― Чем бы не козак был?― сказал Тарас: ― и станом высокий, и чернобровый, и лицо, как у дворянина, и рука была крепка в бою — пропал! пропал без славы!..

Труп опустили, засыпали землею, и чрез минуту уже Тарас размахивал саблею в рядах неприятельских, как ни в чем не бывало. Разница в том только, что он бился с бóльшим исступлением, сгорая желанием отметить смерть сына. Прибывший в то время его собственный полк, под начальством Товкача, доставил ему значительный перевес. Он наконец узнал, кто был виною отступничества его сына, и положил, во что бы ни стало, взять город. И он бы исполнил это. Свирепый, он бы протек, как смерть, по его улицам. Он бы вытащил ее своею железною рукою, ее, обворожительную, нежную, блистающую; свирепо повлек бы ее, схвативши за длинные, обольстительные волосы, и его кривая сабля сверкнула бы у ее голубиного горла… Но одно непредвиденное происшествие остановило его на пути непримиримой мести.

В запорожское войско пришло известие, что Сеча взята, разорена татарами и большая часть остававшихся запорожцев забрана в плен, вместе с несколькими пушками. В подобных случаях обыкновенно козаки старались, не теряя времени, настигнуть хищников на возвратной их дороге и перехватить добычу, потому что тремя неделями позже уже этого сделать было невозможно, и пленные козаки могли вдруг очутиться на рынках Великой Азии. Кошевой положил, и мнение его подкрепили прочие чины, итти на помощь немедленно, рассуждая, что уже довольно они отмстили за измену полякам и смерть гетманов, и что опустошенные поля будут помнить, как гостили на них запорожцы. На это изъявил согласие и Бульба, хотя ему чрезвычайно хотелось взять город. Уже он отправился, чтобы отдать приказ вьючить коней и мазать телеги, как вдруг остановился и сказал:

― Я хотел спросить еще об одном у тебя, атаман! Ведь, кажется, в неприятельском войске есть наших человек тридцать в плену?

― Я посылал просить размена — не соглашаются.

― Так мы, стало быть, их и оставим так?

― Что ж делать.

― Как! чтобы они опять замучили их?

― А что ж делать!― отвечал кошевой: ― ведь помочь нельзя; хоть и останемся, то не одолеем, а между тем и свое прогуляем: татарва не станет ожидать нас.

― Так, стало-быть, пусть еретичное поганство, как хочет, так и ругается над христианскою верою?

Кошевой пожал плечами.

― А мне кажется, атаман, так не бывать этому.

― А отчего ж бы не бывать?

― Да так: я уже знаю.

― Ова, как важно!― сказал кошевой, прижавши пальцем золу в своей люльке.

― Слышали ли вы, панове, что кошевой хочет сделать?― сказал Бульба, выходя от кошевого и обращаясь к запорожцам. ― Он хочет, чтобы мы теперь же отправились на Сечу, а товарищей, тех, что попались в плен неприятелю, так бы и оставили, чтобы их замучило поганое еретичество. Что вы скажете на это?

― Не послушаем мы кошевого!― сказала в один голос часть запорожцев, отделилась и стала на стороне. Их было около тысячи человек.

Кошевой вышел. Он уже слышал волнение, которое произвел неугомонный Бульба.

― Чего вы хотите? Из чего подняли вы такой гвалт?― закричал он грозно.

― Мы не хотим итти на Сечу! Мы остаемся здесь!― кричала толпа.

― Что вы? сдурели? Я вас, чортовы дети, перевяжу всех!

― Какую он может иметь власть?― сказал Тарас, обращаясь к запорожцам: ― Мы — вольные козаки!

― А что ж? мы вольные козаки!― говорили запорожцы.

― Дам я вам вольных! Вы где вольные? на Сече. Вот там вы вольные! Там вы можете снять с меня достоинство, связать меня и убить, и всё, что хотите; а тут вы ни слова. Знаете ли вы, что такое военное право? А ты что тут заводишь бунт?― сказал он, обращаясь к Бульбе.

― Нет, я не бунт чиню, а исполняю долг христианский!― хладнокровно отвечал Тарас: ― Я стою за права наши, ибо мы должны защищать христианскую кровь.

― Я тебя, старый чорт, присмыкну к обозу.

― А ну, попробуй!

― Слушайте, пане-браты!― сказал кошевой, несколько смягчивши речь: ― За что же вы оставляете тех своих товарищей, которых на Сече забрала татарва в полон? Или вы думаете, что татары поступят лучше, чем ляхи?

― То татарва, а то ляхи — другое дело,―  отвечал Бульба: ― Еще у бусурмена есть совесть и страх божий, а у католичества и не было, и не будет. Постойте, хлопцы, и я скажу. Что, если бы вы попалися в плен, да начали бы с вас живых драть кожу или жарить на сковродах? Что бы вы тогда сказали? А из ваших земляков, из товарищей, из тех, что должны до последней крови защищать, из тех товарищей ни один бы не захотел подать руку помощи, — что бы вы тогда сказали?

― А чтó бы сказали?― произнесли некоторые: ― сказали бы: вы помои, а не запорожцы!

Заметно было, что слова Тараса сильно потрясли их.

― Стойте, хлопьята, и я скажу!― кричал атаман: ― Ну, скажите, панове-браты, куда ваш ум делся? Посудите сами, где вам управиться с такими неприятелями? Их больше десяти тысяч, а вас, может быть, две. Ведь пропадете все на месте!

― Пропадать, так пропадать!― сказал Бульба.

― Оставайтеся же тут, если уже так захотели своей погибели! А те, которые разумнее вас, гайда в дорогу!

― Вы делайте свое, а мы будем делать свое!― сказал Бульба.

Обе стороны неподвижно стали одна против другой и минуту сохраняли мертвое молчание.

Наконец, стоявшие в первых рядах поседевшие запорожцы, утупив глаза в землю, начали говорить:

― Оно, конечно, если рассудить по справедливости, то и вы исполняете честь лыцарскую, и мы поступаем по лыцарскому обычаю. На то и живет человек, чтобы защищать веру и обычай. Притом жизнь такое дело, что если о ней сожалеть, то уже не знаем, о чем не жалеть. Скоро будем жалеть, что бросили жен своих. Нужно же попробовать, что такое смерть. Ведь пробовали всякие невзгоды в жизни. В том и другом случае мы не должны питать друг против друга никакой неприязни. Мы все запорожцы, все из одного гнезда, всех нас вспоила Сеча, все мы братья родные… Спрашиваем каждого: не имеет ли против нас какого неудовольствия?

― Никакого! всегда были довольны!― закричали все в один голос.

― Ну, так пусть же на расставаньи — что будет впредь, то бог один знает; может быть, ни один из нас уже не увидит дружка дружку, — так поцелуемся все.

И две тысячи войска перецеловались с двумя тысячами. Кошевой обнял Тараса.

― Ну, прощайте же, паны-браты, молодцы! Дай, же, боже, чтобы всё было так, как богу угодно! Если мы положим головы, то вы расскажете про нас, что такие-то гуляки не даром жили. Если же вы поляжете и примете честную смерть, то мы поведаем, чтобы знала вся Украина, да и другие земли, что были такие молодцы, которые и веру Христову знали оборонять, да и товарищество уважали. Прощайте! пусть благословение божие будет и с вами и с нами!

Обе половины войска соединились вместе, чтобы не дать узнать неприятелю о своем разделении, и отступили к обгорелому монастырю, у подошвы которого был глубокий яр. Удалявшаяся половина с кошевым атаманом опустилась по скату горы и яром, невидимая неприятелем, пробиралась в тишине и молчании. Стоявший на высоте отряд польского войска не мог не заметить некоторого движения в войсках запорожских и уже решился было в тот же час сделать нападение, но французский артиллерист и инженер, служивший в польских войсках, большой знаток военного дела, остановил их, сказавши:

― Нет, нет, господа! это не то, что вы думаете: это больше ничего, как самая дьявольская засада. О, этот народ, запороги!―  сказал он, положивши палец на свой ястребиный нос, при чем голос его, дотоле хриплый, пискнул дискантом: ― этот народ, запороги, хитер, как сам чорт, или как капитан-дьявол.

― Ну, панове молодцы!― сказал Бульба по удалении войска: ― теперь пришла нам пора показать честь запорожскую. Глядите же: если придется до того, что уже не можно будет стоять против бусурменов, то, панове, чтобы все полегли на месте, чтобы ни один не остался вживе, чтобы все, как добрые товарищи, покотом улеглись в одной могиле. Теперь, перед великим часом, выпьем, паны-браты, горелки, потому что судьба наша теперь похожа на свадьбу, на которой должен веселиться всякий человек.