Старик делал все, чтобы развеселить меня. «Не волнуйся, — говорил он, — ты так играешь, что это они должны бояться, что ты не захочешь оставаться, что тебя перехватит кто-нибудь другой». Но все равно он думал так же, как и я, и в душе так же волновался.

Однажды в Аэдброк Гроуве я встретил Майка, и мы разговорились.

— Тебе уже почти семнадцать, да? — спросил он. Подобные вещи он никогда не забывал.

— Да, — ответил я.

— Ну, теперь ты станешь настоящим профи, — сказал он.

— Надеюсь, — должен признать, что его слова подбодрили меня, потому что обычно Майк просто так не трепался.

— А ты не боишься, что они дадут тебе от ворот поворот?

— Кто знает, — ответил я.

— Ты всегда осторожен, Рон, — улыбнулся Майк, — этим-то ты мне и нравишься. Ты скромный — это хорошо. Я думаю, что они никуда не денутся. Видел, как ты играл в гостях у «Пэласа» в Юношеском кубке — очень хорошо, Ронни. Одна ошибка — тот навес во втором тайме, слева.

— Ах, да, — кивнул я, — помню. Но центрхав крикнул, что это его мяч.

— Никогда не вини своих защитников, — сказал Майк, — никогда. Сколько раз я тебе говорил? Если ты считаешь, что это твой мяч — кричи. Если они мешаются на пути — расталкивай. Ты должен быть уверен в себе. Нет ничего хуже неуверенного вратаря.

— Да, Майк, спасибо, — я расстался с ним с таким чувством, словно мне по-прежнему двенадцать лет. Но он определенно подбодрил меня.

И, конечно же, он был прав. Они меня взяли сразу же. Вообще-то я узнал об этом еще за день до дня рождения, в Эктоне Рэг Джеймс подошел ко мне в раздевалке со своей широкой улыбкой и сказал: «Прими поздравления на завтра. Тебе не нужно будет приходить на тренировку; босс хочет видеть тебя в «Боро». Приходи с отцом. Можешь догадаться, что ему нужно».

Конечно, я мог. Комната закружилась перед глазами, а когда я пришел в себя, Рэг Джеймс тряс мою руку и повторял: «Поздравляю, Рон, поздравляю», и ребята тоже подошли.

На следующий день мы с моим стариком пошли в «Боро»; я буквально взлетел по ступенькам, ведущим к кабинету босса. Мы подписали контракт на четыре года, пока мне не исполнится двадцать один. Начальная сумма — двадцать монет, и она будет расти, если я попаду в дубль или в первую команду. Слова контракта расплывались перед моими глазами, а старик уставился на бумаги, не отрываясь, потому что некоторые суммы, которые я мог получить, играя в первой команде, и с учетом премиальных, были гораздо больше того, о чем он мог мечтать всю свою жизнь.

Чарли Макинтош похлопал его по спине и сказал: «К тому времени, когда придет пора подписывать новый контракт, он будет играть за Англию», а потом достал бутылку шерри, и мы немного выпили. В тот момент он был для меня лучшим менеджером на свете.

Через два месяца я играл за первую команду. Все произошло так быстро, что я сам удивляюсь. Как будто еще вчера играл в Эктоне перед несколькими десятками зрителей, а сегодня выбежал из старого туннеля на поле стадиона «Боро», в самый центр людского моря, такого шумного, что в первый момент стало страшно, как бы одной из накатывающихся звуковых волн тебя не отбросило назад а туннель.

Сперва мне сказали, что я больше не буду тренироваться в Эктоне. — это случилось меньше, чем через две недели после того, как я подписал полный контракт. Я, конечно, был очень рад, но, с другой стороны, мне было нелегко, словно я покидал родной дом: всех этих ребят, с которыми вместе играл с того самого дня, как пришел в «Боро», — Дэнни и остальных, Рэга Джеймса, который был славным парнем, следил за тобой, помогал, заставлял чувствовать себя, как дома. Может быть, он и был слишком беспечным, как говорили некоторые; может быть, немного старомодным. Конечно, в нем не было и намека на тех тренеров из Футбольной ассоциации, которых мне приходилось встречать позже, — напичканных всякими заумными вещами насчет передвижения без мяча, зоны действия, полезных перемещений и всего прочего. Но старина Рэг умел одно: вселить в тебя уверенность в своих силах, веру в то, что он на твоей стороне, а за это можно отдать многое. И в первую очередь — весь этот заумный лексикон.

На следующий день после подписания контракта я пришел на игровую площадку, чтобы всем рассказать. Я собирался сообщить об этом небрежно, как бы невзначай, например: «А, кстати, я вчера подписал контракт», но Майк уже знал; он всегда знал все. «Отлично, — сказал он, едва увидев меня, — как обычно, он проделывал разные трюки с мячом, — я же говорил тебе, не так ли?».

Я был здорово удивлен и спросил, откуда он знает, но Майк только покачал головой и сказал: «Знаю, знаю», — с таким видом, словно от него вообще ничего не скроешь, хотя, вспоминая об этом сейчас, я думаю, что он мог прочитать обо всем в газетах. Он никогда ничего не упускал, старина Майк. Потом он спросил меня, что за контракт, и я рассказал, а он одобрительно кивал, как будто считал, что все в порядке. Правда, при этом сказал: «Тебе следовало бы посоветоваться со мной, Ронни, я мог бы тебе помочь. Твой старик ведь в этом не очень разбирается, а?».

Я сказал, нет — так было и на самом деле, — хотя, если честно, в тот момент я все еще парил в небесах. Для меня это был великолепный контракт — да и любой другой сошел бы. Думаю, что, если бы они предложили мне пять монет в неделю, я бы все равно согласился. Да я бы, наверное, сам согласился платить им!

С другой стороны, я чувствовал какую-то вину, рассказывая обо всем ребятам. Для тех, кто был моложе, это не так страшно, они могли мечтать,, что когда-нибудь добьются, того же, что и я. Но по лицам тех, кто старше, кто ходил в школу вместе со мной, можно было понять, что они испытывают. Конечно, они радовались за меня, но в то же время я с уверенностью мог сказать, что у них на) душе: почему он, почему не я? После этого я стал еще реже появляться на площадке.

Старшие игроки тренировались не на самом стадионе «Боро», а в Снэйрсбруке, это уже в Эссексе, и добираться туда из дома было значительно дольше, чем до Эктона. У большинства из них были машины, а у меня еще нет, и я даже не мог рассчитывать, что кто-нибудь подбросит меня по пути, ведь почти все они жили около клуба, на севере города. Я подумывал было о мотоцикле, потому что машина была не по карману, но когда Чарли Макинтош услышал об этом, его чуть удар не хватил. Он сказал: «Я не позволю, чтобы кто-нибудь из моих игроков рисковал собой на этих чертовых Штуковинах!».

А это означало, что мне каждый день приходилось тащиться в «Боро» еще с тремя или четырьмя ребятами, у которых не было машин, а оттуда нас кто-нибудь подбрасывал, чаще всего Билли Уоллис, тренер.

Он был смешным парнем, этот Билли: маленький, очень-очень худой, он в свое время здорово играл в «Боро». Я видел его раз или два на «Бридже», уже под конец его карьеры. Как и я, он был лондонцем, но из Степни. Очень тихий, скромный, много не говорил, но когда все-таки раскрывал рот, то делал это неожиданно и весьма потешно. Например, однажды мы проводили тренировочный матч в Снэйрсбруке, и была жуткая погода. Я бросился за мячом кому-то в ноги, прямо в лужу, а Билли, который судил игру, сказал: «Не волнуйся. Рон, я достану тебе акваланг». Или в другой раз, когда я выбил мяч куда-то вверх, он посмотрел ему вслед с таким смешным выражением лица и сказал: «Этот уж точно вышел на орбиту, Рон».

Иногда он сам принимал участие в игре, как и Чарли Макинтош. Трудно было представить двух более непохожих игроков. Билли здорово управлялся с мячом, мог делать с ним все, что угодно, — пяткой перебросить себе через плечо, подошвой бутсы прокатить назад и опять сделать то же самое — и все это как бы одним движением. На него приятно было смотреть. «Еще чуть-чуть, — говорил босс, — и Билли был бы великим игроком». Однажды Билли посмотрел на него с кислой миной и сказал: «Нет, я был бы таким, как ты».