И прочел он слова другого поэта:

Вот что было с султаном Шахраманом. Что же касается Камар-аз-Замана, то, когда пришла ночь, евнух подал ему фонарь, зажег для него свечу и вставил ее в подсвечник, а потом принес ему легкий ужин, и Камар-аз-Заман немного поел. И принялся юноша укорять себя за то, что был невежей по отношению к отцу, и сказал душе своей: «О душа, разве не знаешь ты, что сын Адама — заложник своего языка и что именно язык несдержанный ввергает человека в гибель?»

А потом заплакал царевич, сожалея о том, что совершил. С болящей душой и расколотым сердцем он безмерно раскаивался в том, как поступил по отношению к отцу своему. И произнес тогда царевич: «Знай, смерть несет юноше неосторожность уст его. Ведь не погибнет муж лишь оттого, что неосторожно ступил ногой. Если споткнется он, здрав будет со временем. Зато неосторожность уст лишит его головы».

Когда Камар-аз-Заман закончил ужин, он потребовал, чтобы ему вымыли руки после еды, и невольник вымыл ему руки, а затем Камар-аз-Заман поднялся и совершил предзакатную и ночную молитву[6]. Потом он сел на ложе и принялся читать Коран. Он прочел главы «О корове», «Семейство Имрана», «Я-Син», «Ар-Рахман», «Благословенна власть», «Чистосердечие» и «Главы-охранительницы» и закончил молением и возгласом: «У Аллаха ищу защиты!»

Затем царевич лег на ложе. Он возлежал на матрасе из мадинского атласа, одинаковом по обе стороны и наполненном иракским шелком, а под головой у него была подушка, набитая перьями страуса. И, пожелав заснуть, царевич снял верхнюю одежду. Освободившись от платья, он остался в рубахе из тонкой вощеной материи, а голова его оказалась покрыта голубой мервской повязкой. И в этот миг Камар-аз-Заман стал подобен полной луне, какой она бывает в четырнадцатую ночь месяца. Потом он накрылся шелковым плащом и заснул. Фонарь горел у него в ногах, и свеча таяла над его головой. Так он спал треть ночи, не зная, что ожидает его в будущем и что ему предопределил ведающий сокровенное.

По велению судьбы случилось так, что в этой комнате, расположенной в очень старой башне, покинутой в течение многих лет, был римский колодец, в котором жила джинния[7]. Звали ее Маймуна, и была она из потомства Иблиса Проклятого, дочерью Димирьята, одного из знаменитых царей джиннов.

И когда Камар-аз-Заман проспал до первой трети ночи, эта ифритка поднялась из римского колодца и направилась к небу, чтобы украдкой подслушивать[8]. Оказавшись на верху колодца, она увидела свет, который против обыкновения горел в башне. Ифритка эта жила в том месте очень много лет, и она сказала про себя: «Я ничего такого здесь раньше не видела». Поэтому, увидев свет, она изумилась до крайности, и ей пришло на ум, что этому обстоятельству непременно должна быть причина.

И направилась она в сторону света, и, заметив, что он исходит из комнаты, подошла к ней, и увидела евнуха, который спал у дверей. Войдя в помещение, она нашла там поставленное ложе и на нем спящего человека, свеча горела у его головы, и фонарь светил у его ног Ифритка Маймуна подивилась этому свету, медленно подошла к спящему и, опустив крылья, встала у ложа.

Она сняла плащ с лица Камар-аз-Замана, взглянула на него и некоторое время стояла, ошеломленная его красотою и прелестью. Казалось, сияние его лица ярче огня свечи, и сомкнутые глаза его были как у газели, щеки его зарделись, и веки расслабли, а брови изогнулись как лук, и повеяло от него благовонным мускусом. Один поэт сказал о нем:

И когда ифритка Маймуна, дочь Димирьята, увидела его, она прославила Всевышнего и воскликнула: «Благословен Аллах, лучший из творцов!» (А эта ифритка была из правоверных джиннов.) Она продолжала некоторое время смотреть в лицо Камар-аз-Замана восклицая: «Нет бога, кроме Аллаха!» И, завидуя юноше, завидуя его красоте и прелести, она сказала про себя: «Клянусь Аллахом, я не буду ему вредить и никому не дам его обидеть! Я спасу его от всякого зла! Поистине это красивое лицо достойно лишь того, чтобы на него смотрели и прославляли за него Аллаха. Но как могло случиться, что родные оставили его в этом разрушенном месте? Если бы к нему сейчас явился кто-нибудь из наших маридов, он наверняка погубил бы его».

Затем ифритка склонилась над Камар-аз-Заманом и поцеловала его между глаз, после этого она опустила плащ ему на лицо, распахнула крылья и полетела в сторону неба. Она выбралась из-под сводов той комнаты и продолжала лететь по воздуху, поднимаясь ввысь, пока не приблизилась к нижнему небу[9]. Вдруг Маймуна услышала хлопанье крыльев в воздухе и направилась на этот шум. Когда она приблизилась, то увидела ифрита по имени Дахнаш. Тогда Маймуна ринулась на него, как ястреб.

Почуяв ее и узнав в ней Маймуну, дочь царя джиннов, Дахнаш испугался и задрожал. Он попросил пощады у ифритки, сказав ей такие слова: «Заклинаю тебя величайшим, благороднейшим именем и вышним талисманом, что вырезан на перстне Сулеймана[10], будь милосердной и не вреди мне!»

Маймуна услышала от Дахнаша эти слова, и сердце ее сжалилось над ним, и она сказала: «Ты заклинаешь меня, о проклятый, великою клятвой, но я не отпущу тебя, пока ты не расскажешь, откуда ты сейчас прилетел». — «О госпожа, — ответил ифрит, — знай, что прилетел я из крайних городов Китая и с внутренних островов. Я расскажу тебе о диковине, которую видел этой ночью, и ты, если сочтешь слова мои правдой, позволишь лететь мне своей дорогой, прежде написав для меня свидетельство о том, что я твой вольноотпущенник, дабы не причинил мне зла никто из племени джиннов — вышних или нижних, летающих или ныряющих».

Тогда спросила его Маймуна: «Что же ты видел этой ночью, о проклятый? Рассказывай и не смей лгать, желая спастись от меня своим обманом. Клянусь надписью, вырезанной в гнезде перстня Сулеймана ибн Дауда, — мир с ними обоими! — если твои слова не будут правдивы, я вырву тебе перья собственной рукой, сдеру с тебя кожу и переломаю кости!» И ифрит Дахнаш, сын Шамхураша крылатого, ответил ей: «Я согласен, о госпожа, на это условие. Знай, о госпожа, что этой ночью я улетел с внутренних островов земель китайских. Это владения царя аль-Гайюра, владыки островов, и земель, и семи дворцов. У этого царя я видел дочку, краше которой не сотворил Аллах в наши времена. Я не могу тебе описать ее, так как мой язык не способен передать всю силу ее красоты. Все же я попытаюсь обрисовать ее, но лишь в общих чертах. Волосы ее — как ночь разлуки и расставанья, а лицо ее — точно дни единенья. И прекрасно описал ее тот, кто сказал: