—Тебе и не мечтать, а честно стремиться! — промолвила строго Марианна, и в ее голосе, в ее позе и повелительном жесте руки было столько обаятельно властного, что Мазепа почувствовал даже священный трепет в своем сердце.

— Ты ли пророк мой, посланный с неба? — воскликнул он в опьянении и благоговейно поцеловал протянутую руку Марианны…

Марианна осталась еще погостить в Чигирине впредь до получения ответа от Гострого, к которому сейчас же гетман послал гонца. Побежали веселые дни, полные доброй деятельности и суетливого труда: писались письма, обдумывались мероприятия, снаряжались гонцы и послы, ополчались войска; лица у всех были озарены оживлением, и глаза смотрели смело вперед: чувствовалось, что цель в пути найдена, что попутный ветер поднялся и корабль окрыляется, поднимая торопливо и дружно все паруса.

Марианна тоже приняла деятельное участие в переписке и отписке, так что Дорошенко не раз замечал Кочубею:

—Эй, стерегись, пане, новый подписок мой тебя за пояс заткнет!

—А что же, за такой панной не угоняешься, — разводил руками Кочубей, — уж и женка моя боится, чтобы панна полковникова не отбила у меня должности.

Мазепа был с утра до ночи занят. Дорошенко хотел было его послать немедленно в Москву, но Мазепа уклонился от этого, заверив гетмана, что нужно предварительно подготовить Думу царскую и послать к тамошним влиятельным людям и письма, и подарки, а потом уже он двинется закрепить справу. Так и сделали: в Москву был отправлен Гамалий, а Мазепа остался в Чигирине направлять и вершить внутренние мероприятия. С Марианной они встречались часто и перебрасывались дружескими словами: для долгих бесед не было времени, а если и выпадал иногда свободный часок, то он тратился на обмен деловых, практических мыслей. Впрочем, ни та, ни другая сторона и не искали случая для излияний сердечных: дружеские отношения между ними были закреплены, а вера друг в друга и в грядущее открывала перед ними светлую даль, связывавшую их единством пути… Загадывать, что будет дальше, стремиться определить точнее свои отношения никому не хотелось, и отраднее было, не растравляя старых ран, врачевание которых предоставлено было времени, дружно и бодро идти в общей работе вперед, вверяя себя всецело своеволию слепой доли…

Дней через десять возвратился гонец от полковника Гострого с обширными письмами и к гетману, и к Марианне; последнюю вызывал батько к себе, чтобы поспешила вернуться и для помощи ему, и для разъяснения некоторых вопросов, которые он из писем понять не мог. Мазепа вызвался проводить панну к самому полковнику, так как он лично мог изложить все гораздо лучше, чем всякая бумага, да, кроме того, и поразведать всю подноготную о Многогрешном, впредь до получения из Москвы предварительного ответа.

В тот же день Марианна, взявши благословение от святого владыки, отправилась с Мазепой, во главе небольшого отряда, в путь. Прощание Сани с ней было особенно нежное; Кочубеиха полюбила панну полковникову, как родную сестру, и все намекала, что прощается только на время, что весь гетманский двор будет по ней тосковать, что ее светлый ум всем здесь приносит отраду, а некоторых и опьяняет, что, во всяком случае, без нее здесь не жить! Марианна с снисходительной улыбкой выслушала эти излияния Сани и подчеркнула, что принимает их лишь за любезность и шутку, обняла тем не менее горячо своего нового друга и обещала когда-нибудь завернуть в Чигирин, а коли кто соскучится по ней, то пусть доставит ей великую честь и радость, посетив ее лесное убежище.

Сам гетман с придворной своей дружиной провожал гостью до самого Днепра и здесь, выпивши на пароме уже последний подорожный кубок, обнял ее и пожелал успехов в достижении их общих заветных желаний. Когда паром тронулся, все перекрестились, замахали шапками и с криками: «Счастливо дай, Боже!» выпалили из рушниц на виват и на ясу¹ грядущей победе.

__________

¹ Салют.

XI

В хате Остапа все дышало, по обыкновению, счастьем и покоем. Подложивши под голову руки, Остап лежал на лаве и наслаждался своим послеобеденным отдыхом. Орыся сидела у окна и вышивала ему тонкую сорочку, время от времени она опускала на колени работу и останавливала на Остапе нежный, любящий взгляд.

Между супругами шел дружеский разговор.

—А что, Остапе, уехала уже Марианна? — спросила, не отрываясь от шитья, Орыся.

—Уехала.

—А Мазепа?

—Да он поехал с отрядом провожать их, сегодня, верно, вернется назад.

—У ней же были с собою казаки и атаман их надворной команды?

—Ну а все-таки для большей безопасности.

—Нет, не то, Остап! — Орыся глубоко вздохнула и опустила работу на колени. — А кажется мне, что пан Мазепа уже забыл нашу Галину… Все он с этой Марианной, на нее только и смотрит. И тогда еще, помнишь, — эх! уже больше как полтора года минуло! — она приезжала к нам с ним в Волчьи Байраки, да как увидала Галину, как увидала, как Мазепа ей обрадовался, — побелела, как стена, едва не упала. Я тогда сразу и заметила, что она, эта Марианна, в Мазепу нашего закохана. А теперь вот сюда опять даром она приехала? Для того и приехала, чтоб закохать в себя Мазепу. Ну, что ж, и привлечет, причарует. Куда ей было, бедной нашей Галине, и живой бороться с этой пышной панной, а теперь уже мертвой… — Орыся махнула рукою и прибавила с глубоким вздохом: — А ведь как любила его, Господи!

—Ну, любит, кажется, и эта не меньше: ведь она его от смерти спасла.

—А Галина? — произнесла живо Орыся. — Разве она его не выходила, разве не смотрела за ним, как мать за ребенком?

—Кто говорит?

—Такая от вас благодарность и честь. — Орыся вздохнула и отерла глаза рукавом.

—Орыся, ты плачешь, голубка? — вскрикнул Остап и поднялся с лавы.

—Галину, бедную, жалко… Эх! уж как обещался он ей, что ее одну любить будет, что никогда, никогда… А теперь вот…

—Так что ж тут, Орыся? — произнес с замешательством Остап. — Ведь полтора года уже минуло, как не стало Галины.

—Так уж и забыть пора?

—Да нет, не забыть, а так ведь… живой о живом думает.

—Вот то-то такая ваша правда! — вскрикнула горько Орыся. — Вижу я, что и ты такой же; тоже ведь как присягался, что меня одну любишь, а вот умру, так, верно, и сорокоуста не дождешься, а возьмешь повенчаешься с какой-нибудь кралей.

—Я? Да Бог с тобой! Чтоб я такое когда сделал? Да никогда на свете! Да мне, кроме тебя, ни на кого и смотреть не хочется, вот хоть провались я сейчас на этом же самом месте!

Но на Орысю не подействовали эти пламенные уверения.

—Что там говорить, — произнесла она, махнув рукой, — все вы на один покрой!

В одну минуту Остап вскочил с лавы и очутился рядом с Орысей. Несмотря на настойчивое сопротивление, он охватил ее рукою за талию и притянул к себе.

—Так ты и мне не веришь?

—Не верю.

—Хоть я тебе и присягаюсь?

—Хоть и заприсягнись.

—Так вот же я тебя заставлю поверить!

С этими словами Остап прижал к себе ее голову и принялся покрывать опечаленное личико Орыси самыми нежными поцелуями. Орыся сначала слабо сопротивлялась, но поцелуи Остапа были красноречивее его слов… Таким образом, ни Остап, ни Орыся не заметили, как в сенях раздались шаги, как затем отворились двери хаты и на пороге остановился Кочубей. При виде нежно целующихся Остапа и Орыси он разразился громким хохотом. Звук этого смеха заставил их оглянуться. Орыся взглянула на Кочубея, вскрикнула и, залившись вся багровым румянцем, в одно мгновение отскочила от Остапа; последний тоже поднялся навстречу Кочубею с смущенной улыбкой.

—Добрыдень вам, панове! — произнес Кочубей, кланяясь, — все еще воркуете? И не надоело еще до сих пор?

—Да это, пане подписку, все Остап, ей–богу, — заговорила торопливо Орыся, отодвигая от стола лавку, — садитесь, садитесь, дорогим гостем будете.

—Все Остап? — левая бровь Кочубея лукаво приподнялась.