Алексей Иванович промолчал. Что он мог ответить ей?

В воскресенье Лида настояла, чтобы Пырин взял ее с собой в город.

В это утро перед гетто собралось особенно много народу. Жандармов также было больше, чем обычно. У ворот стояла легковая машина коменданта города. Пырин понял, что немцы к чему-то готовятся.

Около десяти часов утра жандармы очистили мостовую от людей, оттеснив их на тротуар. Ровно в десять распахнулись ворота, показался конвой, а за ним…

Если до этой минуты в душе Пырина еще теплилась какая-то смутная надежда, то, взглянув на несчастных, он сразу понял, что их гонят на смерть.

Одетые во что попало, шли женщины с детьми, женщины без детей, одни дети, старики, старухи.

В глазах у Алексея Ивановича потемнело. Он вглядывался в каждую женщину, надеясь и в то же время боясь узнать в ней Фаину Соломоновну.

Не она ли шлепает в одних чулках по талому снегу, не она ли несет почти раздетого ребенка, не ее ли поддерживают две старухи, сами спотыкающиеся на каждом шагу? Подгоняемые конвоирами, женщины смотрели в толпу, надеясь в последний раз увидеть родных и близких. Одной из них, дрожавшей от холода в рваном ночном халате, из толпы бросили ватник. Она кинулась к нему, но конвоир ткнул ей в спину ствол автомата, и ватник остался лежать на снегу.

— Лида! — вдруг доносится до Пырина слабый голос.

Фаина Соломоновна идет с краю, прижимая к себе Ниночку. Он узнает только ее глаза, большие, черные, но лицо… изможденное, сморщенное, лицо глубокой старухи.

— Фаина Соломоновна! — кричит Пырин и, не выпуская руки Лиды, идет вдоль тротуара, стараясь услышать хоть одно слово.

— Прощайте, — шепчет Фаина Соломоновна и останавливается, не в силах оторвать взгляда от лица дочери.

Конвоир взмахивает автоматом и ударяет Фаину Соломоновну прикладом.

Голова ее откидывается, руки разжимаются, и ребенок падает на снег. Она опускается на колени, чтобы поднять дочь, но конвоир пинком ноги отшвыривает Ниночку в сторону.

— Мамочка! — кричит Лида; с неожиданной силой подняв мать, она идет с ней рядом.

Пырин бросается к Ниночке, но что-то оглушительно гремит, и он валится лицом на мостовую.

Когда Алексей Иванович приходит в себя, колонны уже нет. Это первое, что он видит. Лиды тоже нет. Его поддерживают под руки незнакомые люди. Ниночку, завернутую в пальто, держит на руках какая-то девушка, одетая в легкое платье. Кто-то протягивает ему носовой платок. Он не может понять, к чему это, но потом ощущает боль и трогает ухо — оно в крови.

— Вы можете идти? — спрашивает девушка; лицо ее бледно и сурово.

Пырин кивает головой. Они идут узкой незнакомой улицей. Девушка с Ниночкой на руках идет впереди. Она идет медленно, а он спешит, спешит и никак не может догнать ее, чтобы взглянуть на Ниночку. Ему кажется, что они идут очень долго, но, оглянувшись, он видит, что они прошли всего два квартала.

В чьей-то комнате Ниночку раздевают и укладывают в постель, а он с ужасом смотрит на прозрачное, начинающее синеть тельце.

Эту сцену застал Сердюк, зашедший к Гревцовой. Встретив постороннего человека, он хотел было уйти, но то, что он увидел, заставило его остаться.

Подойдя к Ниночке, он взял маленькую, холодную руку, пытаясь нащупать пульс, бережно опустил ее и снял кепку.

Когда спустя несколько дней Сердюк опять зашел к Марии, он снова увидел Пырина.

Пырин рассказал Сердюку все, что он пережил за последнее время. Он рассказывал ровным, спокойным голосом, таким ровным и спокойным, что Сердюку стало страшно.

И Сердюк поверил в него.

Сознание с трудом возвращалось к Крайневу.

— Что со мной? — спрашивает он, пытаясь подняться, но голова словно приросла к подушке.

Санитарка, немка с рыжими бровями, жестом приказывает ему лежать, вливает в рот ложку какой-то жидкости и выходит из комнаты. Пытаясь повернуть голову, Крайнев ощущает боль в виске, с трудом поднимает руки и нащупывает бинт на лбу. Откуда-то издалека приходит воспоминание о том, что в него стреляли, и в памяти возникают события последних дней.

Кто же был тот человек, приговоривший его к смерти? Подпольщик, выполнявший волю организации, или советский патриот, действовавший на свой страх и риск? И как этот человек должен был ненавидеть его! Но сознание меркнет, и Крайнев снова погружается в забытье.

Очнувшись, он пробует пошевелиться. Действуют руки и одна нога. Другая — неподвижна. Неподвижна и голова, будто вся тяжесть тела сосредоточилась в ней.

Сегодня его кормят. Он с удовольствием глотает мясной бульон.

В середине дня та же молчаливая санитарка подает ему молоко с булкой. Он выпивает молоко, но не может разжевать булку: болит височная кость.

Входит врач. Сергей Петрович знает его. Это старейший врач в городе, он лечит от всех болезней. Его всегда приглашала Ирина к Вадимке, к нему обращались во всех случаях, включая и те, которые требовали хирургического вмешательства.

Врач не отвечает ни на один вопрос Крайнева, словно ничего не слышит. По-прежнему молчит и санитарка. За стеной врач разговаривает и по-русски и по-немецки, но, войдя к Крайневу, как будто теряет дар речи.

Так проходит много дней. Врач появляется несколько раз в сутки, пробует пульс, выслушивает сердце, сам делает перевязку, но по-прежнему не отвечает ни на какие вопросы. Крайнев начинает кричать и ругаться, стараясь вывести его из себя. Но во взгляде врача нельзя ничего прочесть, кроме холодного безразличия.

Однажды Крайнев посмотрел на рецепт — он был помечен двадцатым ноября.

Это был день рождения сына. Вадимке шесть лет! К этому дню он обещал подарить ему детский педальный автомобиль. Сергей Петрович представил себе комнату сына, полную игрушек, и вспомнил свое детство. А какими игрушками играл он, когда ему было шесть лет? Пустые спичечные коробки, тряпичный мяч, бабки… Единственной настоящей игрушкой был деревянный, нелепо раскрашенный конь с выеденным молью хвостом и непомерно большой головой. Прошло уже много лет, но Сергей Петрович хорошо помнил, какой восторг обуял его, когда он почувствовал себя обладателем этого сокровища.

Своему сыну Крайнев старался предоставить все то, о чем сам мечтал в детстве и чего был лишен. Каждый выходной день, забрав с собой Вадимку, он отправлялся в детский магазин и разрешал сыну выбрать любую игрушку. При этом Сергею Петровичу каждый раз вспоминался тот день, когда жандармы схватили дядю Григория и он пристал к отцу с расспросами, за что арестовали дядю. Отец, погладив его по голове, сказал:

«Твой дядя хотел добиться такой жизни, чтобы я мог каждое воскресенье покупать тебе игрушку».

Отец так и не дождался этой жизни, позволившей осуществить все самые лучшие, самые сокровенные мечты. Активный участник забастовок, Петр Крайнев был вынужден скрываться от белых банд, свирепствовавших в городе. Засунув за пазуху каравай хлеба, Сережа каждый вечер уходил из поселка на отдаленную шахту. Он долго шел степью, добирался до штольни, зажигал свечу и двигался до первого разветвления. Здесь нужно было остановиться и долго свистеть. Эхо бесчисленное количество раз повторяло звук, и, когда, наконец, умолкало, Сережа слышал ответный свист. Потом издали доносились тяжелые шаги, показывался свет шахтерской лампочки и появлялся отец. Мальчик передавал ему хлеб и рассказывал все, что знал о событиях в городе. В тринадцать лет он уже многое понимал.

Чаще всего Сережа тотчас же возвращался домой, но иногда отец разрешал ему остаться в шахте на ночь.

В отдаленном забое, на соломе, принесенной из подземной конюшни, они располагались на ночлег и подолгу разговаривали в темноте.

Никогда они так много не беседовали, никогда Сережа не испытывал такой глубокой привязанности к отцу, как в эти суровые и опасные дни. Мать его умерла, когда ему было восемь лет. Отец обычно приходил с шахты вечером такой усталый, что ему было не до разговоров, и мальчик привык ценить каждую минуту, которую они проводили вместе.