Когда прозвучал финальный свисток, мы по-прежнему вели, и, услышав его, я подпрыгнул так высоко, как только мог, — это был самый счастливый момент в моей жизни. Так я и сказал репортерам после игры, и поэтому они поместили мою фотографию, где я как раз прыгаю, в понедельник в газете: «Самый Счастливый Момент В Его Жизни». Наконец-то в газетах появилось хоть что-то правдоподобное. Рэй Макгроу подбежал ко мне, и мы обнялись, Артур Прескотт обхватил, меня за шею, и даже Джек Нокс, улыбаясь во весь рот, сказал: «Отлично, вратарь!», а в это время «Коп», надо отдать ему должное, аплодировал, и я слышал крики: «Здорово сыграл, Ронни! Молодчина, малыш!»

В раздевалке все словно с ума посходили, жали друг другу руки, танцевали, хлопали меня по спине и обнимали. Чарли Макинтош ворвался, тоже обнял меня и закричал: «Ронни, ты ЛУЧШИЙ вратарь, какого я только видел! Лучший! Беру назад свои слова о том, что ты будешь играть за Англию в двадцать один! Девятнадцать! Ты будешь играть за нее в девятнадцать! Ставлю на это сколько угодно! Никто не хочет поспорить?» Потом подошел Билли Уоллис, как обычно, тихо, и сказал: «Горжусь тобой, Ронни, горжусь», что для меня много значило. И, наконец, президент: он вошел в раздевалку в своем котелке, пожал мне руку очень, очень торжественно и сказал: «Поздравляю, мой мальчик».

Когда мы вышли, чтобы садиться в автобус, вокруг собралось немало болельщиков «Боро». Они поздравляли нас танцевали и кричали: «Молодец, Ронни! Отличная игра. Рон!». Это мне нравилось, а когда мы приехали на вокзал, то там их оказалось еще больше. Кое-кто попросил автограф, и я успел подписать нескольким, пока Чарли Макинтош не прожал их со словами: «Дайте парню хоть передохнуть!» Потом он повел меня в буфет и спросил: «Что будешь пить, сынок: шампанское или пиво?» «Пиво», — ответил я. В то время я кроме пива, ничего не пил и к тому же был слишком взволнован, чтобы идти на разные эксперименты.

В поезде, в вагоне-ресторане, опять появились карты, и ребята заказывали бутылку за бутылкой. Все были очень счастливы, но самыми счастливыми были прилипалы, друзья директоров: мы еще не успели приступить к еде, а они уже были очень хороши. Один из них, здоровый такой — он, кажется, на телевидении работал или что-то в этом роде, — все время, поднимая бокал, смотрел на меня и кричал: «За нового вратаря! За нового вратаря Англии!» Поначалу это было нормально, но потом я уже стал немного смущаться, тем более, что ребята начали подшучивать, спрашивая, а знает ли Гордон Бенкс, что я вышибу его из ворот, когда мне будет девятнадцать, и если нет, то надо ему сказать, чтобы он подготовился к этому.

С нами ехали два репортера: Берг Грей из «Дейли ньюс» и Лью Прентис из «Курьера», который когда-то сам немного покрывал. Оба они казались хорошими парнями, ко мне относились здорово, задавали много вопросов, хотя не так много, как Дуг Грин. Артур Прескотт сказал: «Пусть платят тебе, Ронни. Десятку за раз». Но Берт Грей, парень довольно остроумный, отпарировал эту реплику с бесстрастным лицом: «Ладно, Ронни, мы тебя вместо этого похвалим в репортаже».

Когда я пришел домой, мой старик плясал от радости. Он послал телеграмму прямо на стадион, а еще одна пришла от Майка: «Поздравляю с первой из многих» — мир было очень приятно. Старик говорил: «Это великий матч, его завтра покажут по ящику!», Было довольно странно сидеть в воскресенье после ленча и смотреть на самого себя. Некоторые моменты они прокручивали в замедленном повторе, а комментатор говорил, что это один из лучших вратарских дебютов на его памяти. Должен сказать, что все это действительно выглядело неплохо, особенно первый эпизод, когда бил Тошак. А когда они показывали второй тайм, и все шло к тому моменту, где я бросился под мяч вслепую, у меня внутри все сжалось, я заново переживал все это. И, между прочим, не зря, потому что мяч отскочил от меня прямо к их игроку, но Рэй Макгроу рванулся к нему и успел подставить ногу, а Джеки Нокс уже выбил на угловой.

Майк пришел утром, чтобы поздравить меня — вел рядом свой старый велик, и конечно же, на нем были эти его прищепки. Он пожал мне руку и сказал:

— Ронни, я очень, очень горжусь тобой, — он улыбался во весь рот, — я прочел все репортажи, и, судя по всему, ты был великолепен. Я ведь говорил тебе, правда? Помнишь, когда ты еще был маленьким? Помнишь, как ты боялся, что у тебя ничего не выйдет? Ну, вы-то помните, мистер Блейк?

— Да, — сказал старик: он никогда толком не знал, как вести себя с Майком.

— Ну, — продолжал Майк, — вот это и свершилось. Ворота должны быть твоими, Ронни. На долгие годы.

— Надеюсь, — сказал я.

— Конечно, тебе надо надеяться! А что сказал Чарли?

— Чарли? — переспросил я, забыв, что Майк всех называет по имени. — Ах да, босс. Он был доволен.

— Еще бы! — воскликнул Майк, и тут мой старик сказал то, что мне не очень-то хотелось, чтобы он говорил:

— Он сказал, что Ронни будет играть за сборную в девятнадцать лет.

— Скостил два года? — улыбнулся Майк: он, конечно, все помнил. — Что ж, еще несколько таких игр и он может оказаться прав. Гордон Бенкс ведь не будет играть до бесконечности

Видеть себя впервые по телевизору было необычно. Это ты, но вместе с тем, если вы понимаете, о чем я, это и не ты. Мне, в общем-то, понравилось, потому что сыграл я хорошо, но я тут же стал думать: а что если я сыграю плохо — ведь рано или поздно такое должно было случиться — что если пропущу пару голов? Представьте себе: видеть это снова и снова, да еще в замедленном повторе.

И еще одна штука насчет этого телевидения, которую так просто не объяснишь. Вроде бы ты, а вроде бы и нет — улавливаете, к чему я клоню? Это кто-то другой, но в то же время это ты — делаешь такие вещи, каких никогда не можешь увидеть в своем исполнении, а если ты профессиональный футболист, то ты делаешь их перед тысячами зрителей. Это очень смущает: не потому, что тебе хочется казаться великим, а просто как-то неохота выглядеть дураком. Как на заставке, которую одно время показывали на Би-Би-Си каждую субботу перед матчем дня: Гордон Вест, вратарь «Эвертона», давал разнос своей защите, орал на нее, что есть сил — это было ясно, хоть и нельзя было ничего услышать, — и забыл про свою жвачку, а она залепила ему весь рот. Что он чувствовал, видя это на экране раз за разом, неделю за неделей? Так что, может быть, мне повезло, что, когда меня показали в первый раз, я так здорово сыграл; и тем не менее выдержать это было не так уж просто.

Но все это не шло ни в какое сравнение с тем, что случилось в понедельник. Во-первых, новый контракт. Когда утром я пришел в «Боро», мне сказали, что босс хочет меня видеть. Я поднялся к нему в кабинет, и он бросил мне через стол этот контракт со словами: «Вот, пусть отец подпишет». Не удивительно, что он даже не собирался обсуждать со мной детали — это была просто сказка. Во-первых, начальная зарплата мне устанавливалась в 50 фунтов в неделю. К ней прибавлялись различные призовые выплаты: за место клуба в чемпионате, с дохода от продажи билетов и все такое прочее плюс еще на тот случай, если мы что-нибудь выиграем — чемпионат, Кубок Англии или какой-нибудь из еврокубков. Голова у меня пошла кругом, я просто не мог поверить во все это и думал, что же скажет мой старик, который всю свою жизнь колесил по городу всего за несколько монет в неделю. Как ни странно, но это было первым, о чем я подумал, придя в себя: как же все это несправедливо, словно в лотерее какой-то, что ли.

Босс похлопал меня по спине и сказал: «Он вступит в действие сразу же, я поставил дату задним числом. В эту неделю получишь около семидесяти пяти. В клубе есть система накоплений, если хочешь, можешь подключиться. Я советую всем неженатым игрокам первой команды пользоваться ею. Расскажи отцу. Видел утренние газеты?»

«Да, — ответил я, — почти все». Честно говоря, я как раз пытался переварить их, когда мне на голову свалился этот контракт. Огромные фотографии, (интервью — что я сказал и что я должен был сказать. То, что написали Берт Грей и Лью Прентис, мне понравилось. Заголовки типа: «Вратарь-подросток: новая «звезда» и все такое. Это было здорово, но и страшно, с другой стороны: словно тебя вдруг поместили в огромную клетку, освещенную со всех сторон, и тысячи и тысячи людей смотрят на тебя и ждут, что ты будешь делать теперь.