полнейшим far niente[1] по меньшей мере лет десять. При виде посетителей, нарушивших его покой, он недовольно пожал плечами. А те стояли в ожидании, когда с ними заговорят.

Господин N., протирая стекла очков, внимательно изучал трех каторжников, выпущенных на волю. Наконец, водрузив очки на нос, он обратился к ним.

— Номер двадцать шесть тысяч шестьсот восемьдесят второй, чем вы думаете заняться?

— Не знаю, сударь, — ответил Жан-Этьен.

— Какие у вас намерения?

— Меня ничему не учили; отец, вероятно, от меня откажется, так что, право, не знаю, куда и деваться.

— Почему же отец откажется от вас?

— Я… я в свое время грубо обошелся с матерью.

— Да, ведь вы были осуждены за покушение на ее убийство.

Жан-Этьен утвердительно кивнул головой.

— Придете еще раз, мы подумаем. Номер тридцать тысяч пятьсот одиннадцатый, у вас есть средства к существованию?

При словах «средства к существованию» Гренюш улыбнулся.

— Я всю жизнь был бродягой, а теперь в моем паспорте сделана пометка «бывший каторжник». Навряд ли это поможет мне найти работу.

— Вам известно, по какой причине вы помилованы?

— Мне сказали, что за меня просил офицер, которого я вытащил из воды.

— Приходите завтра после обеда вместе вот с этим. — Чиновник указал пальцем на Жан-Этьена. — Незачем лишний раз меня беспокоить.

Настал черед Бродара.

— Номер тринадцать тысяч шестьсот тринадцатый, чем вы занимались раньше?

Жак чуть было не сказал: «Работал на кожевенном заводе», но, вовремя вспомнив прежнее занятие Лезорна, ответил, что хотел бы и впредь торговать вразнос. Г-н N. ядовито улыбнулся.

— Попробуйте. Но лучше бы вам прийти ко мне вместе с товарищами; я вас устрою в полицию нравов.

Бродар невольно вздрогнул, что не ускользнуло от внимания г-на N. Взяв присланные из Тулона личные дела освобожденных, он внимательно прочел выданные им характеристики.