- Это ты к чему, боярин?

- К тому, что Христос тебя спас для большого дела, Юрий, и ты не вправе отплатить ему черной неблагодарностью.

- Ничего тебе не обещаю, боярин Аристарх, но думать буду. Наверное, ты в чем-то прав. Но рассудить нас сможет только время.

Для княгини Ольги возвращение сына было и радостным и горьким одновременно. Святослав сильно изменился за те два года, что она его не видела. Провожала она в далекую Матарху незрелого отрока, а вернулся из неудачного похода почти мужчина. Ростом Святослав догнал отца. Синие глаза его холодно и властно смотрели на окружающих. Обритая на русаланский манер голова, со свисающий с темени прядью горделиво сидела на крепкой шее. Усы темной полоской прорастали над пухлой верхней губой. И во всем его облике было что-то чужое, языческое, нелюбимое и отвергаемое Ольгой. Наверное поэтому она далеко не сразу поняла не умом, а сердцем, что это вернулся ее сын. Тот самый, которого она рожала в муках и с великой надеждой, что станет он первым князем-христанином в Руси, погрязшей в язычестве. Не сложилось. Теперь все свои надежды она связывала с Вратиславом, уже крещенным отцом Феоктистом и получившим новое христианское имя Василий. Ближние бояре княгини настороженно следили за вошедшим в зал Святославом. Который не бросился к матери, не расплылся в улыбке при виде родного лица, а лишь чуть наклонил голову, приветствуя ее. Боярам он поклона не отдал, словно и не заметил их, вставших при его появлении с широких лавок. Ближники, обиженные поведением княжича, вновь расселись по своим местам и теперь зло зыркали на него, одиноко стоящего посреди зала. У Ольги защемило сердце. Возможно, если бы она встала при виде сыну, эта встреча получилась бы более сердечной.

- Рада видеть тебя, княжич Святослав, - первой нарушила затянувшееся молчание Ольга и сама ужаснулась этому холодному и ни к чему не обязывающему приветствию. Словно не к сыну она обращалась, а к чужаку.

- Я тоже рад, княгиня, - отозвался Святослав.

И в это мгновение Ольга поняла, что вернулся не сын, которого она уже оплакала, а соперник. Соперник в борьбе за власть, обретенную ею великими трудами и большой кровью. Противник, а то и враг всех ее начинаний. Язычник, который никогда не примет в свою душу истинного Бога. И зря патрикий Аристарх надеется, что Святослав смирится с участью, уготованной ему матерью и великой княгиней, что ради власти он отречется от своих богов. Ольга гораздо лучше дяди знала своего сына. Святослав презирает веру, которую он считает чужой. Он сын своего отца, сын язычника, и Перун для него всегда будет превыше Христа.

- Слышал я, бояре, что вы нарушили волю моего отца и восстали против обычая и правды славянских богов, поставив младшего брата над старшим, - произнес Святослав севшим от напряжения голосом. – Понимаю, что действовали вы не со зла, а в силу сложившихся обстоятельств. Но я вернулся. У вас есть возможность исправить допущенную ошибку и вернуть великий стол тому, кому он принадлежит по праву. Я жду вашего приговора, бояре.

Патрикий Аристарх поморщился. Похоже, увещевания боярина Юрия мало подействовали на упрямого княжича, и он не нашел ничего лучше, как бросить вызов великой княгине и ее ближникам. Но вызов, не подкрепленный силой, вряд ли способен кого-то напугать. Зато сам Святослав рискует оказаться изгоем и закончить свои дни вдали от славного города Киева и великого стола.

- Князь Вратислав и я были ставлены на великий стол волею киевского веча, - сказала спокойно Ольга. – А слово народа – это воля Бога. И ни тебе, Святослав ее менять. Из Киева я тебя не гоню. Ты мой сын и княжич. Но коли захочешь выйти из под руки моей, то скажи мне об этом. Удерживать тебя силой не буду. Мир велик и человек с крепкой головой всегда найдет в нем для себя место.

Бояре переглянулись. Надо отдать должное уму и твердости княгини Ольги, она вовремя осадила своего старшего сына, дав ему понять, кто отныне в Руси хозяин. Молод еще княжич Святослав, чтобы учить уму-разуму ближних бояр. А они свой приговор уже давно вынесли и приговор тот не в пользу старшего сына князя Ингера, за которым нет ни силы воинской, ни великих побед.

- Делами надо доказывать свои права на великий стол, княжич, а не словами, - неожиданно для всех произнес воевода Свенельд. – А ты пока никто. Просто сын своего отца.

- Спасибо, что подсказал, воевода, - бросил Святослав насмешливый взгляд на первого ближника княгини Ольги. – Я докажу.

Княжич круто развернулся на каблуках и покинул зал, не поклонившись ни матери, ни боярам.

Глава 4

Багрянородный.

Для Константинополя наступили нелегкие времена. Причем гром грянул в тот самый момент, когда его менее всего ждали. В растерянность впали не только городские обыватели, слабо разбирающиеся в интригах, плетущихся под сводами императорского дворца, но и умудренные опытом патрикии. Вроде бы ничто не предвещало бури, а уж тем более государственного переворота. А началось все, пожалуй, с того, что семь лет назад дочь Романа Лакопина родила сына от мужа своего Константина. Событие невесть какое, кабы этим Константином не оказался сын императора Льва Философа и Зои Огнеокой. О единственном сыне давно умершего императора уже почти забыли в столице, поскольку его почти не видно было из-за мощных спин сыновей императора Романа, окруживших трон плотным кольцом. Ни у кого, включая и магистра Константина сына Аристарха, не было никаких сомнений, что императору Роману наследует один из его сыновей, возможно Христофор, возможно Стефан. Но стареющий император удивил всех, назначив своим наследником внука, сына дочери Елены, названного в честь венценосного дедушки Романом. Пребывающий доселе в полной безвестности Константин вдруг, словно по мановению волшебной палочки, выдвинулся на первый план. Шутка сказать, отец наследника престола самой могущественной империи Ойкумены. Вообще-то он и раньше числился соправителем императора Романа, но, дожив до сорока годов, ничем себя не проявил, предпочитая проводить свой досуг под сводами императорской библиотеки. Придворные шутники называли его Багрянородным, намекая на то, что он единственный из всех соправителей рожден у трона. И вот этого книжного червя император Роман решил возвысить над своими сыновьями. Какое сердце могло это вынести? Благородные сыновья порфироносного отца в два счета сварганили заговор и, стащив престарелого императора с трона, отправили его на далекий остров, размышлять о превратностях судьбы. Проделано это было столь ловко и столь быстро, что никто в Константинополе даже ахнуть не успел. В том числе и магистр Константин, в мгновение ока лишившийся своей хлебной должности. Благородный магистр, перешагнувший в этом году рубеж сорокалетия, до того был ошарашен свалившимся на его голову несчастьем, что просто не находил слов для выражения своего искреннего возмущения. Впрочем, выражал он это возмущение только в кругу своих сторонников, тоже пострадавших от самоуправства Романовых сыновей. А возглавлял этот круг бывших и действующих имперских чиновников паракимомен Иосиф Вринга, сумевший, благодаря уму и искусству плести интриги, подняться из простых служек до одной из самых почитаемых в империи должностей. Впрочем, магистр Константин не желал бы для себя ни такой судьбы, ни такой карьеры, ибо должность паракимомена традиционно занимали евнухи. Магистр же всегда отличался веселым нравом и несомненными достоинствами, ценимыми женским полом. А проще говоря с младых ногтей приобщился к разгульной жизни и был одним из завсегдатаев константинопольских притонов, где гостей потчевали не только вином, но и девочками. С владельцем одного из таких притонов у Константина даже завязались почти дружеские отношения. Собственно, благоволил веселый магистр не столько к прощелыге Мефодию, сколько к его смазливой и распутной жене. Красавица Евлампия отблагодарила магистра за внимание рождением чудесной девочки, в которой Константин, имевший, к слову двух взрослых сыновей, души не чаял. И дал слово ее матери, что сделает все от него зависящее, чтобы малютка Анастасо не затерялась бы на дне большого и славного своими пороками города. Паракимомен Иосиф был настолько очарован прелестной трехлетней девочкой с большими карими глазами и вьющимися черными волосами, что предсказал ей великое будущее. Впрочем, заговорщикам, собравшимся в малопочтенном заведении Мефодия было сейчас не до девочек во всех смыслах. Речь шла ни много, ни мало как о спасении империи. А проще говоря, о свержении с трона расшалившихся Романовых сыновей. Конечно, для решения столь важной проблемы можно было бы собраться в более приличном месте, но в данном случае патрикии руководствовались соображениями не столько престижа, сколько безопасности.