«Горе тебе, о визирь! За то, что ты принес ужасную весть о безумии моего сына, я отсеку тебе голову, о сквернейший из визирей и грязнейший из эмиров! Я знаю, что ты виноват в безумии моего сына, так как дал мне совет и указал способ, скверный и несчастный от начала и до конца. Клянусь Аллахом, если с моим сыном произойдет какая-нибудь беда или он станет безумным, я приколочу тебя гвоздями к куполу дворца и дам тебе сполна вкусить ужас страданий!»

Затем царь поднялся на ноги и проследовал с визирем в башню. Он вошел к Камар-аз-Заману, и, когда они оба приблизились к нему, юноша вскочил на ноги и поспешно спустился с ложа, на котором сидел, поцеловал отцу руки, а потом отошел назад, склонил голову к земле, заложив руки за спину, остановился перед своим отцом и простоял так некоторое время. Затем царевич поднял голову и посмотрел на отца. Слезы побежали из глаз юноши, потекли по его щекам, и он произнес:

И обнял царь сына своего Камар-аз-Замана и, поцеловав его в лоб, посадил рядом с собою на ложе, обернулся к визирю и, взглянув на него гневным взглядом, воскликнул: «О собака, как ты смеешь говорить гнусности о моем сыне Камар-аз-Замане и возбуждать против него мое сердце?» И обратился царь к сыну своему и спросил его: «О дитя мое, скажи мне, какой сегодня день?» — «О отец мой, сегодняшний день — суббота, а завтра воскресенье, а затем понедельник, а затем вторник, а затем среда, а затем четверг, а затем пятница», — отвечал юноша. И царь воскликнул: «О дитя мое, о Камар-аз-Заман, слава Аллаху, что твой ум невредим! А как называется по-арабски текущий месяц?» — «Он называется Зу-ль-Када, а за ним следует Зу-ль-Хиджже, а после него — Мухаррам, а после Сафар, а после — месяц Раби первый, а после — месяц Раби второй, а после — Джумада первая, а после — Джумада вторая, а после — Раджаб, а после — Шабан, а после — Рамадан, а после него Шавваль», — отвечал Камар-аз-Заман. И царь очень обрадовался, и плюнул в лицо визирю, и сказал ему: «О дурной старец, как ты можешь утверждать, что мой сын сошел с ума. Ты сам, как видно, обезумел!» Визирь покачал головой и хотел уж было оправдать себя, но потом передумал: ему пришло в голову подождать немного, дабы посмотреть, что будет. А царь тем временем спрашивал сына своего: «О дитя мое, говорил ли ты евнуху и визирю о том, что сегодня ночью ты спал с прекрасной девой? Что это за дева, объясни».

И Камар-аз-Заман засмеялся в ответ на слова отца своего и сказал: «О батюшка, знай, что у меня не осталось сил переносить насмешки. Не прибавляйте же больше ни одного слова к тому, что было сказано, моя душа страдает от того, что вы со мною делаете. Знай же, отец мой, что я согласен на брак, но с одним условием: вы жените меня на той деве, которая спала подле меня сегодня ночью. Я уверен, что это ты прислал ее ко мне и возбудил во мне страсть к ней, а к утру послал рабов и велел забрать ее от меня». — «Да пребудет с тобой Всевышний, о дитя мое! Да охранит он твой разум от безумия! — воскликнул царь. — О какой такой деве ты говоришь? Клянусь Аллахом, дитя мое, я ничего не знаю о ней! Заклинаю тебя Всевышним, расскажи мне все подробно. Быть может, это всего лишь спутанные грезы или видения, вызванные обильными кушаньями? Наверное, ум твой накануне был занят мыслями о женитьбе. Будь проклята она сама и час ее создания, и будь проклят тот, кто ее посоветовал! Вне сомнений, твои чувства были смущены речами о браке, и ты увидел во сне, будто тебя обнимает красивая девушка, а теперь уверен в душе, что видел ее наяву. Но, дитя мое, все это лишь грезы!»

«Брось эти речи и поклянись мне Аллахом, Творцом Всеведущим, сокрушающим притеснителей и погубившим Хосроев[19], что ты не знаешь той девы и места ее пребывания», — отвечал Камар-аз-Заман. И царь воскликнул: «Клянусь великим Аллахом, богом Мусы и Ибрахима[20], я этого не знаю, и нет у меня об этом сведений. Все это лишь грезы, привидевшиеся тебе во сне!» — «Я представлю тебе доказательство, которое ясно покажет, что все это было наяву, — сказал Камар-аз-Заман. — Ответь мне, о отец мой, случалось ли кому-нибудь видеть во сне, что он сражается в жестоком бою, а потом пробудиться от сна и найти у себя в руке меч, вымазанный кровью?» — «Нет, клянусь Аллахом, о дитя мое, такого ни с кем никогда не случалось», — отвечал царь.

И тогда Камар-аз-Заман сказал своему отцу: «Я расскажу тебе, что произошло со мною. Сегодня ночью мне привиделось, будто я пробудился ото сна в полночь и нашел прекрасную деву, которая спала подле меня. Стан ее был таким же стройным, как мой, и внешность ее была такой же совершенной по красоте, как и моя. Тогда я обнял ее, повернул ко мне лицом, взял ее перстень и надел его себе на палец, а свой перстень я снял и надел ей на палец. Я воздержался от сношений с ней, стыдясь тебя, ибо боялся, что это ты послал ее, поэтому я просто заснул подле нее. А потом я пробудился на рассвете ото сна и не увидел и следа той девы. Не зная о ней ничего, но желая узнать все, я поступил сурово с евнухом и с визирем, пытаясь добиться от них правды. Как же может быть это сном или ложью, когда перстень реален? Если бы не это доказательство, я бы и сам думал, что дева привиделась мне во сне. Но вот ее перстень у меня на мизинце. Посмотри на него, о царь, и скажи, сколько он может стоить».

Камар-аз-Заман подал перстень своему отцу, и тот взял украшение, повертел в руках, всмотрелся в него, а затем обратился к своему сыну с такими словами: «Этот перстень служит весомым доказательством. Поистине то, что случилось с тобой сегодня ночью, — дело темное. Не знаю, откуда пришла к нам эта напасть, но виновником всей смуты является прежде всего визирь. Заклинаю тебя Всевышним, о дитя мое, подожди, пока Аллах облегчит твои страдания и принесет тебе великое облегчение. Ведь кто-то из поэтов сказал:

О дитя мое, я убедился, что нет в тебе безумия, но дело твое диковинно, и разрешить эту странную ситуацию под силу лишь Аллаху Великому».

«Заклинаю тебя Всевышним, о батюшка, — воскликнул Камар-аз-Заман, — сделай добро, найди для меня эту деву. Поторопись привести ее, а не то я умру с тоски, и никто не сможет предотвратить мою смерть». Царевичем овладела такая страсть, что, повернувшись к своему отцу, он произнес такое двустишие:

И еще одно двустишие произнес юноша:

Затем Камар-аз-Заман повернулся к своему отцу лицом смиренным и опечаленным, стал плакать, сетовать и вздыхать из самой глубины израненного сердца своего, и произнес он такие стихи: