— Ах, вот как. И что же вы решили?

— Дорогая, я говорил о подобных вещах весь день. Пощадите меня хотя бы за ужином.

На следующий День она случайно услышала, что поместье Меридон было отдано Уильяму Молоту. Альенора ничего не сказала королю, но когда несколько дней спустя аббат ужинал во дворце и весь королевский двор собрался в ожидании начала выступления детского хора собора Парижской Богоматери, она отозвала Бернара в сторону и спросила:

— Господин аббат, не по вашему ли совету удовлетворена претензия Уильяма Молота на Меридон?

— Совет, ваша светлость, не потребовался, — ответил он дружелюбно. — Его право было очевидным.

— Позвольте, сударь, с вами не согласиться! Аргументы обеих сторон я слышала еще при дворе моего отца. И притязания — одинаково не безупречные — были равны. В этом заключалась вся трудность. Но передать поместье старому человеку, не имеющему наследников, было ошибкой.

— Мы коснулись здесь совета, — заметил аббат по-прежнему приветливо. — Могу ли я посоветовать кое-что и вам. Вы поступите разумнее, если не станете соваться куда не следует.

Горячая кровь негодования, унаследованная от предков, известных своими вспышками ярости, прилила к ее лицу.

— Вы посоветовали не соваться куда не следует, сударь! Так говорят обычно непослушным детям, которые лезут туда, куда им не положено. Но разве я не могу вмешиваться, когда дело касается моих собственных владений, о сути которого я информирована лучше, чем кто-либо во Франции?

— Возможно, мое выражение выбрано не совсем удачно. Я, сударыня, не придворный и не поэт. — Губы у него улыбались, но глаза оставались холодными. — Мне следовало сказать, что вы поступите разумно, если не будете беспокоиться о подобных вещах.

— Но как они могут меня не беспокоить! На моих глазах богатое поместье отдают старику, у которого нет сыновей, способных служить в войсках короля и наследовать его титул. Когда старик умрет, дележ придется начинать сызнова. Вы, конечно, одобряете принятое решение — мне понятно, но это не государственный подход. Знаю, семья Жервеза не пользуется расположением церкви: в их жилах течет кровь неверных. Тем не менее Господь был милостив к ним, наградив четырьмя здоровыми и сильными сыновьями.

Аббат глубоко и шумно вздохнул.

— До сих пор я не знал, ваша светлость, — сказал он вкрадчиво, — как затронуть один важный вопрос, но вы сами указали мне правильный путь. Раз вы считаете крепких, здоровых сыновей проявлением милости Божией, то почему бы вам не сосредоточить усилия в данном направлении. Родив наследника, вы бы внесли самый ценный вклад в процветание этой страны.

Удар пришелся точно в цель. Альенора побледнела, но сумела овладеть собой и, рассмеявшись, сказала:

— Вам, сударь, следовало сделаться не священнослужителем, а воином. Вы отлично видите слабые места вашего противника. Постараюсь позаботиться о наследнике.

Все еще улыбаясь, но продолжая смотреть так же холодно, Бернар ответил:

— Теперь мой черед упрекнуть вас в неправильном выборе выражений. Я вовсе не ваш противник и буду молиться, чтобы ваше желание исполнилось.

Маскируя свой триумф показной кротостью, он удалился.

Но ребенок, которого страстно желали и о ниспослании которого горячо молилась и она, и Луи, и, можно сказать, вся Франция, появился на свет только в 1145 году. Однако, ко всеобщему разочарованию, это была девочка. Первой оправилась от огорчения мужественная и сильная духом Альенора. Утешая Людовика, который все недоумевал, чем он прогневил Небеса, отказавшие ему в наследнике, она заявила:

— У нас крепкий, здоровый младенец и к тому же красивый, как и положено девочке. Будут и еще дети, и непременно сыновья. Однажды, очень давно, в замок моего отца пришел вещун, предсказавший всем нам наши судьбы. По его словам, мне суждено быть матерью сыновей, из которых один станет королем, причем таким знаменитым, что его имя сохранится в веках…

На это Людовик VII с кислым видом ответил:

— Возможно, Небеса ниспослали нам дочь, чтобы продемонстрировать свое пренебрежение к разного рода предсказателям!

В этой короткой фразе проявилось настроение, в котором в последнее время все чаще пребывал он. Его приводило в замешательство и раздражало не только отсутствие наследника, но и то, как вообще шли дела. Он старался изо всех сил, послушно следовал советам аббата Бернара, но неудачи подстерегали его на каждом шагу. За восемь лет своего правления ему не удалось добиться прочного мира, лишь немногие из местных войн оказались в какой-то мере успешными. Два наиболее могущественных аристократа — граф Джеффри Анжуйский и его сын Генри, герцог Нормандский — постоянно угрожали выступить против власти короля. И это обстоятельство было тем неприятнее, поскольку Генри предстояло в один прекрасный день сделаться королем Англии и графом Анжуйским. На востоке германский император Конрад Коэнштауфен вел себя еще более угрожающе и, казалось, испытывал особую ненависть к аббату Бернару. А теперь еще и первый ребенок — девочка. Вероятно, он в чем-то грешен, думал подавленно Людовик VII, и стал еще усерднее молиться и посещать церковь, сделался еще сдержаннее в еде, скромнее в одежде. Отказываясь от мирских удовольствий, он все больше отдалялся от жены, которая не могла разделить его чрезмерных религиозных чувств. Альенору по-прежнему переполняла жизненная энергия. За восемь скучных лет в Париже, когда — не без участия аббата — перед ней закрывали одну за другой возможные отдушины, она не утратила интереса к людям, делам, вкусной еде, красивым нарядам и маленьким увеселениям, какие были ей все еще доступны. Сфера политики была закрыта — ей не следовало соваться. Развлечения, которые она планировала, отменялись — дескать, подобные мирские забавы подавали дурной пример. Стрельба из лука, фехтование, верховая езда — то есть все то, чему ее научил покойный Ришар де Во, — были якобы вредны женщинам, рассчитывающим родить здоровых детей. Критиковались даже книги, которые она читала, и ее вышивание. «Разве сцены из истории языческой Европы, — говорили ей, — достойны воспроизведения на полотне? Разве жития святых не дают нам более тонкие и достойные сюжеты для королевской иголки?»

Как рассказывала впоследствии Альенора, спасло ее от помешательства в тот долгий, мрачный период только одно — возможность посещать учебные заведения. В то время школы Парижа считались лучшими в Европе, а некоторые учителя — прежде всего Пьер Абеляр — не возражали против присутствия женщин на своих лекциях. Кроме того, в короткий летний период, когда погода в этом сумрачном городе становилась по-настоящему теплой, расположенный за дворцом парк с его кипарисами открыли для студентов. И здесь королева, сопровождаемая Амарией, которая разделяла ее увлечения, часами сидела в тени деревьев у прохладной воды, прислушиваясь к речам и спорам. Студенты — в подавляющем большинстве лица мужского пола — живо интересовали ее. Некоторых она уже знала по именам. Особое внимание Альеноры привлек англичанин Том Бекет. Хотя женщинам позволялось присутствовать на лекциях, им не разрешалось участвовать в последующих дебатах. Часто Альенора просто кипела от возбуждения, когда кто-нибудь выступал со спорным или неверным утверждением. И она шептала Амарии:

— О, если бы мне только можно было ответить на это!

И нередко в такие минуты поднимался Том Бекет — в простом платье из английской шерсти, с красивым лицом, светящимся воодушевлением — и решал окончательно спор несколькими точными, остроумными фразами.

— Если я не ошибаюсь, мы еще услышим об этом молодом человеке, — сказала однажды Альенора, возвращаясь с Амарией из парка в мрачный дворец. И думая о будущем, о грядущих годах, которые могут принести молодому человеку славу и богатство, она невольно спрашивала себя: «А что они принесут мне?»

Будущее представлялось ей холодным, тусклым тоннелем, который становился все уже и уже. Порой ей казалось, что жизнь, настоящая, с чувствами, теплотой и волнениями, кончилась в тот момент, когда барон Годфруа вонзил свой меч у темной винтовой лестницы. Но давать волю подобным мыслям было нельзя, иначе человек начинал испытывать жалость к самому себе. Нужно было думать: «Мне всего лишь двадцать два года, и жизнь полна самых разнообразных возможностей. Многое может произойти. Все что угодно…»